Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Губернатор Рима решил обратиться к папе с жалобой по поводу этого убийства, но, увидев, с каким видом тот выслушал новость, решил больше об этом деле не заговаривать и прекратить начатые поиски, и в результате ни один из убийц так и не был арестован. Впрочем, по городу поползли слухи, что во время своего короткого визита в Рим Чезаре встречался с женой Червильоне, которая принадлежала к семейству Борджа, и что муж, узнав об этом нарушении супружеского долга, разъярился и дошел до угроз в адрес супруги и ее любовника; когда же эти угрозы дошли до Чезаре, то он рукою Микелотто поразил Червильоне, сам находясь в Форли.
За его смертью последовала еще одна смерть, причем так быстро, что вину за нее стали приписывать если не тем же обстоятельствам, то, по крайней мере, тому же человеку. Его высокопреосвященство Аньелли Мантуанский, архиепископ Козенцы, секретарь папской канцелярии и вице-легат в Витебро, неизвестно почему впав в немилость у его святейшества, был отравлен однажды вечером за собственным столом; он весело беседовал с несколькими сотрапезниками, а смерть уже медленно и беззвучно струилась по его жилам; он отправился в постель в добром здравии, а утром его нашли бездыханным. Все, что ему принадлежало, было тут же разделено на три части: земли и дома отошли к герцогу Валентинуа, архиепископство – к Франческо Борджа, сыну папы Каликста III, а место секретаря было продано за пять тысяч дукатов некоему Вентуре Бенассаи, купцу из Сиены, который, вручив эту сумму Александру, в тот же день поселился в Ватиканском дворце.
Эта последняя смерть ввела в силу новый закон, находившийся до тех пор в неопределенном состоянии: когда наследники его высокопреосвященства Аньелли стали противиться лишению имущества, Александр издал указ, запрещающий кардиналам и священникам оставлять завещания и объявляющий, что все освободившееся имущество принадлежит ему.
Тем временем победное шествие Чезаре Борджа было остановлено. На двести тысяч дукатов, оставшихся у него в казне, Лодовико Сфорца собрал пятьсот бургундских всадников и восемь тысяч швейцарских пехотинцев, с которыми вторгся в Ломбардию. Поэтому Тривульцио был вынужден напомнить Иву д’Алегру и его войскам, что Людовик XII отдал их Чезаре только на время, и герцогу Валентинуа пришлось оставить часть приведенных с собою солдат папской армии в Имоле и Форли, а с остальными возвратиться в Рим.
Александр пожелал, чтобы вступление сына в Рим было обставлено как можно торжественнее; узнав, однако, что его фурьеры находятся уже в нескольких лье от города, он разослал гонцов к послам, кардиналам, прелатам, римским баронам и всем сословиям с предложением выйти навстречу герцогу Валентинуа в сопровождении своих свит, дабы почтить возвращающегося победителя. А поскольку подлость повинующихся всегда сильнее гордыни повелителей, его приказание было не только выполнено, но выполнено с лихвой.
Въезд Чезаре в Рим состоялся 26 февраля 1500 года, а поскольку по времени он совпал со всеобщим отпущением грехов, то карнавальные празднества оказались еще более шумными и фривольными, чем обычно. А начиная со следующего дня победитель под предлогом маскарада начал готовить новое торжество, дабы потешить свою гордыню: поскольку оно должно было соответствовать славе, талантам и богатству человека, имя которого он носил, Чезаре решил представить на площади Навона, обычном месте проведения карнавальных торжеств, триумф Цезаря. На следующий день он появился на этой площади и проехал по улицам Рима с несколькими античными колесницами, в которых сидели люди в костюмах тех времен; сам Чезаре стоял в последней из них, одетый в тогу римского императора, с золотым венком на голове и окруженный ликторами, солдатами, державшими знамена, на которых был вышит девиз: «Aut Caesar aut nihil».
Наконец, в четвертое воскресенье Великого поста папа пожаловал Чезаре долгожданное звание генерала и гонфалоньера святой церкви.
