Найти Элизабет - Эмма Хили

Я закрываю один глаз и продолжаю идти. Мне нужно лишь следить за тенью Хелен, шагающей впереди. Нужно лишь сосредоточиться на ней и не беспокоиться по поводу того, куда я иду. Не беспокоиться о людях, машинах или солнце, а просто сосредоточиться на тени Хелен. Я не должна упускать ее. Она приведет меня к Сьюки.

– Мама! Подожди!

Я оборачиваюсь и вижу, что солнечный свет падает моей дочери в лицо. Как она оказалась позади меня? Она что, всегда была такой сморщенной? Замечаю те места, где веснушки сливаются с морщинками в уголках рта. Хелен слишком много времени проводит под открытым небом, и это плохо для кожи, это сильно ее старит. Сколько же ей лет? Я должна это знать.

– За кем ты идешь следом? – спрашивает она.

Я на мгновение задумываюсь, пытаясь вникнуть в смысл ее слов.

– За Дугласом, – отвечаю я. – Я шла следом за Дугласом.

Именно его тень, упавшая на живую изгородь из кустов ежевики, подсказала мне, что он рано пришел домой. Через мгновение я услышала, как скрипнула дверь кладовой. До моего слуха донесся скрежет ложки по стеклу. Я проснулась и, прежде чем тень нашего жильца снова упала на изгородь, оделась, не желая упустить возможность проследить за ним, когда он вновь шагнет за порог. Я несколько недель болела и провела это время в постели, думая обо всем, прокручивая в голове разные мысли. Я была уверена, что он что-то замышляет. Не зря же он рылся в чемодане Сьюки и разговаривал с сумасшедшей женщиной в парке. Теперь, когда в доме начала исчезать еда, я решила выяснить, кто это делает. Стараясь держаться вплотную к стене, как лента, намотанная на катушку, я неслышно увязалась за ним следом.

Мне с трудом верилось, что я наконец выбралась из постели. Я чувствовала, что ноги не слушаются меня. В уличном воздухе крепко пахло хвоей, а глаза слепило солнце. Идти вперед было нелегко, как если бы в лицо мне дул сильный ветер. Я так привыкла к полутемной комнате с занавешенными окнами, что солнечный свет был подобен горсти песка, брошенного в глаза.

Шагавший впереди Дуглас казался мне размытым силуэтом. Я сосредоточила внимание на его фигуре и не пыталась понять, где нахожусь. И только когда он свернул на улицу, где стоял дом моей сестры, его синяя тень упала на меня и я смогла хорошенько оглядеться по сторонам. Лишь тогда я поняла, куда мы идем. Прижимаясь к стене, я последовала за ним по переулку к дому Фрэнка. При этом я старалась держаться как можно дальше от живой изгороди, опасаясь, что там может прятаться сумасшедшая.

Перед тем как свернуть во двор, я, тяжело дыша, остановилась и, прижавшись спиной к стене, надавила мыском туфли на толстый ковер листьев, покрывавших землю. Эта отметка, придуманная мною, придала мне мужества, и я, не отрывая щеки от кирпичной стены, осторожно посмотрела одним глазом на край здания. Солнце тотчас снова ослепило меня, и я немного высунулась за угол, моля небеса, чтобы Дуглас меня не заметил. Но двор был пуст. Там лишь, как обычно, стоял старый фургон, и я решила отдохнуть. Привалилась к нему – и тотчас почувствовала, как в тени расслабляются мышцы лица.

Мои лопатки касались нагретого солнцем металлического бока фургона. Услышав какой-то шорох внутри машины, я застыла на месте. Звук был такой, будто кто-то скрипнул по полу подошвой. Страх заставил меня броситься бегом. Я была уже в середине двора, когда дверцы открылись и наружу вылез Дуглас.

– Что? Что ты там делал? – спросила я, чувствуя, как у меня кружится голова. Чему удивляться, ведь я впервые вышла на улицу после того, как из-за болезни несколько недель провела в постели.

– Мод, – Дуглас попытался спиной закрыть дверь фургона. – Как ты здесь?..

Пройдя по мощенному булыжником двору, я посмотрела мимо него, пытаясь разглядеть что-то среди сломанной мебели, чайных коробок и пыльных простыней, сваленных кучей рядом с деревянными подпорками. Внутри фургона пахло сухой травой или обрезками веток, на полу рассыпаны крошки.

– Здесь кто-то живет? – спросила я.

Дуглас опустил голову.

– Кто? Дуглас, скажи, кто? Это Сьюки? – На меня как будто что-то нахлынуло. Сердце заколотилось как бешеное. Я даже испугалась, что оно сейчас пробьет мне плечи или горло или выскочит через голову. Я пошатнулась.

Дуглас вытянул перед собой руку и поддержал меня, не давая упасть.

– Нет, нет, Мод, это не Сьюки.

Пару секунд я недоверчиво смотрела на него, не желая ему верить.

– Скажи мне правду, – потребовала я, вырываясь от него. – Я знаю, что Сьюки была в фургоне. Об этом говорила сумасшедшая. До того, как я заболела.

– Да ты что? Какая чушь! – ответил Дуглас. – Бред какой-то. Это она сидит в фургоне. Она здесь живет.

