Барон и рыбы - Петер Маргинтер

Симон с удовольствием слушал всяческие анекдоты и истории. То и дело он искоса вежливо поглядывал на Теано, которая негромко, но звонко вскрикивала от восторга, давая тем самым понять, что тоже принадлежит к гильдии тетки и веселого чернокожего господина.

— Можете ли вы представить себе, г-н доктор, — шепнула она, — что это за жизнь? Свободная, ничем не обремененная, сегодня — здесь, завтра там.

— Я честно стараюсь.

— Да бросьте! Вы же ничего не понимаете, не знаете даже, как вкусна краденая картошка, печеная в костре, белая, рассыпчатая, а кожура вся обуглилась, и такая горячая, а кругом вечер, и под деревьями холодает.

— Прошу прощенья, как раз это я знаю! Родители каждый год возили меня на дачу, всегда во второй половине лета, перед школой, из-за папы, он вечно собирал грибы. А мы с приятелями перетаскали и перепекли прямо-таки горы картошки!

Теано подождала, пока воображаемые горы картошки не превратятся в кучку. Она налила себе кислого местного вина из восьмигранного хрустального графина, поставленного немым рядом с блюдом форели, и залпом осушила бокал.

— Г-н Джузеппе, — позвала она, — давайте-ка споем нашу чудную песню: «Почтеннейшие дамы и господа», пожалуйста!

— Теано, ты же знаешь, я не переношу шума, даже если ты называешь его пением, — остановила племянницу Саломе Сампротти. — И вообще: мне не нравится такая экзальтированность! Чтобы действительно наслаждаться жизнью, о которой идет речь, надо хоть сколько-то знать ее, как, к примеру, г-н Джузеппе и я. Ты же говоришь о ней, как пьяница о своих дебошах. Той, что не пошла дальше билетерши да короткого флирта с укротителем львов или шпагоглотателем, более приличествует молча слушать рассказы старших. К тому же я верю рассказам г-на доктора о том, что он перетаскал картошки ничуть не меньше тебя. Мои знакомые, во всяком случае, честно расплачивались за необходимые припасы.

Теано обиженно занялась своей тарелкой, раскапывая вилкой остатки рыбы. Когда тетушка предложила пить кофе в комнате с большим окном, она, надувшись, отказалась, заявила, что ей совершенно необходимо написать письмо, и удалилась.

— Тяжелый ребенок, — вздохнула ее тетя. — Семнадцати лет она сбежала из интерната в Монтрё, куда я ее отдала. Тогда-то я еще думала, что из нее может выйти толк, но не отваживалась слишком уж решительно обходиться с дочерью брата, по-моему, это — предвзятость и зазнайство. У нее темперамент и честолюбие артистки, но, к сожалению… — Г-жа Сампротти огорченно свернула салфетку. — Вам хорошо живется в «Лягушке»?

— Славные люди, но слишком нерасторопные, — ответил Симон. — Комнаты очень душные, а еда — отвратительная. По всему видно, что их время прошло. Хозяин целыми днями торчит у ворот, глазеет, вечерами же бродит по пустому дому, как потерявшаяся собака, а из дому даже мыши сбежали. Он по-прежнему считает свою «Лягушку» лучшей гостиницей на площади, забывая, что теперь она там единственная.

— Весьма прискорбно, — кивнула Саломе Сампротти. — Я не имею ничего против хозяина. Но все же ему приходится не так туго, как хозяевам остальных гостиниц в Пантикозе, которые давно опоздали на последний поезд. У него обедают почти все одинокие холостяки города, зимой же он иногда сдает комнаты и так держится на плаву.

— То есть вы считаете?..

— Разумеется. — Г-жа Сампротти задумчиво крутила кольцо со скарабеем на указательном пальце правой руки. — У меня достаточно свободных комнат, чтобы поселить вас, г-на барона и Джузеппе. Если — я исхожу из того, что ваш отъезд откладывается на неопределенное время — барон Кройц-Квергейм так же недоволен «Лягушкой», как вы, то предложите ему переселиться на время пребывания в Пантикозе ко мне. Первые годы, когда поток отдыхающих еще не совсем иссяк, я всегда сдавала часть дома курортникам и туристам. Не стану скрывать, что небольшой дополнительный доход был бы мне по некоторым причинам весьма кстати…

— Но барон собирается уехать как можно скорее…

— Он не уедет, — улыбнулась ясновидящая.

Кофе выпит, трубка Симона докурена. Они вежливо поблагодарили хозяйку и простились. Немой проводил Симона и Пепи до ворот. Оказавшись на площади, Симон бросил последний взгляд на Дублонный дом, но на фасаде, превратившемся в лунном свете в темно-серый монолит, не было ни одного освещенного окна, за которым могла бы писать свое письмо Теано.

