Бездна - Алексей Ефимов

– Ты мне не рассказывал.

– Берег твои нервы.

– Спасибо.

Олеся принесла кофе.

– Добрый день, Геннадий Владимирович! Как-то вы прошли, а я не заметила!

– Здравствуй, здравствуй, милая! Как так? Ты наш последний оплот, смотри в оба.

Он обратился к Ольге:

– Не пора ли вооружаться? Для начала купим Олесе «калаш», чтобы тебя охраняла и отстреливала недругов. Уже первый кандидат есть. Олеся, автомат хочешь?

– Очень.

Он рассмеялся.

– Ольга Владимировна, выдайте, пожалуйста, Олесе денежные средства на приобретение автомата и переведите ее на штатную должность киллера.

Он сделал глоток кофе.

– Какая у нас хозяюшка! Кофе очень вкусный.

– Это кофе-машина, – сказала Олеся.

– Ах да! Я и забыл! Машинка за тысячу баксов. Народ теперь, наверное, только и делает, что пьет кофе?

– Геннадий Владимирович, нам некогда. Мы же работаем! – Она подыгрывала ему с детской невинностью.

– Стахановцы?

– Да!

– Так держать!

Она улыбнулась и вышла, а он встал у окна с чашкой кофе.

– Ну вот, хоть немного расслабились. А то все о грустном да о грустном. Как думаешь, не пойти ли нам пообедать?

– Я за.

– Отлично. Там поболтаем. Угощу тебя чем-нибудь вкусненьким.

– Не поверишь, но я мечтаю о жареной картошке с грибами.

– Вопросов нет. Сделаем.

Допив кофе, они вышли.

Красин, который шел первым, открыл дверь и, придерживая ее одной рукой, другой сделал широкий пригласительный жест:

– Прошу вас, Ольга Владимировна! Картошка с грибами ждут вас!

– Ура!

…

Если бы ее попросили дать словесный портрет Геннадия, она сказала бы так: «Ему тридцать шесть. Он высок, худощав и широкоплеч. Русые волосы зачесывает назад. Говорит он обычно ровным голосом, без спешки, слов не бросает на ветер, и в его голосе чувствуется сила. Это голос уверенного в себе человека, лидера. Лицо у него волевое и интересное. Скулы высокие и четко очерченные, кожа бледная, щеки чуть впалые (отчего еще резче выделены скулы), но самое главное на его лице – это глаза. Спокойные и очень внимательные, серые с зеленью, они видят больше, чем ты хотешь. Зачем лгать, если твоя ложь на поверхности? Он умеет сдерживаться, но ты знаешь, каким холодным и жестким становится его голос и как его взгляд вдавливает в кресло, когда он сердится. Слава Богу, ты не даешь ему для этого повода, а мелочи жизни его не трогают. Разве что пошутит с намеком или чуть сморщится, если проколешься.

Есть избитое слово – харизма. Никто толком не скажет, что это, но, вне всякого сомнения, у него она есть. Есть у него внутренний стержень, который не гнется, и есть магнит, который притягивает. На его пламя летят мошки и бабочки, но оно не греет. У него мало друзей, но много партнеров, знакомых, родственников и врагов. Он не женат, и она почти ничего не знает о его личной жизни. У него есть трехкомнатная квартира, коттедж за городом, две дорогие машины, – про таких, как он, говорят, что жизнь удалась, и завидуют им черной завистью. Не знают эти завистники, что счастье не рассчитывается по формуле с одной переменной – количеством денег на банковском счете. Формулы счастья нет. Кто знает, что он чувствует? Он не скажет об этом. Он не позволит себе быть слабым. В этом проблема железных феликсов с ранимыми душами».

Гена Красин родился в семье инженера и учительницы начальных классов. Он был старшим ребенком: брат младше на четыре года, сестра – на шесть, – и сколько он себя помнил, в их двухкомнатной квартире всегда было весело, а соседка снизу никак не могла к этому привыкнуть и то и дело звонила к ним в дверь и ругалась с родителями. Как только она уходила, все начиналось заново. Трое детей – это не шутка, это стихийное бедствие. Сейчас он понимает, каково пришлось маме и папе, в том числе в финансовом плане. Жили не бедно, но очень скромно. Даже сегодня он порой испытывал какое-то неловкое чувство в бутиках и ресторанах, в отелях и в бизнес-классе; мысль о том, не движется ли он туда, где все можно, где ничто не удивляет и не приносит прежнего удовольствия, даже если это выроблено лучшими часовыми мастерами, сварено лучшими поварами, сделано лучшими автомобилестроителями – эта мысль всегда была рядом и отрезвляла. Сейчас он тратил меньше, чем три-четыре года назад, хотя его доходы с тех пор выросли. Он не был аскетом, но знал свою меру. Как наркоманы, вкалывающие в вену все большую и большую дозу для получения кайфа (который все равно уже не тот), люди с течением времени тратят все больше средств и усилий для все меньшего удовольствия на единицу затрачиваемого. Если ребенок рад плюшевому мишке, то богатому взрослому давай BMW, а кому-то и этого мало: он хочет Ferrari и Bentley. Что после Bentley? Смерть от скуки? Или желание править миром?

