Двор Карла IV. Сарагоса - Бенито Гальдос

В тот же вечер я лицезрел в саду инфанта дона Франсиско де Паула, совсем еще ребенка; он резвился под надзором Амаранты и других дам. Признаюсь, я смеялся от души, глядя, как бегает и прыгает этот малыш, выряженный в пунцовый костюм мамелюка, — где уж тут было думать о благоговейном почтении, которое положено испытывать в местах, освященных стопами венценосцев.

Когда я направлялся в сад, во внутренних покоях дворца раздалась несколько сильных ударов, как будто стучали молотком, затем послышались нежные звуки свирели; играли так искусно, словно музыкантом был аркадский пастух, чудом очутившийся во дворце. На мой вопрос ответили, что все эти звуки исходят из мастерской инфанта дона Антонио Паскуаля: он-де имеет обычай коротать часы досуга, чередуя занятия столярным или переплетным делом с упражнениями в игре на свирели. Я удивился — зачем принцу трудиться? Тогда мне сказали, что дон Антонио Паскуаль, младший брат Карла IV, — самый трудолюбивый из всех инфантов Испании, если не считать покойного дона Габриэля, прославленного знатока древностей и любителя изящных искусств. Когда царственный столяр и музыкант оставил свою мастерскую, чтобы прогуляться по саду приора в компании почтенных отцов иеронимитов, каждый день заходивших за ним после полудня, я мог вволю на него насмотреться, и прямо скажу — более добродушной физиономии мне не приходилось видеть. Кто бы ни встретился на его пути, он всех приветствовал церемонно-учтивым поклоном, даже я удостоился сей высокой чести — ласковый взгляд и кивок принца наполнили меня гордостью.

Все знают, что дон Антонио Паскуаль, которому впоследствии принесло известность его знаменитое прощанье с долиной Иосафата, был с виду воплощением доброты. И действительно, этот старенький принц, сильно смахивавший на ризничего приходской церкви, показался мне самым благодушным человеком во всей королевской семье. Позже я узнал, что глубоко ошибся, приняв его за добряка. Мария-Луиса, назвавшая его в одном из своих писем «жестоким», предсказала события, происшедшие по возвращении из Валансэ, когда инфант собирал в своем кабинете самый цвет неистовых роялистов.

Этот ничтожный человек, равно как его племянник, инфант Дон Карлос, был сторонником принца Фердинанда и всей душой ненавидел Князя Мира; впрочем, это и без моих слов понятно — ведь в то время вряд ли кто из испанцев, начиная с членов королевской семьи, любил Годоя. Но довольно отступлений, надо продолжать рассказ. Если не ошибаюсь, я остановился на том, что пришли вести о неожиданном повороте событий, но не сказал, что это были за вести. А суть их была следующая: около часа дня царственный узник услыхав, что его отец отправился на охоту, послал королеве записку, умоляя прийти к нему в кабинет, так как он должно ей открыть очень важные тайны. Мать отказалась идти, послав маркиза Кабальеро, который выслушал признания принца, а о чем — сейчас узнаете.

Надеюсь, вы не думаете, что потрясающие новости были известны всем обитателям Эскориала? Просто мне повезло, я слышал, как Амаранта сообщала их дипломату и его сестре, — беседа велась в моем присутствии совершенно свободно, никому в голову не приходило таиться от такого юнца, простака и разини.

По словам Амаранты, все члены королевской семьи было перепуганы и растеряны, ибо из последних признаний принца стало точно известно, что заговорщиков поддерживает сам Наполеон и его войска скрытно продвигаются к Мадриду, чтобы оказать помощь партии принца. Кроме того, Фердинанд выдал своих соучастников, назвав их людьми «злобными и коварными», и, судя по его показаниям, распространявшиеся с некоторых пор слухи о том, что готовится покушение на жизнь королевы, были не лишены основания. Что до короля, то насчет него друзья принца вряд ли питали добрые намерения — был найден декрет принца о назначении герцога дель Инфантадо главнокомандующим морскими и сухопутными войсками, и начинался этот декрет так: «Поелику богу было угодно призвать к себе душу короля, нашего родителя», и т. д.

Тогда я, конечно, не запомнил все эти подробности, но позже мне удалось прочитать о перипетиях знаменитого процесса заговорщиков; поэтому я могу восполнить изъяны моей памяти и смело восстановить в рассказе о тогдашних событиях то, что было мною забыто. Зато я отлично помню, как Амаранта, взволнованная известием о Бонапарте, со злорадством расписывала низость принца, так подло предавшего своих друзей. Маркиза отказывалась этому верить, разговоров было много, но, чтобы вам не наскучить, я не стану их пересказывать.

