Журнал «Вокруг Света» №10 за 1974 год - Вокруг Света

...Пружинят под ногами дощатые тротуары, зеленеет трава по обочинам. Деревянные мостки ведут во дворы — там под тополями сложены аккуратные поленницы; сохнут перевернутые лодки. Избы по-северному высокие, на подклетях, обшитые тесом, с крылечками и ажурными наличниками. Иногда среди серых изб мелькнет двухэтажный особнячок — с резными балконами, с выступающим «комодом», замысловатыми башенками и флюгером. Но грустная печать заброшенности лежит на этой красоте: часть орнамента сорвана, крыльцо сломано, забор завалился... Сонным покоем дышит улица, пахнет мокрым деревом, дождем, листьями. И вдруг в эту тишь врывается металлический голос с соседней улицы: «Товарищи архангелогородцы! За прошедшие две недели произошло 30 дорожных катастроф...» Это уже голос большого города, за спиной которого прячется сегодня деревянное прошлое Архангельска.

Не спит река в белую ночь. Вот — второй раз за сутки — поднялась стальная ферма моста, и большие суда двинулись по Двине. Огромный лесовоз медленно плывет «Браттанину» навстречу. На ходовом мостике вижу знакомую коренастую фигуру лоцмана Геннадия Васильевича Большакова. Заметив катер, он снял фуражку и помахал нам...

В старину лоцманов называли «вожами». Дельта Двины сложная: несколькими рукавами спускается река к морю (не все из них одинаково судоходны), много островов и тонких нитей бесчисленных проток. Тех вожей, что умело проводили суда, Петр I удостаивал наградами. Словно с петровских времен сохранился деревянный домик Лоцманской Вахты порта на одной из тихих, зеленых улиц Соломбалы. Сейчас, в эту белую ночь, не затихает в домике скрип деревянной лестницы под грузными шагами лоцманов. Лоцманы в порту наперечет, и потому, не успев вернуться с проводки, они снова уходят на реку...

Горит в этот поздний час и окно диспетчерской капитана порта на верхней «палубе» белого, похожего на корабль речморвокзала. Я знаю, эта комната и сейчас наполнена телефонными звонками, голосами, прорывающимися в эфир. И звучат точные и немногословные ответы дежурного портнадзора:

— Следуйте Маймакским рукавом. Плотов нет, суда могут встретиться.

— В Мурманском рукаве 3-06 при любой воде. У правой бровки.

— Следуйте на погрузку в Бакарицу. Следуйте в Бакарицу.

Ветер доносит запахи дерева, воды, машинного масла: мы проходим мимо причалов лесопильно-деревообрабатывающего комбината. Кран подхватывает пакеты досок, перетянутых металлическими обручами, и они, как детские кубики, исчезают в чреве лесовоза. По причалу прохаживается капитан, да несколько человек на палубе следят за погрузкой. Куда лежит путь этого лесовоза? В Северном морском пароходстве мне показывали сводку дислокации судов пароходства на один день. Мелькали названия: «Припятьлес» — Венеция, «Восток-5» — Алжир, «Воркута» — Щецин, «Вычегдалес» — Арбатакс... Такую сводку электронно-вычислительная машина дает каждый день.

А по реке бесконечно тянутся караваны плотов. Широкие, длинные, подталкиваемые с двух сторон буксирами. Между этими словно нехотя плывущими бревнами и аккуратными пакетами, что наполняли трюм лесовоза, лежал целый мир. Он врезался в городской пейзаж куполами складов, портальными кранами у причалов.

Город жил рекой, морем, лесом, и этого нельзя было не заметить, даже прощаясь с ним белой ночью.

Над песчаными берегами вырастают зеленые холмы. Ребята облегченно вздыхают: наконец-то порт позади! Выглянуло солнце, темно-синие облака закружились над рекой. Мы поднялись по косогору к музею-заповеднику Малые Корелы.

Деревянное кружево ворот, рубленые башенки, навесы, отделанные резьбой... Наверное, не мне одной почудилось, что сейчас откроются «тесовые ворота», выйдет молодец в шелковой рубахе и низким поклоном, хлебом-солью встретит гостей. Но вышел юноша в болонье, в очках и сухо сказал:

— Похожую ограду вы могли видеть в деревне Федоровская...

Почувствовав, что мы поскучнели от его слов, Юрий Андреевич Тарасов повел нас по заповеднику. Мы шли по пружинящим мосткам, по скользкой желтой щепе, устилавшей дорогу, к высокой колокольне. Она стояла на зеленом холме-угоре. Ее простой и четкий силуэт — восьмерик, восьмигранный сруб, ярус звона, шатровая крыша — казался черным на фоне белесого неба. Я потрогала рукой темные шершавые бревна...

