Личный демон. Книга 2 - Инесса Ципоркина

Денница молчит, круговыми движениями покачивая в чашке горький осадок — и вдруг резким движением переворачивает чашку на блюдечко, но сразу поднимает ее и показывает Кате фарфоровое нутро, перепачканное кофейной гущей. Четкими черными штрихами по белоснежной глазури нарисован горбоносый рогатый профиль. Изо рта его выплывает баллон, как в комиксах. В кружке баллона написано «Yes».

— Не зря Уриил называл тебя позером, — ехидничает Саграда.

Ей хочется, прогнав к чертям надоеду-аколита, залезть к Тайгерму на колени, ткнуться лицом в изгиб шеи, прижаться виском к пижонской щетине, которая никогда не превратится в бороду. Ведь князь ада — тот еще модник. Катерину тянет снова побыть в его руках, ощутить себя девчонкой или хотя бы притвориться, нарядиться в молодость, будто в праздничное платье — и навеки застыть в нем перед зеркалом, блаженствуя и восторгаясь.

Я хочу остаться в этом мгновении навсегда! — Катерина не просит, нет, она умоляет Исполнителя желаний, князя ада, самого могущественного из своих покровителей. Хочу застыть в нем, словно в янтаре, сделай, как сделал Беленус на Бельтейне, пусть один счастливый миг заберет меня целиком, без остатка. Вот мое желание, самое постыдное, самое эгоистичное, самое истинное: останови время для меня. Пусть придут в негодность законы божеские и человеческие, ты ведь можешь, я знаю. Останови.

Но, похоже, преисподняя не властна над временем. Время здесь — величина конечная, иссякающая. Можно неделями сидеть за столиком, поглощая тонны кофе и выпечки, месяцами любоваться почти бесконечным закатом… Почти.

Однажды счастливое мгновение заканчивается — именно так, как закончилось оно, когда Беленус отпустил Катю и на смену его блаженству пришла тоска Теанны. Эти двое всегда ходят парой. Приходя поодиночке, они убивают. Вот только люди, жадные до наслаждения, забывают о тени Теанны за спиной Беленуса и выгорают дотла, дорвавшись до вожделенного, дармового, как им кажется, кайфа. Человек привык платить за удовольствие звонкой монетой, а не тихим разочарованием. И вскоре, испепеленный, ищет не блаженства, но избавления от муки. Теанна берет немалый процент за всё, что не дарит — одалживает Беленус.

Мореход замирает, как будто они с Катериной УЖЕ внутри созданной им вечности и этот долгий, долгий вдох, эта рассеянная улыбка, блуждающая по узким губам Денницы, продлятся все оставшиеся мирозданию дни. А потом отмирает и кивает согласно — так, словно произошло нечто страшное, но ожидаемое. Принцесса укололась веретеном и впала в глубокую волшебную кому.

— Ей пора, — осторожно произносит Агриэль и накрывает ладонью запястье Тайгерма, слегка сжимая, точно проверяет пульс.

Денница по-прежнему молчит. Теперь его глаза устремлены куда-то за Катину спину. И столько в них горечи, что хватило бы, наверное, на все кофейные чашки мира, от дней творения до Судного дня.

— Угостишь кофейком? — звучит голос, который Катерина предпочла бы не слышать. Зная, что услышит его именно сегодня, за прощальным завтраком в аду. Не зря ей вспомнился Уриил. Помяни ангела — и он тут как тут.

Когда прощенный ангел усаживается за один столик с двумя ангелами непрощенными, Катя осознает: не только вечности счастья — ни одной лишней минуты не выклянчить, не выжилить у судьбы. Денница, поднявшийся за нее на землю и небо, не в силах отказать своей Саграде в вечности. Потому что она этого пожелала. Потому что даже нечаянное желание исполняется здесь, где человеческие желания — пороховой погреб адского воинства. А пороховые погреба иногда взрываются.

Вокруг Катерины воцаряется такая тишина и покой, что хочется выть. И в этой страшной, последней тиши Уриил прижимает Катерину к себе, оборачивая крыльями, большими тенями, которые так легко истаивают во вспышке света.

* * *

Первое, что она видит — это звезды, свет которых старше любой твари, что бродит по темной, уснувшей земле. И первое, что чувствует — это боль. Не Катина, чужая.

Катя ощущает боль Анджея — без сочувствия, без желания помочь и излечить. Просто эта боль ей ЗНАКОМА. У нее нет лица, но есть нимб и крылья в виде огромных теней, накрывающих горизонт. В руке ее кнут, а может, меч или раскаленная печать, чтоб клеймить и шрамировать, утверждая: ты мой. Моя. Мое.

Ее собственная мука только и ждет момента пробуждения, чтобы накатить, ударить волной о гальку и затащить в кипящую муть.

Почему мой князь отдал меня?

Потому что он — не мой. Это я — его.

И потому что заслужила.

Не надо было просить лишнего. Не надо было молить о том, чего в преисподней нет — о вечности. Не Люцифер распоряжается временем, это право у него отнято, вырвано из рук. Сатана предал драгоценное божественно-семейное доверие или как его там обозначают в мутной эзотерике, целиком составленной из напыщенных словес, чтоб прикрыть бездонные хляби бытия. Отняли вечность, швырнули вниз, вручили звание искусителя, жалкую замену всевластия. И все продолжают и продолжают отнимать — папины любимчики, азартно травящие паршивую овцу, семейного урода. Сейчас вот отняли ее, Саграду, воспользовались лазейкой в законах божеских и человеческих.

Катерина полыхнула глазами, ощериваясь по-волчьи. Не надейтесь, небеса, меня вам не удержать. Даже создав личную антихристову сингулярность[67] — не удержать. Священная Шлюха и ее чертово отродье хотят домой, к папочке.

Почему? — спросила райская безмятежность, столь до недавних пор желанная. Тебе ведь не двадцать лет, а вдвое больше, и пускай никто и никогда не ложился на твою душу, на твою жизнь так идеально, словно стихи на музыку, все-таки каждый раз получалось убедить себя: что было, то прошло, а что есть, то и пребудет. Попробуй еще разок, солги и откажись от ада, как твой паладин отказался от рая. Катю, будто кипятком, окатило чужой болью: сердце Андрея всколыхнулось где-то в немыслимой дали, нанизанное на тоску, точно бурлет[68] на турнирное копье. Вот уж кто готов страшной смертью умереть за здешние ценности и лежать себе на глубине полутора метров с букетом засохших цветов на животе, набитом могильными червями. Но ангел отдал рыцаря, а дьявол — шлюху. Махнулись не глядя.

Рабство, вот что случилось с нами, признает Катерина. Рабство. Наши тела и души — в руках наших ангелов, падшего и прощенного. И нет для нас места в огромной вселенной, кроме как рядом с хозяином. Мы стоим на коленях, опустив глаза долу, даже когда нам кажется, что выпрямляемся в полный рост и запрокидываем лица, любуясь звездами.

— Тебе ведь это нравится? — спрашивает Саграду ангел луны.

— Что? — недоумевает она.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});