Я вздрогнула от этих слов. И только сейчас заметила охапки прутиков боярышника и несколько одеял, служащих постелью. В этот момент даже показалось, будто в нос мне ударил запах лакрицы. За вертикальную стойку был засунут осколок зеркала. «Неужели она смотрится в него? – пришло мне в голову. – Но даже если это так, то что она в нем видит?» Желая посмотреться в это зеркальце, я залезла в фургон и увидела в нем руку Дугласа, а в руке – небольшой, завернутый в газетную бумагу сверток.

– Что это? – спросила я. – Значит, ты ее подкармливаешь? Ты подкармливаешь эту сумасшедшую?

Он посмотрел на меня так, будто решил опровергнуть мои слова.

– Мама заметила, что в доме пропадает еда, – сказала я и состроила гримасу. – Почему? Почему ты приносишь ей наши продукты?

Дуглас ничего не ответил. Лишь забрался в фургон и, встав рядом со мной, указал на стену. Из-под осколка зеркала торчали зубцы заколки для волос. Они были сломаны и погнуты. Я узнала эту вещицу и потянулась за ней.

– Откуда она у нее? – спросила я. – Где она ее взяла? Что она сделала с моей сестрой?

– Отдай мне! – кричу я. – Отдай телефон!

Хелен оборачивается и смотрит на меня, прижимая руку к сердцу.

– Это не твое! Отдай!

Она качает головой и отталкивает меня. Я зову ее по имени, она хмурится и пытается встать. Тогда я бросаюсь к дочери и выдергиваю провод из розетки, при этом опрокидываю кофейный столик, с которого все летит на пол.

– Что ты делаешь, черт побери?! – кричит Хелен.

Она роняет телефон и стоит спиной к окну. Я давлю ногой стакан и пинком отправляю будильник на другой конец комнаты. Чувствую, как пульсирует жилка у меня на шее. Чувствую, как повышается кровяное давление. Закрываю глаза и кричу.

– Мама, прекрати! Что случилось?

Хелен подходит ко мне и кладет руки мне на плечи. Я сбрасываю их и бью ее в живот.

– Убирайся! – кричу я. – Убирайся из моего дома!

Я мечусь по всей комнате, и она, держась за живот, быстро пятится назад. Ее губы дрожат.

– Я не могу оставить тебя в таком состоянии, – произносит она. – Мам, что случилось?

Я снова кричу и опрокидываю на пол стул. После этого она уходит. Мой будильник разбит. Наружу торчат проводки. Крошечные шестеренки впились в поверхность ковра. Надо их собрать. Придется попросить у Хелен новый будильник. И еще стакан разбился. Крошечные осколки разлетелись по всему ковру. Нахожу в мусорном ведре обрывок газеты и, несколько раз порезав пальцы, собираю осколки. Бумага темнеет, впитывая кровь. Пытаюсь собрать все осколки и примерно минуту чувствую солнце на спине и на траве под моими коленями. Слышу, как гулко воркуют голуби. Жду, когда придет мама и велит выбросить этот мусор в борозду между грядок с фасолью. Но она, конечно, этого не сделает, и поэтому я сминаю газету в комок и уношу его в свою комнату. Закрываю дверь и сажусь возле туалетного столика. Я снова не понимаю, что здесь делаю. Я ведь собиралась на кухню, верно? Я невольно усмехаюсь. Как же это глупо – попасть в другую комнату. Наверное, я схожу с ума.

Я возвращаюсь обратно и кидаю газету в мусорное ведро. По всему полу гостиной разбросаны разные вещи. Мой кофейный столик лежит на боку. Ставлю его на место. Раскладывая аккуратными стопками бумаги. Возвращаю ручки в письменный прибор. Кто-то выдернул из розетки телефонный провод, и мне приходится неуклюже согнуться, чтобы снова его вставить. Когда я наклоняюсь, то чувствую, что дрожу, как будто недавно что-то произошло. Горло неприятно саднит, как будто я долго кричала или плакала. Элизабет рассказывала, что ее сын несдержан и, когда впадает в скверное настроение, любит устроить скандал. Бедняжка, мне ее очень жаль. Хелен тоже иногда сердится, но совсем не так; да и Патрик мог быть грубым и бестактным, но он никогда не повышал на меня голос, как это иногда бывает с мужьями. Мои родители никогда не кричали на меня, даже когда я проказничала, – например, прыгнула в речку в парке отдыха. Хотя Фрэнк как-то раз это сделал.

Это было у него в доме. Мы со Сьюки подшивали занавески для кухни.

– Чтобы сумасшедшая не подглядывала в окно? – спросила я, но сестру, похоже, это не слишком тогда беспокоило, и она велела мне не называть эту женщину сумасшедшей. Она назвала ее «бедняжкой» и заметила, что нам повезло, что мы не стали такими. Не скажу, чтобы Сьюки рассердилась на меня за такие слова. Она причесала мне волосы, как у девушек, что служат вольнонаемными на военных базах, и даже разрешила взять ее духи. А я – пока мы, на коленях, прямо на полу, разрезали дорогущую ткань на занавески – учила ее словам песенки «Я стану твоей милашкой». Мы пришили маленькие карманчики для карнизов и были заняты тем, что продевали их в занавески, когда входная дверь с шумом распахнулась.