Мишень для Слепого - Андрей Воронин

– Вот ты как! – улыбнулся Разумовский. – О себе печешься, а не обо мне.

– О тебе, о тебе. Иначе не стал бы разговаривать.

– Спасибо, еще раз, генерал, за разговор, спасибо за заботу. Но больше всего я тебе благодарен за то, что ты вытащил меня на свежий воздух, Может, это немного и продлит мне жизнь.

– Поехали.

– Кстати, если тебе не сложно, держи меня в курсе расследования. Я уже знаю, что вы свели эти три дела в одно.

– Три? – переспросил генерал Потапчук.

– Ты не на допросе. Думаешь, я не в курсе, что убили и гравера Домбровского?

Потапчука насторожила подобная осведомленность Разумовского. Информация по расследованию являлась закрытой. Но вполне могло быть, что Разумовский сделал чисто логическое рассуждение.

– Да, свели. Показалось, здесь действует одна рука.

– Вполне возможно. Если это та рука, о которой я думаю, вы ее не схватите. Ее еще никто на моей памяти не мог схватить.

– Посмотрим, посмотрим, – вздохнул Потапчук, понимая, что разговор закончен и больше ему сказать нечего.

Он мог бы, конечно, из внутреннего кармана плаща достать конверт, в котором лежит фальшивая стодолларовая банкнота, изготовленная Иосифом Домбровским, и показать ее генералу Разумовскому, но почему-то именно этот козырь, который Потапчук приберегал на самый конец разговора, ему вдруг не захотелось показывать. Что-то удержало его. Может быть, интуиция, а может быть, врожденная осторожность. Уж слишком убежденно Разумовский сказал, что сам был свидетелем, как все фальшивые деньги были уничтожены.

* * *

В свой рабочий кабинет генерал Разумовский вернулся в еще более гнусном настроении, чем было у него до встречи с Потапчуком.

– Собака… Собака… – бормотал Петр Павлович. – Всюду ты всунешь свой любопытный нос! Надо же, выкопал этот поросший мхом акт на уничтожение фальшивок. Я-то надеялся, что эти бумаги действительно секретные и уже не всплывут никогда.

Он обманывал сам себя: если бумага существует, до нес кто-нибудь обязательно докопается. Вопрос только в том, раньше это случится или позже. Но коль уже случилось и коль Потапчук полез со своей заботой… Впрочем, забота ли это? Вполне вероятно, им руководит не желание помочь Разумовскому, уберечь его от смерти. Наверняка Потапчук что-то заподозрил и, естественно, это дело так не оставит, примется рыть глубже и дальше.

Правда, неизвестно, сможет ли он чего-нибудь нарыть.

А если и нароет, сможет ли доказать причастность Разумовского к заварухе вокруг фальшивых денег? К тому же, как прекрасно понимал Разумовский, времени на поиски правды у его соперника из параллельной службы не так уж и много. Потом-то пусть всплывает все, что угодно, пусть Потапчук окажется крайним, мол, не просигнализировал вовремя, не обратил внимания, а обратив внимание, не предпринял никаких мер по задержанию Разумовского.

"А вдруг он успеет? – мелькнула мысль. – И кто тогда окажется крайним?!.. А что если ликвидировать Потапчука? Вряд ли кто-нибудь знает о нашем разговоре.

А если даже и знает, что из того? Мало ли о чем могут разговаривать два генерала, прогуливаясь по набережной? Знакомы мы много лет, вместе начинали, вместе служили, хотя и в разных отделах… Нет, береженого Бог бережет, с Потапчуком нужно разобраться. Это хитрый лис. Недаром его все еще держат в органах, хотя он уже давным-давно должен сидеть на пенсии. За что его ценят? За нюх и проницательность. Вот за это самое его и придется убрать!"

Разумовский почувствовал, что разволновался. И не просто разволновался, а испугался. Испугался за свою шкуру, за то, что может рухнуть задуманная им афера, и вместо берега теплого моря он окажется в следственном изоляторе, а там из него постараются вытянуть признание. А если даже все и обойдется, то второго такого шанса, какой у него есть сейчас, судьба больше не подбросит.

«Да, с Потапчуком надо кончать. Слишком уж он опасный соперник И угадать его следующие шаги слишком тяжело. Да и времени заниматься гаданием на кофейной гуще у меня сейчас нет. Надо думать о том, как убежать отсюда, замести все следы, не дать схватить меня за хвост. Убрав Потапчука, я выиграю те несколько дней, которые мне так необходимы для успешного завершения операции».

И Разумовский, взяв трубку мобильного телефона, набрал номер, известный лишь ему.

– Слушаю, – послышался немного сдавленный голос майора Коптева.