***

На крыльце «Лягушки» они столкнулись с возвращавшимся от бургомистра бароном.

— Зайдите ненадолго ко мне, — велел он Симону.

В номере барон швырнул на кровать свое пальто и остановился, словно в ожидании, что же предпримет сей предмет туалета.

— Видите ли, Айбель, — начал он, не глядя на Симона, — я как следует все обдумал. Если мои родственники, несмотря на дьявольскую грозу, и добрались до Вены, они с Божьей помощью управятся там и без нас. С нужной скоростью не едет ни дилижанс, ни один из этих жалких поездов на юге Франции. Меня лишь заботит, что после нашего исчезновения они могут решить, что больше нет повода для вмешательства, поскольку при всей своей простоте Фергюс все же дворянин и ни за что не приложит руку к тривиальному разбойничьему налету на беззащитную страну. Маккилли отдают себе отчет, что их деяния предстанут перед неподкупным судом истории, и я не исключаю, что, прождав некоторое время, они по всей форме извинятся перед австрийскими властями за вторжение и несолоно хлебавши вернутся в Шотландию. Поэтому, Айбель, отправьте-ка завтра две телеграммы: одну — в Киллекилликранк, другую — фрау Граульвиц: «Приземлились Пантикозе — все порядке — Элиас К.-К.» Этот текст и в Вене не вызовет никаких подозрений.

Симон занес его в блокнот.

— Дело в том, что наш отъезд откладывается на пару недель, — продолжал барон. — То, что я надеюсь открыть здесь, может стать апофеозом дела всей моей жизни! Да-да, апофеозом! Бургомистр, человек поистине весьма начитанный и основательнейшим образом изучивший местную историю, сообщил мне о поющей рыбе вещи настолько неслыханные, что я просто не могу не разобраться лично в том, что скрывается за легендами и сказками. Несколько старых документов, что он смог показать мне, и те, что указаны в библиографии его книги о Пантикозе, единодушно подтверждают, что в пещерах Терпуэло действительно обитает рыба, издающая нежные мелодичные звуки, более того — исполняющая настоящие арии. Среди прочих бумаг у бургомистра есть весьма примечательные путевые заметки, в которых некий уроженец Линца по имени Игнац Игельмаер — впоследствии Игнасио де Игель-и-Майор — повествует о своих впечатлениях от путешествия по Пиренеям в 1733 году. Этот Игнац пишет, что, спасаясь от бандитов — бывших солдат, разбойничавших в горах по окончании войны за Испанское наследство{93} — он заблудился и попал в пещеры Терпуэло, из глубины которых доносилось «диковинное сладкоголосое пение». К сожалению, ему в голову не пришло ничего лучше, как со всех ног броситься прочь. К тому же бургомистр указал мне на два места у Геродота{94} и Страбона{95}, которые могут касаться этой рыбы.

— Уж не достославные ли это сирены?{96} — бросил Симон.

— Отлично, Айбель, отлично! — К изумлению Симона, барон принял его шутку всерьез. — Это, правда, гипотеза не Геродота, но очень смелая и ужасно заманчивая. Как знать, может, и впрямь были поющие морские обитатели, а их пресноводная ветвь в стародавние времена укрылась в этих пещерах, спасаясь от истребления потомками бессовестного Одиссея? Если мои предположения оправдаются (а каждый ученый доброй толикой своих значительнейших открытий обязан интуиции), то в пещерах Терпуэло меня ждет одно из удивительнейших и драгоценнейших созданий, что некогда входили в свиту Посейдона{97}. Однако во всей истории есть некая закавыка: местность вокруг пещер со времени Ронсевальской битвы считается запретной зоной. Тогда там сидел в засаде мавританский вспомогательный корпус, поставивший, как известно, армию франков в затруднительное положение. Указ, которым один из первых на испанском престоле Бурбонов{98} подтвердил этот заслуживающий всяческого уважения статус, до сих пор не отменен из-за непомерных перегрузок, с которыми сталкиваются все мадридские кабинеты министров, а провинциальные власти строго его придерживаются. Низшая же из провинциальных властей — это, к сожалению, наш бургомистр, и он сразу разъяснил мне, что, хотя он и уполномочен выдавать лицензии на ловлю рыбы в многочисленных богатых ручьях и прудах вокруг Пантикозы, но не в запретной зоне. Для этого необходимо согласие губернатора, сам же он только оформляет разрешения. Не помогли и мои уверения в собственной безобидности. Он верит мне на слово, что я — ихтиолог, а не злокозненный шпион, но бумаги должны идти по инстанциям своим чередом. Я, стало быть, напишу завтра соответствующее прошение и заручусь письменной поддержкой бургомистра, в которой он мне по доброте душевной обещал не отказать.