О чем молчат мужчины… когда ты рядом - Армандо Перес

На часах восемь вечера, теперь она освещена лишь бликами огня в печи, которую Лео разжег до моего прихода. Мне оставалось лишь подкармливать пламя, перед тем как начать работу, чтобы Еве не было холодно. Сейчас и оно угасает. Не прекращая рисовать, я зажигаю лампу в углу. Мой отрывистый пристальный взгляд отмечает, как постепенно ее напряжение спадает. Первыми реагируют на чуть заметные изменения в ее взоре, на малейшее расслабление ее скованных мышц мои пальцы. Наброски фиксируют, как распускается ее тело, как исчезает с рук гусиная кожа, как опускаются и расправляются плечи, как раздвигаются, отлипая друг от друга, колени и, чуть скользнув, принимают более естественное положение.

Со мной такое иногда случается: какая-то идея настолько захватывает меня, что я напрочь забываю о том, где я и что меня окружает.

Теперь она уже не как натянутая струна. Лежа вполоборота ко мне, она будто ожидает чего-то. Таз расслаблен и прижат к спинке дивана, каштановый лобок приоткрыт, ноги ожили, одна слегка откинута, другая слегка согнута. Рука, поддерживавшая голову, сдвинулась назад, на затылок, и локоны рассыпались по кисти и предплечью. Я рисую овальный изгиб локтя и сразу – ее спокойный профиль и глаз, который немного искоса посматривает на меня из-под кудрявых волос.

Теперь, когда она нашла удобную позу и свыклась с собственной обнаженностью, я чувствую на себе ее любопытный взгляд.

Я изучаю ее, но и она изучает меня. Порой она поглядывает на листы бумаги, которые я отбрасываю на стол, перемещаясь вокруг.

Последнее догоревшее полено с треском осыпается в печи, разбрасывая фонтаны искр. Она вздрагивает. До меня доходит, что я мокрый от пота и выжатый как лимон. Я слишком долго стоял слишком близко к огню и слишком быстро двигался по мастерской.

– Сделаем перерыв, – говорю я.

Она опять вздрагивает, словно внезапно вырванная из транса. Кажется, ей неприятно, что ее вывели из этого состояния.

– Перерыв?

– Да. Я выпью рома. Не хочешь?

– Нет, спасибо.

Я иду к шкафу, в котором стоит выпивка, на ходу снимая майку. Мне жарко, а после рома станет еще жарче, но я действительно должен что-то выпить. Мне тоже кажется, что я пробудился от какого-то морока, потребовавшего от меня абсолютной концентрации. Со мной такое иногда случается: какая-то идея настолько захватывает меня, что я напрочь забываю о том, где я и что меня окружает. Я беру один из керамических горшочков, которые теперь уже окончательно заняли у нас место стаканов, и наливаю щедрую дозу рома. Выпиваю все до последней капли и наливаю снова.

– Ты уверена, что не хочешь?

– Нет, не хочу, спасибо. А ты… ты пьешь во время работы?

– Я же не хирург, – отвечаю я.

На самом деле более точным ответом было бы: еще как! Если я рисую обнаженную женщину, крепкий алкоголь – всегда добро пожаловать. Он раскрепощает мое сознание, что позволяет улавливать что-то скрытое прежде. Так что модель, поза, инструмент и алкоголь связаны между собой самым естественным образом. Например, я никогда не пью водку, если работаю углем, только граппу или ром. Водку я пью, лишь когда работаю тонким карандашом или чернильным пером для нанесения мельчайших штрихов, которые, между прочим, совсем и не подходят для прорисовки большинства женских тел. Коньяк помогает в работе с рисунками, требующими вдумчивости и тщательности, но не с отчетливыми, как в случае с виски, а более мягкими, типа набросков Рафаэля. Граппа делает стиль рисунков легкомысленным, придавая им бесстыдства, а позам – фривольности, дерзости и соблазнительности, что, кстати, очень трудно передать с высокой степенью достоверности. А есть еще бренди, итальянский или французский, румынская палинка, бразильская каканья, кубинская агуардьенте… Все это – превосходные сообщники, если хочешь оживить рисунок или соблазнить женщину.

Стоя с полным горшочком рома в руке, я поворачиваюсь к Еве, и меня охватывает озноб. Мне вдруг жутко хочется медленно вылить ром на ее невинное тело и также медленно слизать его.

Стоя с полным горшочком рома в руке, я поворачиваюсь к Еве, и меня охватывает озноб. Мне вдруг жутко хочется медленно вылить ром на ее невинное тело и также медленно слизать его. Она лежит в идеальной для этого позе. Она не встала с дивана, а улеглась еще удобнее, животом вверх, голова на подлокотнике, правая рука откинута назад, полностью открывая взгляду подмышку. Одна нога вытянута, вторая согнута в колене, колено опирается о спинку дивана. Ладонь левой руки прикрывает лобок, два пальца вытянуты почти в эротическом жесте. Явно неосознанном. Непорочность сквозит в каждом сантиметре ее тела. Глаза с несколько мечтательным выражением уставлены в потолок.

– Стоп! – говорю я резко. – Замри так и не двигайся, не шевели ни одной мышцей.

Я придаю голосу властности, чтобы не позволить ей нарушить позу. Она не столь уж оригинальна, но лучшая из того, чего я надеялся добиться сегодня. Она цепенеет и подчиняется. Лишь поворачивает голову, чтобы видеть меня.

Ладно, пусть, не страшно. В таком ракурсе шея немного напряженнее, но и так сойдет.

Я изучаю ее, но и она изучает меня. Порой она поглядывает на листы бумаги, которые я отбрасываю на стол, перемещаясь вокруг.

Я хватаю новый лист и начинаю делать наброски всей фигуры в целом, теперь уже без всякой спешки. Я дольше впитываю взглядом ее телесность, как если бы трогал ее руками. И чувствую, как что-то изменилось в атмосфере мастерской, в которой неожиданно вибрирует особенный свет. И причина явно не в выпитом мною.

И вдруг я понимаю что.

Ее дыхание. Равномерное по принуждению сначала, оно успокоилось. А сейчас внезапно участилось. В абсолютной тишине, нарушаемой только шорохом угля по бумаге, мне удается расслышать его тяжесть. Я вижу, как вздымается ее грудь, как она сглатывает слюну в горле. Ее соски затвердели, она знает это, но не может ослушаться меня и прикрыть их рукой. Чем больше она об этом думает, тем ей труднее скрывать реакцию своего тела. Белейшая кожа пошла пятнами, сначала покраснели щеки, потом грудь. Кисть руки, лежащая на лобке, не шелохнулась, но я уверен, что от нее веет жаром.

Я глубоко вздыхаю и пытаюсь сосредоточиться на линиях ее тела. Но линии в эту секунду уже кричат: иди и возьми меня!

Я жду, что она отведет взгляд к потолку, пытаясь овладеть собой, но она удивляет меня тем, что не делает этого. Ее глаза не только следят за движениями моей порхающей над листом руки, но и скользят по моему лицу и телу. Мы вновь захвачены этим танцем взглядов, и она, как своенравная танцовщица танго, выписывает фигуры и, не отрицая моей доминирующей роли в танце, ломает его схему, в которой я пытаюсь удержать ее. Мне становится трудно концентрироваться на работе, трудно удерживать себя от того, чтобы не нарушить пресловутую двухметровую дистанцию. Я глубоко вздыхаю и пытаюсь сосредоточиться на линиях ее тела. Но линии в эту секунду уже кричат: иди и возьми меня!