Колокольня была сложена в XVI веке. Ее привезли в музей-заповедник из деревни Кулига Дракованово. Из других деревень Архангельской области доставили сюда мельницы и курную избу, амбары и баню, избы и часовни. Разбирали по бревнышку, пронумеровывали и перевозили. Амбары с Пинеги, к примеру, доставили вертолетом.

С высокого угора хорошо видны серые воды извилистой Корелки, сочная зелень лугов и темная полоса леса на одном ее берегу, а на другом — ветряная мельница. За мельницей тянется деревня, длинная, в одну улицу, а за избами просматривается гладь Двины и черточки труб Арбума (1 Арбум — Архангельский целлюлозно-бумажный комбинат.).

Картина, в которой сошлись причина и следствие. Трубы Арбума, в обобщенном, конечно, смысле, сама динамичная, быстро меняющая облик края жизнь, вытесняют деревянную северную деревню. И прекрасно, что люди собирают лучшее из зодчества прошлого на безопасных «островках». Но «островок» Малых Корел не исключает, думается, сохранения деревянных вех истории самого Архангельска. И об этом надо позаботиться скорее, пока современные здания не подмяли старую Поморскую улицу, пока не пришли окончательно в негодность, затканные резными кружевами дома...

— Хорошо ведь стоит колокольня, а? — вдруг как-то просто сказал Тарасов.

Ребята молчат, вглядываясь в открывшиеся просторы. Потом, расспросив Тарасова, что еще можно посмотреть в музее, расходятся каждый сам по себе.

— Я рад, — заметил Тарасов, — что в людях заговорило чувство... А вам сейчас покажу практическую, так сказать, сторону этой поэзии. Ведь я не экскурсовод, — улыбнулся Юрий Андреевич, — я химик, кончал лесотехническую академию...

Неподалеку от колокольни склон холма был усеян невысокими столбиками. Они напоминали срубленный лесок. Каждый столбик под своим номером. Это был опытный полигон Центрального научно-исследовательского института механической обработки древесины. Здесь изучались возможности ее консервации. Дерево пропитывали различными антисептиками и следили, как оно будет вести себя в естественных условиях, под дождем и ветром.

— Практические выводы химиков нужны реставраторам, — поясняет Юрий Андреевич. — Ведь мы стремимся сохранить каждую деталь, которую еще можно сохранить. Это очень важно для воспроизведения духа времени...

Узенькая тропка кружила нас по заповеднику. Она вела росными лугами, болотистыми низинами, через сосновые боры. И вдруг среди деревьев открывалась часовенка с высоким крыльцом, то древнерусская деревянная мостовая, бегущая по глубокой ложбине меж холмов. И словно не было в те минуты туч комарья и моросящего дождя...

Порыв ветра принес смолистый дух стружек: за деревьями виднелся большой сруб. Плотные стены сложены из темных, старых, и светлых бревен. Узорчатая кладка крыши, плоский, как пенал, дымоход... В избе было много света — он исходил от свежих бревен. Редкая картина открылась передо мной: я увидела, как восстанавливают по бревнышку северную избу.

— Как-то однажды в Кижах, где я работал, — тихо сказал Юрий Андреевич, — мы протопили курную избу стружкой, и стены ее сразу словно заговорили...

Будут такие «живые» дома и в Малых Корелах. Вырастут на угорах онежские и каргопольские избы, поморская деревня вытянется вдоль берега Корелки, будут целые улицы с берегов Двины, Мезени, Пинеги...

Широкий разлив сине-черной воды, плоские зеленые берега, остроконечный гребень елового леса. Лодки, уткнувшиеся в песок, чайки и облака, серые крыши деревень. Обещанием покоя и простора дышит река. Выбеленная дождями церковь встает на угоре, и долго мы видим ее серую луковку, уткнувшуюся в облака...

Скоро Пинега: «Братчанин» проплыл уже около сотни километров. На этом притоке Двины, в самом его устье, находится Усть-Пинежский рейд. Здесь связывают плоты, уходящие к Архангельску.

С высокого берега Пинеги открывается вид на реку: поперечная запань перекрывает, как бы стягивает оба берега. По одну сторону ее, вверх по течению, до самого горизонта — мертвый завал бревен. Реки, живой бегущей воды не видно, и от этого становится не по себе: знаешь, она там, под бревнами, лишенная солнца и воздуха. Несколько крупных лесозаготовительных предприятий расположено на Пинеге, и в короткое весеннее время, пока не спала вода, они торопятся сплавить древесину в глубоководное нижнее течение. Вот здесь, на подходе к рейду, она и стоит до осени, пока не разберут весь завал.

По другую сторону запани, в самом устье, — рейд. Это словно город на воде: длинные улицы, переулки, мостики, избушки. Есть что-то геометрически ритмичное в четких рядах сеток, похожих на дорожки в бассейне, в слаженных взмахах людей баграми, в направленном движении бревен к сплоточным машинам. Пахнет мокрым деревом, солнцем, водой — густая, темная, зажатая деревянными тротуарами, она стремится, как всегда, к устью...