– Это я, Разумовский. Ты где сейчас? Хотя постой, не говори, просто скажи, через сколько ты будешь на перекрестке – там, где обычно, Я подъеду, и мы обо всем переговорим. И кстати, как там двое наших общих друзей?

– Пока еще ничего не предпринимал.

– И не предпринимай. Вначале переговорим, а потом решим, что делать дальше.

– Минут через двадцать пять буду.

– Тогда давай.

Разумовский сам вел машину. На условленном перекрестке в районе «Аэропорта» он притормозил, увидев Коптева, подобрал его, и «волга» с тонированными стеклами понеслась по проспекту дальше. Коптев сидел молча рядом с Разумовским, ожидая, пока тот заговорит.

Покружив немного по городу, Разумовский заехал в переулок, свернул в пустынный двор и заглушил двигатель.

– Ты знаешь генерала Потапчука? – спросил Разумовский, не глядя на собеседника.

– Знаю.

– Дела пошли серьезные. Я с ним только что встречался. По-моему, эта сволочь вышла на твой след и может добраться до тебя… И до меня тоже.

– Что я должен сделать?

– То, что делаешь всегда. Но сделать это надо предельно аккуратно.

– Нет-нет, погодите, Петр Павлович, одно дело пенсионеры, совсем другое дело – генерал Потапчук. Поднимется большой переполох. К нему так просто не подобраться.

– Подобраться к нему как раз просто – его пока никто специально не охраняет. Пока не охраняет, ясно?

Адреса, по которым его можно найти, я знаю…

– Не согласен.

– Ну что ж, тогда выходи из машины.

И тут майор понял: выбора у него нет. После такого разговора или он уберет Потапчука, или Разумовский уберет его.

– Ладно, я согласен. Но план операции за мной. Какие сроки?

– Чем быстрее, тем лучше. Еще раз повторяю, майор, сделать это надо предельно аккуратно.

– Понял, не дурак.

Глава 12

Случается так, что настроение портится ни с того ни с сего. Все как будто нормально, а настроение отвратное… Именно в таком состоянии духа и пребывал Глеб Сиверов. Он уныло сидел на диване в своей мансарде, даже не стал заваривать кофе, понимая, что его любимый напиток не придаст ему сейчас бодрости и жизнерадостности.

Глеб пытался разобраться в своих чувствах: «А что, собственно, произошло? Тебя же никто не обидел, да и обидеть тебя не так-то просто. У тебя ничего не украли, тебя не обманули, двигатель машины не заглох, тормоза не отказали. Твою одежду, когда ты выходил из машины, не обгадили пролетающие птицы. Лифт не застрял, замки мансарды открылись, кофе у тебя есть, деньги тоже. В общем, никаких видимых причин для дурного настроения вроде бы нет, тогда чего же так погано на душе?»

Глеб сидел, раскачиваясь из стороны в сторону, слушая, как поскрипывают пружины дивана.

"А может быть, это все из-за моей работы? Из-за всех этих дурацких погонь, перестрелок, рискованных приключений? И вообще я, наверное, живу как-то не так…

Почему же не так? – спросил себя Глеб. – Кто-то же должен заниматься тем, чем занимаешься ты. И жизнь твоя интересна, хоть и полна опасности".

И вдруг Глеб вскочил на ноги.

«Нет, нет, нет! К черту дурное настроение! Надо заняться делом. Я уже давно собирался навести порядок в своем арсенале, но все руки не доходили, все было лень».

И тут же предательски появилась очередная гнусная мысль: обычно наведением порядка человек начинает заниматься перед смертью.

"Какая, к черту, смерть! Оружие надо содержать в идеальной чистоте, ведь это мой рабочий инструмент…

Не только оружие твой инструмент, твой инструмент – голова, – поправил себя Сиверов, расхаживая по мансарде. – А все эти оптические прицелы, глушители, гранаты, подслушивающие устройства – лишь дополнение, как ручка в пальцах писателя. Ведь дай графоману «паркер», все равно он никогда не напишет, как Лев Толстой. И самое лучшее оружие в руках какого-нибудь болвана – тупая железяка, не более того… Ладно, хватит лирики, пора за дело!"

Глеб открыл потайную дверь в маленькую комнатку, опустился на колени, вскрыл тайник в полу и принялся обихаживать свой арсенал.

Он умело и бережно разбирал оружие, смазывал, чистил, любовался матовым блеском металла, и его настроение улучшалось. Когда часа через два он все сложил, аккуратно упаковал, от хандры не осталось и следа.

«Ну что ж, теперь я заслужил чашечку крепчайшего кофе и даже сигарету».

Глеб приступил к приготовлению кофе. Он варил его не в кофеварке, а в красноватой медной джезве. Поднялась густая пена, Глеб с блаженством втянул ноздрями горький аромат.