Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду - Александр Ильич Антонов

я его порешу, как Бог велит!

— Ан нет, болярин Василий! Давно за еретиком охочусь. Да и мушкет мой не каждому посилен. — И Григорий Валуев стал прилаживать к стрельбе свой мушкет, весом сорок фунтов.

Григорий Отрепьев стоял в сей миг на маленьком дворике отрешённо от всего земного. Он уже смирился со своей участью и посмотрел на стрельца Валуева почти равнодушно. У него даже мелькнула мысль о том, что уж больно долго Валуев возится с мушкетом. Но сей же миг его отвлекло другое. За спиной стрельца он увидел ведуна Сильвестра, почувствовал на себе его острый взгляд и понял в самый последний миг перед смертью, что это его ведовская сила лишила способности и желания сопротивляться. Так и сразил его, уже находящегося во власти неземного покоя, смертельный заряд мушкета Григория Валуева.

Потом на Отрепьева набросились боярские и дворянские дети-служилые, стали рубить его саблями, выплёскивая ярость и всё звериное.

А князь Василий Шуйский счёл исполненным главное дело и покинул место гибели самозванца. Следом за князем ушёл и Сильвестр. Отрепьев их больше не интересовал. Важно теперь было усмирить горожан, чтобы не лилась невинная кровь. Однако руда всё-таки лилась и в Кремле и в Китай-городе. «Да были ли когда-нибудь дворцовые перевороты бескровными», — подумал князь Шуйский. Он позвал брата Ивана, племянника Михаила, своих холопов, сел на коня и поскакал впереди отряда в Белый город, на своё подворье, дабы поделиться всем, что произошло в Кремле, с Гермогеном — отцом церкви, как князь назвал про себя своего сподвижника. В пути князь Василий спросил князя Михаила, не было ли жестокости со стороны россиян к побеждённым полякам.

— Нет, дядюшка, кто не сопротивлялся, всем сохранили жизнь, — ответил молодой князь. — И Марину Мнишек пальцем не тронули. Утром её отведут к отцу, а пока она под охраной.

Князь Василий послал гонцов к своим сподвижникам, чтобы узнать, как они справились с поляками в Китай-городе. И они один за другим к нему подъезжали и докладывали о прекращении боевых схваток то в одном, то в другом месте Москвы. Уже на подворье Дмитрий Шуйский доложил старшему брату, что поставил отряд стрельцов на охрану к дому сандомирского воеводы Юрия Мнишека.

— Ни к чему нам вести с ним счёты. Да жалко, что не уберегли ксёндза из Сомбора аббата Помазили. Ксёндз умер от ран, сам дрался дюже яростно, многих живота лишил, — рассказывал Дмитрий.

— Что ж ты еретика жалеешь? — спросил князь Василий.

— Да говорят, что он много церковных сокровищ из соборов выкрал и спрятал, а где?..

Спустя всего два часа после начала восстания русские ратники считали потери — и свои и поляков. Было убито около трёхсот польских шляхтичей, разудалых гуляк и драчунов и до сотни легионеров, решивших принять бой. Да лишь вполовину меньше полегло русских на улицах Китай-города, на площадях Кремля.

В полдень в Москве было уже тихо. Благовестили кремлёвские колокола. И «Лебедь» дал о себе знать своим богатырским звоном.

Божедомы взялись за свою работу, собирали убитых, увозили на погосты-жальники. Да разбитные москвитяне, ухватившие в кремлёвских подвалах вина, всё ещё колобродили по улицам и площадям, искали место хмельной удали.

Но к вечеру Москва стала будничной. Приближался день Ирины-рассадницы, и москвитяне готовились к огородной страде. И то сказать, что у москвитян от любой лихой потехи до мирных домашних дел всего один шаг.

Однако какие бы заботы ни одолевали россиян, они помнили, что держава снова осиротела, снова нет у неё царя-батюшки. И надо думать, кого поднять на Мономахов трон.

* * *

Вернувшись в свои палаты, князь Василий сразу же ушёл к Гермогену и, приблизившись к нему, опустился на колени.

— Отче владыко, свершилось. Отпусти грехи своему сыну и благослови или накажи, ежели в чём провинился...

— Благословляю и благодарю, княже Василий, за подвиг во имя Отчизны и Господа Бога. — Гермоген трижды перекрестил князя и подержал руку на его голове. — А теперь встань и сядь рядом.

Князь Василий встал. Он плакал, но и улыбался.

— Господи, зарок дал, как доживу до сего светлого дня, тысячу свечей Всевышнему поставлю... Будто на Голгофу шёл...

— Без малого, княже Василий, без малого.

Шуйский сел рядом с Гермогеном, по коленям хлопнул, засмеялся негромко, нервное возбуждение выплёскивая.

— Владыко, время пришло мне жениться. Женюсь, и нет на сие запрета! Завтра же пошлю сватов к княжне Еленушке Буйносовой-Ростовской!

— Будет твоя свадьба, будет! Да говори, как всё в Кремле было!

Всё ещё находясь под впечатлением пережитого, князь воскликнул:

— О, как разрядил в него свой мушкет боярский сын Валуев!

Гермоген снова положил свою руку, но теперь на колено Шуйскому, посмотрел на него мудрыми глазами:

— Слушай, княже Василий, что скажу тебе. И запомни, как «Отче наш».

— Владыко, внимаю!

— Мы с тобой лишь малую победу одержали. Дел у нас во благо спасения России до конца наших дней хватит. Смута токмо в силу вошла. Да теперь, как хворь, будет въедаться вглубь. Марина жива. А она царица нашим попустительством. Свои права на Российский престол она будет защищать всей мощью Речи Посполитой. Да и новый самозванец уже засветился. Сидя в Суздале, получил я весть от казанских сябров о терских казаках. Волнуются они, завидуя доброму положению донских Казаков, приобретённому от Лжедмитрия. И в шайку сбились вокруг атамана Фомы Бодырина. И царевича нашли себе именитого.

— Да что за явление? Господи, ну напасть! — воскликнул князь.

— Ведомо, бесовское явление. Будто бы в лето девяносто второго года царица Ирина Годунова родила не дочь Феодосию, а сына Петра. Да будто бы Борис подменил мальчика на девочку в день родов через своих повитух и увёз его в свою Муромскую вотчину да отдал на прокорм бортнику Илье Хромову. Теперь говорят, что Пётр пристал к атаману Фоме Бодырину. И ещё якобы по приглашению Гришки идёт в Москву. Это тебе, княже, первый подарок от сатанинских сил. А второй... Ну, о втором опосля, потому как пора нам засучить рукава и опеку взять над пустующим троном Мономаховым. — Гермоген ещё раз хлопнул по колену Шуйского и продолжал: — Завтра день не по душе нам. Не твоя бы зоркость, быть нам всем убиенными завтрашним днём. Да Всевышний просветил тебя, и ты отвёл злодейский меч. А вот послезавтра, на батюшку Иова-огуречника, да чтобы ясный день возник, а он возникнет, выйду я на амвон