Палач - Эдуард Лимонов

Когда перед десертом мистер Барон покинул стол на некоторое время — удалился в туалет, Женевьев заговорила быстро и рассерженно:

— Что ты наделал, Оскар, ты сошел с ума! Ты же не знаешь этого человека, не знаешь, какой у него длинный язык. Весь Нью-Йорк к вечеру будет знать, что ты профессиональный садист… Зачем? Зачем это тебе нужно, я не могу понять… Зачем?

— Ну и хорошо, что будет знать весь Нью-Йорк. Мистер Барон сделает мне блестящую рекламу. Из его книги я понял, что он склонен к преувеличениям. Мне нужны деньги, мне нужны новые клиентки…

— Сюзен дает тебе деньги. Я даю тебе деньги. Другие женщины дают тебе деньги, я не знаю кто, но наверняка дают. И тебе все еще нужны деньги… — Женевьев задохнулась от возмущения.

— Никакие деньги не могут купить тебе удовольствий, которые ты испытываешь в моей спальне, Женевьев, — сказал Оскар холодно. — И ты знаешь это.

Женевьев молчала. Оскар смотрел на нее и догадывался, о чем она сейчас думает. Женевьев наверняка вспоминает свое лицо, которое она час или полтора назад видела в зеркале, украшая его, перед тем как отправиться в ресторан. Лицо стареет. Пизда не стареет. Пизде всегда восемнадцать лет. В этом весь ужас.

Оскару было жалко Женевьев. Женевьев, без сомнения, была очень красивой, когда была молодой. Но жалость к Женевьев Оскар холодно и спокойно подавил. Кто жалеет Оскара? Его тоже никто не жалеет и не будет жалеть. Даже самая близкая Оскару душа в этом мире — Наташка — Оскара не жалеет и делает ему больно. Пусть Оскару больно, лишь бы Наташке было хорошо. Даже маленькое свое удовольствие Наташка не отменит из-за того, что Оскару от Наташкиного удовольствия будет больно. Так устроены люди.

Оскар вспомнил, как Наташка рыдала, увидав свои порезанные тряпочки, и как он притворно отчаивался, даже заплакал как бы от отчаяния и стыда за содеянное в порыве ревности. «Прости меня! Мне стыдно… Прости!» — шептал он Наташке и утешал плачущую Наташку, сидя с ней на полу… На самом деле он совсем не раскаивался. Наташка принесла ему куда большую боль и обиду, чем он ей. Она, переспав с Чарли, ранила его душу. Он же только нанес ущерб кошельку Джоэла и других ее любовников. Наташка не понимает его боли. Почему он должен понимать ее печаль по порезанным платьям?

— Я жду тебя завтра, Женевьев, да? — спросил Оскар, увидав, что Стив Барон с грацией толстого бревна спускается по лестнице со второго этажа, где находятся жирафовские туалеты.

— Да, Оскар, — покорно согласилась Женевьев.

Когда женевьевам за пятьдесят, а оскарам по тридцать пять, женевьевы все равно приходят к оскарам. Больше им некуда деваться.

11

— Мистер Худзински? — спросил мужской голос. Обычно из телефонной трубки Оскара изливались исключительно женские голоса.

— Да, — подтвердил Оскар сердито, — это именно я. — Держа в руке бритву, он смотрелся в зеркало над фальшивым камином. Было десять часов утра.

— Это говорит Стив Барон. Мы познакомились несколько дней тому назад. Через нашу общую подругу Женевьев. В «Жирафе».

— О, Стив, рад тебя слышать! — сменил тон Оскар, увидав одновременно в зеркале, как его лицо скривилось в неискренне сладкую гримасу светского удовольствия. — Как дела, Стив?

— У меня все хорошо, Оскар. — Мистер Барон перешел на неофициальный тон, удовлетворенный тем, что Оскар говорит с ним подобающе-дружески. — Послушай, Оскар, я хочу тебя пригласить в четверг, если ты не занят, конечно, на парти.

— Огромное спасибо, Стив. Я буду счастлив посетить твое парти.

Оскар не лгал, он и вправду был рад приглашению. Ему хотелось расширить свою клиентуру («мой бизнес», как мысленно называл «это» Оскар), а на парти у Стива можно будет познакомиться с нужными Оскару людьми. С нужными новыми пиздами.

— Ничего особенного не будет, — сказал Стив, — я устраиваю коктейль в честь моей подруги Бернис де Пасси, у нее только что вышла новая книга «Мужчины, которых я любила».

— Звучит интригующе, — поощрил Стива Оскар. — Твоя подруга, разумеется, француженка?

— Нет, в ее венах течет сложнейшая смесь многих кровей. Родилась Бернис здесь, в Нью-Йорке, но предпоследний муж ее был французский аристократ, погиб во Второй мировой войне.

