Место под облаком - Сергей Матюшин

Жена проснулась и недовольно проворчала:

— Мишка, кончай ерзать. Чего ты так рано глаза продрал?

— Да се та ны-ны-как, — слегка заикаясь, еле пролепетал Смирнов, не узнавая своего голоса. Язык словно распух и не помещался во рту.

Жена села на постели.

Ангелина Викторовна, учительница литературы, была женщина грамотная, начитанная, она сразу все поняла.

— Подыми левую руку, Миша, — сдавленно сказала она, — И ногу.

— Ны-ны-к-как, — промычал Михаил.

— Лежи и не шевелись!

Жена бросилась к телефону, вызвала «скорую», — случился инсульт, мужа парализовало. У него давно было повышенное кровяное давление.

Машина приехала минут через сорок.

* * *

Носилки, каталка, лифт… Его привезли в палату, переложили с каталки на койку у окна.

Вскоре сделали болезненный укол в живот, поставили систему.

— Не шевелиться! — строго сказала большая рыжая медсестра. — Если что, — обратилась она к сидящей рядом с кроватью жене Смирнова, — вот утка. Система на два часа. Все понятно?

Утирая глаза, Смирнова кивнула.

— Нечего плакать! — тронула ее за плечо медсестра. — Обычное дело, все будет как надо.

— А как надо? — всхлипнула Ангелина Викторовна.

— Как привезли, так и увезете, хуже не будет. Недели через две. У нас тут быстро.

— А хуже может быть?

— Все может быть. Не шевелиться! Еда только жидкая, чайными ложечками. Ему сегодня обеда и ужина не будет, на довольствие поставят завтра, после обхода.

— Миша, — наклонилась жена, — кушать хочешь?

Смирнов кивнул, прикрыв глаза.

— Но он же голоден, — проговорила Ангелина Викторовна, вопросительно глядя на медсестру. — У вас тут можно что-нибудь купить?

— У нас все можно купить, — криво улыбнулась медсестра Людмила краешком рта. — Сок, кофе, пирожные. Буфет на первом этаже. Только для персонала. А ему бульон нужен. Поезжайте домой, сварите и привозите. К вечеру успеете. Немного поголодать ему сейчас полезно. Понятно? Это для легких важно.

— Я хочу поговорить с дежурным врачом.

— Если надо будет, он сам придет. Альберт Султанович Шмак. Очень строгий! В ординаторской. По коридору прямо, потом налево, там написано.

— Спасибо.

— Рекомендую найти контакт. Это полезно.

— Я поняла, — кивнула Ангелина Викторовна.

— Только в у. е.! — улыбнулась медсестра. — Муж где работает?

— На комбинате.

— Ну, тогда что говорить? Там все богатые. И вы на комбинате?

— Нет, я учительница.

— Учительница? Это плохо.

— Отчего же плохо?

— Потому что у учителей у. е. не водится, — засмеялась медсестра.

— У меня дома есть двадцать долларов, — учтиво произнесла Смирнова. Медсестра посмотрела с удивлением и пожала плечами:

— Это не серьезно.

* * *

На пятый день Альберт Султанович сказал, что можно вставать и потихоньку ходить с палочкой, а лучше с костылем.

— Привыкайте, — уточнил Шпак. — Это теперь навсегда. Жалобы есть?

— А рисовать? Я смогу рисовать? — с трудом проговорил Смирнов, язык слушался плохо. — Я же левша.

— Учитесь правой. Левой рисовать не будете, ни писать, ни рисовать, ничего. У вас большой очаг поражения.

— В м-м-мозгу?

— Именно, дорогой, именно. Но будем кое-что нестандартное делать. Ваша жена правильно поняла ситуацию. Небольшой спецрезерв нового лекарства я для вас найду. Цену Ангелина Викторовна знает.

— С-спасиб-б-бо, — сказал Смирнов.

— Не теряйте надежду, Михаил Кузьмич. Вы находитесь в крыле первой надежды!

— Ладно, — пролепетал Смирнов.

В палату вошла красивая девушка в распахнутом халате. Джинсы низкие, животик, пупок наружу.

— Журналы, газеты, стрижка, бритье, массаж? — спросила она, оглядывая палату.

— Эльвира, какая стрижка? — обернулся Шмак. — Это седьмая палата, не видишь контингент?

— А-а… — разочарованно протянула девушка. — Тогда я пошла. А где белые?

— Первая, вторая, — махнул рукой Альберт Султанович.

* * *

Соседи по палате были такие же беспомощные. Один вообще не вставал. Остальные еле-еле ходили, судорожно хватаясь за дужки кроватей, стулья, стенку.

Иногда неуклюже грузно падали, приходилось звать медсестру, никто никого поднять был не в состоянии.

Приходила медсестра Людмила Сускина.