Тем временем Сфорца перешел через Альпы и достиг озера Комо, к великой радости своих бывших подданных, которые очень скоро перестали испытывать восторг, внушенный им вначале французской армией и обещаниями Людовика XII. В Милане их радость была столь велика, что Тривульцио отступил к Новаре, так как счел небезопасным оставаться в этом городе. Опыт показал, что он не ошибся: едва миланцы заметили его приготовления в дорогу, как по городу пробежал глухой ропот, и вскоре улицы заполнились вооруженными людьми. Через эту враждебно настроенную толпу французам пришлось пробиваться, держа наготове мечи и копья, а стоило им выйти из города, как люди пошли за ними следом, преследуя армию криками и свистом вплоть до берегов Тичино. Оставив в Новаре четыреста копейщиков, а также три тысячи швейцарцев, приведенных к нему Ивом д’Алегром из Романьи, Тривульцио с остальной армией направился к Мортаре, где и остановился поджидать подкрепления, которое он попросил у французского короля. А кардинал Асканио и герцог Лодовико вернулись в Милан и были встречены там всеобщим восторгом.
Желая воспользоваться энтузиазмом миланцев, тот и другой не стали терять время и приступили к военным действиям: Асканио осадил миланский замок, а Лодовико перешел Тичино и подступил к Новаре.
Там оказалось, что осаждающие и осажденные практически целиком принадлежат к одной национальности: у Ива д’Алегра было едва ли три сотни французов, а у Лодовико – всего около пятисот итальянцев. Дело в том, что на протяжении шести последних лет в Европе уже не было других пехотинцев, кроме швейцарцев, и все державы без разбора с помощью золота или принуждения черпали наемную силу из их неиссякаемого горного источника. В результате эти суровые потомки Вильгельма Телля оказались выставленными на публичные торги и, сменив свои бедные и неприютные горы на страны более богатые и плодородные, при всей своей отваге потеряли в общении с другими народами былую строгость принципов, благодаря которой они долгое время служили образцом чести и верности, и стали продаваться любому, кто даст больше. Французы первыми ощутили на себе последствия их продажности, которая позже сослужила недобрую службу Лодовико Сфорца.
Швейцарцы из гарнизона Новары, войдя в сношение со своими соотечественниками, составлявшими авангард армии герцога, и узнав, что те получают лучшую пищу и больше денег, чем они, – о том, что казна Лодовико уже на исходе, еще никто не подозревал, – предложили сдать город и перейти под знамена Милана, если герцог положит им то же жалованье. Как и следовало ожидать, Лодовико согласился. Новара была сдана, за исключением цитадели, которую обороняли французы, и армия герцога пополнилась тремя тысячами новых солдат. Но тут Лодовико совершил ошибку: вместо того чтобы идти с пополнением к Мортаре, он начал осаду крепости. В результате Людовик XII, которому гонцы Тривульцио успели сообщить о скверном положении его войска, ускорил выступление французских латников, уже собранных для похода на Италию, послал бальи Дижона в Швейцарию за подкреплением, а кардиналу д’Амбуазу, своему первому министру, велел перейти через Альпы и обосноваться в Асти, дабы ускорить сосредоточение армии. В Асти кардинал нашел основное ядро войска, состоявшее из трех тысяч человек. Ла Тремуйль привел туда же полторы тысячи копейщиков и шесть тысяч французских пехотинцев; через какое-то время прибыл и бальи Дижона с десятью тысячами швейцарцев, так что, считая и войска Тривульцио, стоящие у Мортары, у Людовика XII по сю сторону гор оказалась самая мощная армия, какую французские короли когда-либо вели в битву. Вскоре, сделав удачный бросок еще до того, как Лодовико узнал о появлении мощной вражеской армии, французы оказались между Новарой и Миланом, перерезав герцогу сообщение со столицей. Несмотря на численное превосходство врага, герцог был вынужден начать подготовку к битве.
