Возвращайся! - Александр Аде

– Я счастлива оттого, что у меня есть ты, – гнет свое Анна. – Убеждена: тебя послала судьба. Милый мой, не окажись ты рядом, я прожила бы все эти годы скучно и бездарно… Спасибо тебе за все, Королек. Но меня зовет дочь. Видимо, мне пора. Обещай, если со мной что-то случится, ты найдешь себе другую женщину. Это мое завещание. И ты его исполнишь… Обещаешь?

– Вот еще, – бурчу я и чувствую, как дрожит горло. – А кто утверждал, что мы будем жить долго и умрем в один день?

В это лето Анна помолодела, стала еще прекраснее, и меня тянет к ней куда сильнее, чем прежде. Около года назад мне казалось, что любовь ушла, оставив вместо себя благодарную дружбу, но нет – сейчас я люблю и желаю Анну как никогда! Как будто летнее солнце расплавило все мои безмозглые размышлизмы, остались только нежность и страсть.

Прижимаю Анну к себе, целую ее милую, родную руку, каждый палец, ладонь. Я готов задрать свою несчастную морду к потолку и завыть. Завыть тоскливо, отчаянно, словно шарообразная люстра из молочного цвета стекла – ночная луна, а я – одинокий волк, теряющий подругу.

Анна, серьезная моя девочка, заклинаю тебя, никогда меня не покидай!..

* * *

10 августа. Среда.

Утром оприходовал три бутылки пива (больше не захотелось). Но, увы, не ощутил прелести хорошего гонорара и не преодолел тяжелую депрессуху. Наоборот, на душе стало еще гаже, как после недельного запоя. Неужели – от короткого полночного разговора с Анной? От ее тягостного сна? Или просто-напросто устал?

Мы с Анной договорились: завтра отпразднуем в ресторане десятилетие нашей любви. Но этот день надо как-то просуществовать.

Чтобы немножко взбодриться, отправляюсь на городской арбат, лениво подремывающий на солнцепеке, чуть не за шиворот вытаскиваю тоскующего на стульчике Сверчка…

И вот мы сидим в забегаловке, которая некогда называлась кафетерием, а с недавних пор именуется кафе, хотя у нее все признаки дешевой столовки. Сидим на высоких табуреточках, глазеем на улицу Бонч-Бруевича (точнее, на ту ее часть, что попала в раму окна) и общаемся. Точнее, болтает Сверчок, а я по привычке слушаю.

– … У новорожденного круглая голова, крошечный нос. Потом человек начинает неуловимо меняться. Если фотографировать его, например, каждый месяц с годовалого возраста и лет до семнадцати (чтобы получался силуэт), а потом прокрутить снимки как кинопленку, обнаружится поразительная вещь. Лицо удивительным образом изменяется, словно оно из пластилина. Словно кто-то лепит его – медленно и неумолимо. То есть в каждом из нас заложена программа, по которой развивается наша физическая оболочка.

Но если так, почему бы не предположить, что существует и программа жизни каждого человеческого индивидуума, которую мы называем судьбой. Кем она заложена – Богом, природой, инопланетянами – не столь важно, но она наверняка существует.

Каждая страна – это миллионы индивидуумов. Следовательно, имеется некий план развития государств, которые, как и любой организм, рождаются, трансформируются, достигают высшей точки своего развития и угасают.

Если сфотографировать политические карты, начиная с древних времен, а потом прокрутить, то мы увидим, как возникали, фантастически менялись и исчезали страны, точно их тоже лепили из пластилина.

– Ну и какое будущее ожидает земную цивилизацию? – любопытничаю я, пожирая сосиску в тесте.

– Я не пророк. И все-таки уверен: к концу этого века политическая карта мира изменится кардинально.

– А конкретнее?

– Могу лишь предположить, исходя из того, какие глобальные процессы происходят в мире. Соединенные Штаты утратят свое сверхдержавие. Чтобы сдержать чудовищный напор Китая, им придется объединиться с Латинской Америкой, Канадой и Европой. В свою очередь, могущественной Китайской империи перед лицом этой грозной силы придется создавать союз с Японией, Кореей, Вьетнамом. Начнут объединяться исламские государства. И к концу века станут вырисовываться контуры трех главных сил планеты…

– Бог с ними, с этими силами. Что станет с Россией?

Сверчок глядит на меня искоса, то ли лукаво, то ли многозначительно.

– На Руси судьбоносные времена наступают с такой частотой, – говорит он, – что любой человек, проживший больше пятидесяти или даже сорока, не раз оказывается свидетелем – а подчас и активным участником – эпохальных событий…

Отвожу Сверчка обратно, в гламурную цветастость арбата, но еще около часа таскаюсь по городу, будучи не в силах утихомирить распирающие меня чувства, такие смутные, что никак не пойму, чего в них больше: блаженства, печали или тоски.