Мальчик Гена был домоседом, книги любил больше, чем дворовые игры, и был всегда рассудителен не по годам. Подростком он увлекся шахматами. Он ходил в шахматную секцию в соседнюю школу, брал призы на турнирах; быстро прошел три юношеских разряда и третий взрослый, но судьбе было угодно, чтобы он стал бизнесменом, а не гроссмейстером. Однажды шахматы ему надоели, и он их забросил. Его уговаривали, ходили к его родителям: как же так, у вашего сына способности и светлое будущее, – но он все равно все сделал по-своему. Он всегда все делал по-своему. Всю свою жизнь.

Так как он был круглым отличником и не был «как все», то двоечники цеплялись к нему. Что-то в нем, впрочем, было, что удерживало их от рукоприкладства. Может быть, его взгляд? Или то, что он за словом в карман не лез и не боялся ответить? И вот однажды (дело было в пятом классе) двоечник Толик сильно толкнул его в спину, когда они вышли из школы. Падая на серый советский асфальт, он выставил руки вперед и до крови содрал на них кожу. Было очень больно. Он поморщился, но не заплакал. А потом встал, подошел к Толику и без лишних слов ударил его сначала под дых, а потом – когда тот согнулся, хватая воздух открытым ртом, – по лицу. Ударил так, что расквасил нос. Третий удар пришелся Толику в ухо.

В это время из-за угла вышла учительница физики. Это была очень и очень интеллигентная женщина.

Ее шокировало то, что она увидела.

Бог мой! Отличник, ее любимец, лупцует двоечника Морозова!

Заметив ее, зрители вмиг разбежались, и на поле боя остались Гена и Толик. Закинув назад голову, Толик держался за нос, откуда текла кровь, и шумно дышал через рот, а Гена просто стоял рядом. Потом он посмотрел на учительницу, спокойно, серьезно, и – пошел.

У той пропал дар речи, и она не сказала ни слова.

Никто, кроме Коли Рудакова, друга Гены, не знал, что у того есть боксерская груша и что его отец по юности баловался боксом, а теперь был личным тренером сына. Мама была против, да и самому Гене не очень нравились эти занятия, но папа знал что делал. Он знал, что надо уметь драться и что есть такие люди, которые не понимают ничего, кроме физической силы. Таков наш мир.

Весть о драке быстро разнеслась по школе. Пацаны зауважали его, стали искать его дружбы, и нельзя сказать, что ему это не нравилось. Никто больше к нему не лез, а Толик хоть и смотрел исподлобья, но на реванш не решался. Гена открыл для себя, что это значит – когда ты сильный. До этого он не дрался, разве что совсем по-детски, и, таким образом, он прошел через боевое крещение. Раз за разом он вспоминал случившееся и сам не мог понять, как так вышло: словно это был не он и кто-то в него вселился. Теперь все знают, что он может. Здесь уважают силу. В том числе девочки. Они любят героев.

Прошло четыре года, и к ним в школу, в параллельный класс, перевелась Оля.

Она была улыбчивая, общительная, красивая – эй, парень, она твоя! – но сколько ни пробовали, никто не добился успеха: шестнадцатилетние мальчики, жаждущие светлой любви и секса, грустили и тихо плакали. Она была себе на уме.

Гена тоже посматривал на нее, но этим и ограничивался. Очень она была красивая, не подступишься. Если даже у местных донжуанов не вышло, если даже они потерпели фиаско, то какие шансы у Гены-ботаника, без опыта в амурных делах? Он не заговорит с ней. Она так далеко от него – как другая Вселенная. Его для нее нет, она не знает, что он есть. И она не знает, что он ее любит, что он живет в грезах, а ночью, в его снах, она рядом с ним и тоже его любит. Эти сны и фантазии – единственное, что у него есть, и ему страшно больно при мысли о том, что, сколько бы он не грезил, они не станут явью.

На выпускном вечере был его последний шанс.

ПОСЛЕДНИЙ.

И он решился.

Выпив для смелости три бокала «Советского», он пригласил ее на медленный танец.

УЛЫБНУВШИСЬ, ОНА ПРОТЯНУЛА ЕМУ РУКУ.

Он не спит? Разве может такое быть?

Неужели это он обнимает ее, а она – его? Неужели он чувствует запах ее духов и видит так близко ее глаза? Чтобы перекричать музыку, нужно говорить громко, в самое ухо. При этом ты как бы ненароком касаешься своей щекой ее щеки, и твои губы готовы на большее, и тебе хочется верить, очень-очень, что она чувствует то же самое.