Оскар уныло уронил руку с трубкой. Получается, что даме минимум лет шестьдесят. Он-то было загорелся… В опущенной трубке о чем-то шипел Стив, потому Оскар опять приставил трубку к уху. От трубки пахнуло неприятно — тухлятиной. Оскар много раз замечал неприятный запах, как будто некто, однажды не сдержавшись, блеванул в его телефонную трубку. Оскар все время собирался почистить трубку, но так за полгода и не собрался.

— Кажется, я смогу познакомить тебя с одной дамой… — Стив многозначительно помолчал, — …которая… — тут он захихикал вялым смехом флегматика, — …в перспективе может стать твоей клиенткой. Очень интересная женщина и, что, наверное, немаловажно для тебя, Оскар, очень богата, я бы сказал, баснословно богата…

«Ну это уж я сам знаю, что важно для меня, а что нет», — подумал Оскар, а в трубку сказал чистым и красивым голосом, каковой бывал у него заготовлен для особых случаев:

— Спасибо, Стив, ты настоящий друг. Я надеюсь, я тоже смогу для тебя что-нибудь в этой жизни сделать. Спасибо!

— Ох, не за что, Оскар. Вот если бы ты, — тут Стив замялся, — как-нибудь пригласил меня на сеанс, — опять замялся, вернее, приостановился чуть заметно, но Оскар заметил… — Мне было бы интересно как писателю…

— Всегда пожалуйста, Стив! — воскликнул Оскар. — Никакой проблемы! Я буду счастлив ввести тебя в гротескный мир садизма… Писателю просто необходимо пройти через этот опыт. Никакой проблемы!

— Запиши мой адрес, — облегченно вздохнул Стив, совершив выгодный, по его мнению, обмен, и стал объяснять, как к нему попасть. — Ты знаешь, где находится Четвертая авеню, Оскар?..

12

На 14-й улице у Пятой авеню Оскар велел шоферу остановиться, они ехали из аптауна. Была только половина девятого, а он не хотел войти в дверь лофта, принадлежащего Стиву Барону, раньше девяти часов. Он хотел, чтобы большинство гостей уже собрались и действительно «увидели», как Оскар Великолепный входит в зал. Поэтому Оскар решил пройти оставшееся расстояние пешком. Расплачиваясь, он заметил, что имя шофера такси, начертанное на его карте, приколотой рядом со счетчиком, было Владимир, фамилию он не успел прочесть. Очевидно, шофер был русским, как и Наташка. Вспомнив, что Наташка как-то похвалилась ему, что переспала с соотечественником — шофером такси, отвозившим ее домой, Оскар демонстративно не дал шоферу на чай. Отомстил.

Была оттепель, несмотря на всего лишь конец февраля. Глядя, как грязные капли заплескивают постепенно его лаковые башмаки, Оскар было пожалел, что пошел пешком, но затем решил легко, что немало еще лаковых башмаков будет в его жизни, и шел не торопясь, расстегнув белое пальто, которое он надел, хотя и не по сезону, но просто от хорошего настроения.

Даунтауновские люди, простые и демократичные, внешне выглядящие как отбросы и подонки общества, одетые в куртки и кроссовки, свистели с уважением вслед Оскару. Очевидно, не каждый день одетые для бала Оскары расхаживают по 14-й улице прогулочной походкой, расстегнув белое пальто. Впрочем, враждебности они не проявляли. Оскар знал, что в его облике появилась уверенность и грозность, изобличающая хозяина жизни, опасного человека. Люди же, как животные, всегда чувствуют, можно ли тебя обидеть или нет.

Оскар шел и думал, как необыкновенно изменилась его жизнь с осени, с той сентябрьской ночи, когда он под шум дождя грустно сидел один в пустом зале «Макдональдса», подсчитывая последние доллары. И как убийство, совершенное на его глазах, привело его к простой и четкой формуле секретного оружия… С плеткой и в кожаных доспехах воюет сейчас Оскар против мира. «Взы! Взы! Взы!» — плеткой по миру…

«За шесть месяцев в роли палача я преуспел много более в этом мире, чем за шесть лет честным официантом и распиздяем», — пораженно открыл для себя Оскар. И, увидав номер дома Стива Барона над собой, Оскар вошел в холл дома, поморщившись от того, что холл оказался темным и запущенным. Зато поднявшись в элевейторе в лофт Стива, Оскар был приятно поражен великолепием безмерного помещения, вымощенного наваксенным паркетом, раскинувшегося привольно на последнем этаже бывшего индустриального здания. Как потом узнал Оскар, в здании раньше помещалась швейная фабрика.

В зале там и тут стояли бароновские гости, оживленно беседуя.

Гул голосов, свет, запах алкоголя всегда действовали на Оскара возбуждающе. Он отдал юноше в белой куртке свое белое пальто и устремился навстречу уже спешащему к нему хозяину. По дороге Оскар увидел в одной из зеркальных колонн свое отражение. Новая черная пара — брюки и токсидо сидели на нем крепко и красиво, как на звере его шкура.