Однако случилось так, что за время подготовки обеих сторон к генеральному сражению швейцарский ландтаг, узнав, что жители одних и тех же кантонов собираются вцепиться друг другу в глотки, приказал всем своим подданным, находящимся на службе у герцога Миланского и французского короля, нарушить взятые обязательства и вернуться на родину. Но за два месяца, прошедших между сдачей Новары и подходом к ней французов, положение изменилось, поскольку казна Лодовико Сфорца иссякла. Швейцарцы, находившиеся в том и другом лагере, снова снеслись между собою, и на сей раз оказалось, что благодаря деньгам Людовика XII теперь уже швейцарцы, служащие у французов, получают лучшее питание и жалованье. А почтенные гельветы, с тех пор как перестали сражаться за собственную свободу, очень хорошо знали цену своей крови и не проливали ни капли, если не получали взамен золото, и в результате, предав сперва Ива д’Алегра, они решили теперь предать Лодовико. В то время как набранные бальи Дижона рекруты, несмотря на запрет своего ландтага, твердо стояли под французскими знаменами, сподвижники Лодовико объявили, что, сражаясь против своих братьев, они окажутся в положении людей, взбунтовавшихся против собственного государства, и, следовательно, им будет угрожать жестокая кара, но они согласны пойти на риск, если им немедленно будет выплачено задержанное жалованье. Герцог, без дуката в кармане, отрезанный от своей столицы, путь к которой могла ему открыть лишь победа, пообещал швейцарцам выплатить задолженное жалованье в двойном размере, лишь бы только они согласились сделать вместе с ним последнее усилие. К несчастью, выполнение этого обещания зависело от исхода битвы, и швейцарцы заявили, что слишком чтут свою родину, чтобы не подчиняться ее приказам, и слишком любят своих братьев, чтобы бесплатно проливать их кровь, а поэтому Сфорца не должен более на них рассчитывать, так как на следующий день они намерены отправиться домой, в свои кантоны. Тогда герцог, видя, что все пропало, принялся, взывая к их чести, умолять, чтобы они хотя бы позаботились о его безопасности и включили его спасение в качестве одного из условий своей капитуляции. Швейцарцы ответили, что такая капитуляция не исключена, но тогда они лишатся преимуществ, на которые вправе рассчитывать в качестве компенсации за невыплаченное жалованье. Однако в конце концов их тронули мольбы бывшего предводителя, и они предложили спрятать его в своих рядах, переодев в швейцарское платье. Правда, сделать это было практически невозможно: Сфорца был уже стар и мал ростом, и его без труда заметили бы среди людей, старшему из которых не стукнуло еще и тридцати, а самый низкорослый был ростом в пять футов и шесть дюймов. Но это оставалось единственным путем к спасению, поэтому Сфорца стал думать и наконец придумал, как им воспользоваться. Он решил переодеться кордельером и сесть верхом на какую-нибудь плохонькую лошадку, чтобы сойти за капеллана швейцарцев, а Галеаццо Сан-Северино и двое его братьев, служивших у герцога командирами, должны были надеть солдатское платье и незамеченными пройти среди швейцарцев, поскольку все трое отличались высоким ростом.
- Мессалина - Рафаэло Джованьоли - Историческая проза
- Первый человек в Риме. Том 2 - Колин Маккалоу - Историческая проза
- Письма русского офицера. Воспоминания о войне 1812 года - Федор Николаевич Глинка - Биографии и Мемуары / Историческая проза / О войне
- Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима - Александр Ахматов - Историческая проза
- Гамбит Королевы - Элизабет Фримантл - Историческая проза
- Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж - Историческая проза
- Воскресение в Третьем Риме - Владимир Микушевич - Историческая проза
- Иоанна Неаполитанская - Александр Дюма - Историческая проза
- Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж - Историческая проза
- Воскресшие боги, или Леонардо да Винчи - Дмитрий Мережковский - Историческая проза