Еще засветло король вернулся с охоты, а часа через полтора сильный шум в нижних помещениях дворца возвестил о приезде другой важной персоны. Я выбежал в главный двор, но уже не успел рассмотреть прибывшего: поспешно выйдя из кареты, он чуть не бегом поднялся по лестнице. Я заметил только, что он кутался в широченный плащ, как будто был нездоров или боялся простуды, но черты его лица мне не удалось разглядеть.

— Это он, — сказали слуги, стоявшие возле меня.

— Кто? — с любопытством спросил я.

Тогда поваренок, с которым я успел подружиться, так как его обязанностью было меня кормить, наклонился к моему уху и прошептал:

— Колбасник.

В дальнейшем мне представился случай говорить с этим человеком, но описание его будет помещено в другой книге.

XVI

Я старался не отставать от поваренка, благо через него можно было свести знакомство с братией из лакейской, и принялся расспрашивать моего поставщика, что думают на королевской кухне о нынешних событиях. Кстати, дело было к ужину, и мой друг повел меня в помещение для трапез, где я убедился воочию, что славный отряд поваров заодно со всем народом следует по пути, намеченному главарями фернандистской партии.

Сколько патриотизма, сколько воинственного пыла было в речах этой горсточки храбрецов, чьи кастрюли были, так сказать, вместилищем земной услады испанских королей и от чьих рук зависело благополучие, если не жизнь венценосцев. Правда, я здесь увидел немало старых, почтенных слуг, которые держались в стороне от шумливой, мятежно настроенной молодежи, однако большинство находилось под влиянием злобного красноречии Педро Кольядо, водоноса из Фуэнте-дель Берро, состоявшего на службе у Фердинанда. Этот малый сумел своими грубыми остротами завоевать почетное место в сердце наследника: он был соглядатаем принца во всех нижних сферах дворцовой жизни и наблюдал за челядью, которая вначале только побаивалась его, а потом приучилась покорно исполнять его веления. Мало-помалу Педро Кольядо стал по отношению к поварам, поварятам и лакеям настоящим касиком, вроде тех, что ныне казнят и милуют в маленьких городках нашего полуострова.

Когда Педро Кольядо появлялся в хорошем настроении, радость, подобно благодати небесной, нисходила на всю челядь; когда Педро Кольядо был мрачен, унылое безмолвие сменяло прежнюю веселую суету. Кто попадал в немилость к водоносу, того мог спасти только бог, а кому посчастливилось снискать его благосклонность или послужить мишенью для его грубых шуток, тот мог считать, что уже поставил одну ногу на колесо Фортуны. Да, у этой капризной богини бывают весьма странные причуды.

Тот вечер доставил мне много впечатлений — я присутствовал при аресте Педро Кольядо, против которого были выдвинуты тяжкие обвинении уже на первых заседаниях Совета. Фаворит принца толковал с ближайшими своими приспешниками о событиях, как вдруг за ним явился альгвасил с несколькими солдатами испанской гвардии. Водонос не сопротивлялся: высоко подняв голову и дерзко глядя на солдат, он последовал за ними в тюрьму дель Ситио — по причине низкого происхождения его нельзя было содержать вместе с герцогами де Сан-Карлос, и дель Инфантадо, заточенными в чердачных помещениях той части дворца, которая носит название «Дель Новисиадо».

Арест водоноса нагнал страх на всю кухмистерскую. Воцарилось гробовое молчание, которое, впрочем, вскоре нарушили повелительные окрики, напоминавшие распоряжения генералов в разгаре баталии — на королевских кухнях тоже есть свои стратегия и тактика, не менее сложные, чем военные. Раздался приказ: «Ужин для сеньора инфанта дона Антонио Паскуаля!» И мгновенно великолепная, аппетитно дымящаяся менестра была передана в руки слугам инфанта. Далее последовал приказ: «Бульон и яичницу-глазунью для сеньоры инфанты доньи Марии-Хосефы!» Затем: «Шоколад сеньору инфанту дону Франсиско де Паула!» Эта команда снова вызвала движение на кухне, после чего на миг все успокоилось. Но вот главный повар торжественно возгласил: «Готова ли жареная курочка для его преосвященства сеньора кардинала?» Тотчас замелькали кастрюли, сковороды, и курочка вместе с надлежащими приправами была передана в покои архиепископа. Наконец в дверях появился очень тучный господин в ливрее с галунами, носивший чуднóе звание «гардеманжé», и, устремив на поваров орлиный взгляд, воскликнул: «Ужин его величеству!» Надо было видеть, сколько блюд подали по этой команде, — их обилием надеялись возбудить аппетит короля, у которого, несмотря на ежедневные охотничьи упражнения, желудок отказывался варить. Я не мог отвести глаз от волшебного зрелища и, глотая слюну, вдыхал дивные запахи яств. Заметив это, мой приятель, поваренок, сказал: