Классик без ретуши - Николай Мельников

ПЕРЕВОД И КОММЕНТАРИЙ "ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА"

ALEXANDER’S PUSHKIN. EUGENE ONEGIN, translated and with a commentary in 4 volumes by Vladimir Nabokov N.Y.: Pantheon, 1964

Комментированный перевод "Евгения Онегина" — самый масштабный литературоведческий труд В. Набокова, потребовавший от него около десяти лет самоотверженного «кабинетного подвига». В интервью, в "Заметках переводчика", в предисловии к переводу Набоков утверждал, что начал переводить пушкинский роман в стихах в 1950 г.: «Написание книги <…> было вызвано настоятельной необходимостью, возникшей около 1950 г., когда я вел занятия по русской литературе в Корнеллском университете в городе Итака штата Нью-Йорк, а также по причине отсутствия адекватного перевода "Евгения Онегина" на английский; книга эта росла в часы досуга, с многочисленными перерывами, вызванными требованиями других, более сложных задач, — на протяжении восьми лет (один год я получал финансовую поддержку от фонда Гугенхейма)»;[106] «Этот опус обязан своим рождением замечанию, которое сделала мимоходом моя жена в 1950 г. — в ответ на высказанное мной отвращение к рифмованному переложению "Евгения Онегина", каждую строчку которого мне приходилось исправлять для моих студентов, — "Почему бы тебе самому не сделать перевод?"»,[107] «Работу над переводом «Онегина» я начал в 1950 г.».[108]

На самом деле Набоков начал переводить пушкинский роман в стихах гораздо раньше. В 1945 г. им был опубликован перевод трех строф "Евгения Онегина". Год спустя, когда Набоков приступил к занятиям в Уэлслейском колледже, он перевел для своих студентов еще несколько строф. «Он говорил нам, — вспоминает одна из бывших студенток Набокова Ханна Грин, — что произносит "Евгений Онегин" скрупулезно по правилам английского языка как "Юджин Уан Джин" (что означает: "Юджин, один стакан джина"). Он медленно и тщательно анализировал перевод "Юджина Уан Джина", помещенный в нашей хрестоматии, и поправлял переводчика, давая нам верный перевод некоторых строчек. Мы записывали эти строчки в книге карандашом. Так он велел нам. Он говорил, что из всех русских писателей Пушкин больше всего теряет в переводе. Он говорил о "звонкой музыке" пушкинских стихов, о чудесном их ритме, о том, что "самые старые, затертые эпитеты снова обретают свежесть в стихах Пушкина", которые "бьют ключом и сверкают в темноте"».[109]

К концу сороковых годов Набоков окончательно созрел для того, чтобы взяться за перевод "Евгения Онегина". В августе 1948 г. в одном из набоковских писем Эдмунду Уилсону (в соавторстве с которым Набоков перевел "Моцарта и Сальери") как бы невзначай предлагалось: «А почему бы нам вместе не сделать прозаический перевод "Евгения Онегина", снабдив его обширными примечаниями?»[110]

За осуществление этого плана Набоков берется в 1949 г., параллельно ведя в Корнелле пушкинский семинар. Едва ли он мог предположить, что работа над переводом и комментированием "Евгения Онегина" растянется более чем на десятилетие и его пушкиноведческие исследования войдут «в ту блаженную стадию, когда поиски перерастают заданную цель и когда начинает формироваться новый организм, как бы паразит на созревающем плоде». На протяжении пятидесятых годов в письмах Эдмунду Уилсону и своей сестре Елене Набоков периодически объявлял о том, что вот-вот закончит своего «чудовищного Пушкина». Составление комментария было в основном закончено к 1957 г., а вот перевод романа в стихах переделывался вплоть до сдачи манускрипта в печать. Последняя, шестая или седьмая, ревизия была проведена Набоковым в январе 1963 г.[111] — почти перед самой отправкой текста в типографию. Подобная дотошность и взыскательность в конце концов сыграли с Набоковым злую шутку. В то время как он отшлифовывал свой «дотошный подстрочник», во имя «идеального представления о буквализме» отказываясь от «изящества, благозвучия, ясности, хорошего вкуса, современного словоупотребления и даже грамматики», в 1963 г. Уолтер Арндт преспокойно опубликовал стихотворный перевод пушкинского шедевра, не жертвуя ни рифмами, ни благозвучием, ни даже грамматикой. Мало этого — арндтовский перевод встретил теплый прием в англоязычной прессе и получил Болингеновскую премию. Потеряв всякую осторожность, Набоков — буквально накануне выхода собственной книги — разразился резкой критикой по адресу удачливого конкурента, вольно или невольно создавая вокруг своего «честного, неуклюжего, тяжеловесного и рабски верного» перевода волнующую и бодрящую атмосферу скандала.

Пожалуй, ни один художественный перевод не вызвал столько споров и кривотолков, как набоковский «Онегин». Сугубо академическое литературное предприятие — очередной перевод произведения русского классика — стало предметом жарких критических баталий, равных которым по размаху в англоязычной печати не было со времен полемики между Ф. Р. Ливисом и Ч. Сноу о технических и гуманитарных науках. Ожесточенность критических нападок была предопределена не только колким антиарндтовским выпадом Набокова, но и теми пренебрежительными оценками, которыми он удостоил всех своих предшественников: переводчиков, исследователей и комментаторов "Евгения Онегина". «Резко полемический тон Набокова по отношению к другим переводчикам Пушкина и небрежно высокомерное отношение к советским пушкиноведам» (Морис Фридберг <см.>) покоробили большинство рецензентов. Правда, некоторые из них, например Кристофер Рикс <см.>, простили автору его «чудачества и мстительные выпады», поскольку те «не потеснили главного» информативной насыщенности комментария и абсолютной смысловой точности перевода.

«Лучший из когда-либо писавшихся комментариев к поэме и, вероятно, лучший ее перевод» — так оценил набоковский труд Джон Бейли, оправдавший прозаическую форму перевода тем, что «"Евгения Онегина" часто опошляли стихами, но никогда ими не переводили» (Bayley J. Nabokov’s Pushkin // Observer. 1964. 29 November. P. 26). Благожелательнейшей рецензией анонимного автора одарил Набокова журнал «Тайм». Примечательно, что именно ее оперативно перевели и напечатали в советском еженедельнике "За рубежом" — неожиданный поступок для руководства издания, выходящего под эгидой Союза журналистов СССР и издательства ЦК КПСС: «Американское издательство «Пантеон» выпустило "Евгения Онегина" в переводе и с комментариями Владимира Набокова в 4-х томах. До сих пор американец, не знающий русского языка, мог только вежливо соглашаться, когда ему говорили, что "Евгений Онегин" — гениальное произведение.

Владимир Набоков, ученый, поэт, литератор, пишущий изысканной английской прозой, познакомил с "Евгением Онегиным" людей, не знающих русского языка, но так, что они могут судить о достоинствах этой поэмы. <…> При переводе «Онегина» Набоков использовал нечто среднее между прозой и стихами (он сохранил пушкинский ямб). Если можно так сказать, перевод и оригинал находятся в двоюродном родстве. Конечно, русскому человеку, воспитанному на пушкинских стихах, перевод Набокова может показаться немузыкальным, но в нем есть ритм и мелодия — в отличие от других переводов. Набоков не пытается имитировать напев пушкинского стиха. Что же касается содержания, то оно передано настолько полно, насколько это возможно в переводе» (За рубежом. 1964. 19 сентября (№ 38). С. 30–31).

Абсолютная точность перевода признавалась даже теми критиками, кто, «имея в виду крайне резкие наскоки Набокова на предыдущих переводчиков "Онегина"» (Роберт Конквест <см.>), дали себе полную волю и обрушили на Набокова шквал саркастических замечаний и придирок. Больше всего пострадал прозаический перевод, вернее — положенный в его основу буквалистский метод, которого упрямо придерживался Набоков.

По справедливому замечанию Александра Гершенкрона <см.>, в своей обстоятельной рецензии давшего наиболее глубокий анализ набоковского творения, «эстетическая истина далеко не ограничивается точной передачей смысла; <…> "истина буквализма" в лучшем случае имеет отношение лишь к одной стороне такого бесконечно сложного явления, каким является произведение поэтического искусства». Согласившись с тем, что «Набоков демонстрирует глубочайшее понимание текста оригинала», а его перевод «в известном смысле — настолько точный, насколько можно вообразить», Гершенкрон, как и многие другие рецензенты, без всякого снисхождения выявил многочисленные случаи, когда одержимость Набокова идеей буквализма приводила его к «гнетущим провалам»: безвкусной архаизации языка, разрушению (по причине полного отказа от рифм) уникальной онегинской строфы, прозаическому обесцвечиванию той самой «звонкой музыки» пушкинских стихов, о которой Набоков так увлекательно вещал американским студентам. Язык набоковского перевода, без меры щедро уснащенный архаизмами и неудобоваримыми диалектными выражениями, вызвал особое раздражение у рецензентов, оставив впечатление, что «его создатель — иностранец, не владеющий английским в должном совершенстве, поднаторевший разве что в экстравагантной малоупотребительной лексике» (Роберт Конквест <см.>).