Уперев толстые руки в бока, она стояла над валяющимся на полу паралитиком и отчитывала его:

— Ну куда вот тебя понесло, несчастье? Возись тут… Ладно, хоть не нагадил. У меня для тебя нет личной санитарки, кто за тобой говно станет убирать, случись чего?

Сверзившийся паралитик мычал, пытаясь подняться, но не получалось.

— Становись на карачки, ползи потихоньку, — говорила Сускина. Потом она хватала дядьку поперек живота и ловко укладывала в кровать.

— Лежать! Пусть твоя старуха или кто приходят, тут с вами возиться некому. Сиделок нету.

— Но мне в уборную надо, — заикался паралитик.

— Всем надо. Диктуй телефон, несчастье, я позвоню твоим, пусть приезжают и разбираются. Мы не можем каждый день менять белье. Вас у меня полсотни засранцев. В палату войти невозможно, дыхнуть нечем. Терпи!

— Да я уже третий день терплю, — жалобно стонал дядька.

— Терпи, терпи, — хлопала она его по заросшей серой щетиной щеке.

— Тебе не так долго осталось терпеть. — Неожиданно громко взвизгнула: — У меня двое детей! А я тут с вами… Тьфу!

Когда рыжая Людмила ушла, дядька перевернулся на живот и заплакал.

Смирнов сжал кулак и закрыл глаза.

* * *

Окна в палате были большие, от стекол несло холодом.

Накинув на плечи одеяло, Смирнов, опершись о подоконник, стоял и рассматривал просторный двор больницы.

Она была наполовину недостроена, поэтому у главного входа там и сям стояли бочки с чем-то строительным, грудами валялся кирпич, доски, арматура, проволочные сетки, тюки стекловаты. Кое-где сохранилась трава — зеленая, нарядная. Синими шишками выделялся татарник.

Напротив — окна недостроенного крыла больничного корпуса. Они затянуты пленкой, по большей части порванной, трепыхающейся на ветру. В некоторых мерцал слабый свет.

— А там что такое? — спросил Смирнов у соседа, пожилого человека Леонида Поленова.

— Там живут таджики и наши.

— Что значит наши? — не понял Смирнов.

— Да тутошние, которые лежали в палатах. За некоторыми после выписки никто не приходит, вот таких и перемещают в это левое крыло. Вон видишь, две пустые койки? Там еще два дня назад мужики лежали, не больно старые. Срок кончился, их выписали и отвезли к таджикам.

— Не может быть, — сказал Смирнов. — Как же они теперь там?

— Ну как? Раз в день с больничной кухни таджикам дают большую кастрюлю каши или супа, хлеб тоже дают, таджики кормят наших людей, за это Шмак, его называют Шмакодявкой, позволяет черномазым там жить.

— Но… Ведь холодно, наверное, как там можно жить?

Леонид развел руками.

— А что делать? Тут мест мало, каждую ночь привозят и привозят таких, как мы с тобой. Коек не хватает. А эти, — он махнул рукой в окно, — валяются там, ждут, куда их возьмут. Шмакодявка называет это крылом второй надежды.

— А куда их возьмут?

— Кто-то там и остается. Некоторых все же забирают родственники, если милиция занимается. Одного или двух взяли в дом престарелых или психодиспансер, не знаю точно. Этим сильно повезло, хоть от холода и голода не сдохнут. Хотя все равно сдохнут. В психушке сделают пару уколов — и все, околел.

— А хоронят? Где же их хоронят?

— Это не проблема, в крематорий, и все. Фу-фу и нет ничего.

— Фу? — как эхо повторил Смирнов. — Ничего нет?

— Ничего, — сказал Поленов. — Дай-ка мне, брат, компотику попить.

— Да откуда ты такое взял? — не поверил Смирнов.

— Откуда, откуда. От верблюда! Я тут уже второй раз. После первого там был, в этом втором крыле. Ничего, таджики не злые, они нас коробками укрывают, стекловатой, чай дают. Потом меня сын все же взял. А через пару месяцев поперся я на огород картошку копать, наклонился только, меня опять бабахнуло. Теперь покруче! — со странной гордостью сказал Поленов. — Вчера вечером сын приходил, сказал, чтобы я тут и оставался. А тут не оставляют. Только к таджикам.

— К каким таджикам? — спросил Смирнов.

Он вдруг как бы забыл, что ему рассказал Леонид.

* * *

Пришла санитарка Саня. Швабру она держала рабочей частью вперед, как ружье при штыковой атаке. Она потянула носом — и прямиком к Леониду.

— Опять все обоссал?

— Да не держится у меня ночью! — сказал Поленов.

— А я чего? — зло прошипела Саня. — Проси клеенку, писят рублей.

Она повозила шваброй между койками и ушла, задастая, как бегемот. Леонид схватил утку и бросил ее в дверь.