Потом верная «копейка» везет меня домой. Припарковываю машинешку около подъезда. В вонючем латанном-перелатанном лифте, который так и не поменяли за последние десять лет, поднимаюсь на свой этаж.

Очутившись, наконец, в интерьере родной хлебосольной кухни, жадно опорожняю бутылку пива, немного расслабив натянутые нервы.

На кухню степенно вступает кот Королек. Ему скоро стукнет три года, и по кошачьим меркам он – мужчина в самом соку. Я – по человечьим меркам – старше его. В прошлом году разменял пятый десяток, и с тех пор чувствую себя солидным дядькой, почти аксакалом. Голова моя наполовину седа. Это Анна может волосы покрасить, а я мужик, мне стыдно.

Когда-нибудь стану согбенным, шаркающим, белым, как лунь. Старым маразматиком Корольком. Дряхлым дедушкой Корольком, который радуется, когда получает «пензию», и ездит в своей раздолбанной, дышащей на ладан «копейке». Кота Королька не будет на этом свете. И только Анна останется молодой. Потому что она не может состариться. В это я не поверю никогда.

За окном скользит августовский вечер, «вечерний день», как сказал один из классиков… не помню, который. Скользит, чтобы неминуемо стать ночью.

Жена что-то подзадержалась. Скорее всего, ее архитектурная мастерская празднует чей-нибудь день рождения или отмечает удачно сданный проект. Но тогда бы Анна позвонила мне, предупредила.

В меня закрадывается крошечная тревога.

Ровно в девять набираю номер ее мобильника – и слышу равнодушные размеренные гудки.

Звоню в мастерскую. Гудки. Странно…

Снова названиваю Анне – безрезультатно.

К одиннадцати часам мной овладевает сумасшедшая паника. Животный страх заполняет все мое ослабевшее желеобразное тело, свинцовым туманом клубится по квартире. Точно слепой брожу в этом дыму, натыкаясь на стулья и не узнавая привычные вещи. Мозг отказывается служить. Порываюсь куда-то бежать… но куда?

Если с Анной что-то случилось из-за меня, никогда не прощу себе этого! Никогда!

Что это? Месть Москалева? Но ему незачем сводить счеты со мной! Он убрал тех, кто мог указать на него, как на заказчика убийства, но я-то ему не опасен! И все же такое в его стиле: убить Анну, чтобы мучился я… Господи, Господи, Господи, только не это!..

В моей голове проносятся обрывки мыслей – и тут же сгорают, и пепел кружится и оседает в мозгу.

«Донна Анна спит, скрестив на сердце руки, донна Анна видит сны… – навязчиво, неотступно крутятся строчки из какого-то стихотворения. – Донна Анна в смертный час твой встанет. Анна встанет в смертный час».

Звоню непрерывно, словно от этого что-то может измениться. Остатки разума подсказывают, что гудки означают только одно: она не берет трубку. Если бы сотовый разрядился, или Анна отключила его, металлический голос сообщал бы, что абонент недоступен.

Почти теряя сознание, звоню Акулычу.

– Акулыч, Анна пропала!

– То есть как? – растерянно басит он. – Когда? Где?

– Утром ушла на работу и не возвращается. Телефон не отвечает.

– Погоди, свяжусь с ментовкой. Ты ж понимашь, я теперь на пензии, да и в ментовке кое-што поменялось… Но енто неважно. Ты погоди, птаха, ты только не нервничай…

– Акулыч, надо трясти Москалева!

– Которого Москалева? – недоумевает Акулыч. – Ты енто о ком?

– О президенте «Силы судьбы». Если с Анной что-то случилось, это его рук дело! Шевелись, Акулыч, милый! Мне – кровь из носа – нужен номер его мобильника! И домашнего телефона. И адрес.

– Будем стараться…

Бас бывшего мента пропадает, а я продолжаю держать телефончик возле уха, точно пульсирующие гудки еще связывают меня с Акулычем, а значит, с жизнью и надеждой…

Акулыч звонит около часа ночи.

– Ну!.. – ору в бешенстве. Мне кажется, что он нарочно медлит, а между тем дорога каждая секунда.

– И телефоны евоные, и адрес дать могу, – гудит Акудыч. – Только енто тебе без пользы. Грохнули твоего Москалева. Примерно час назад. У самого дома. Похоже, пальнули из винтаря с оптическим прицелом… А ты держись, Королек, исшо не вечер!..

Со стоном сжимаю ладонями голову, разламывающуюся от сверлящей боли. Ноги подкашиваются. Валюсь на диван, незряче гляжу вверх, ничего не видя.

Зачем я сунулся к Москалеву, идиот, зачем засветился?! Покрасоваться захотел, супермена из себя поизображать?! Пижон! Моя вина, только моя!