Годы в огне - Марк Гроссман

— Это бог знает… — начал было Колчак, когда генералы замерли за столом. — Вы отдаете себе отчет…

В эту минуту тяжелая дверь салона открылась, и в проеме вырос флотский лейтенант Трубчанинов. Он нерешительно топтался на месте, поглядывал смущенно на адмирала и не знал, как сообщить ему о донесении, только что полученном из штаба 12-й пехотной дивизии.

— Ну, что там еще?! — хмуро спросил Колчак. — Говорите. Здесь нет посторонних!

Видя, что Трубчанинов в замешательстве, адмирал прикрикнул:

— Я жду, черт вас возьми!

— Господин Верховный Главнокомандующий, — упавшим голосом промямлил молодой человек. — Только что получено донесение из двенадцатой пехотной. Красные в пятидесяти верстах от Бердяуша. Они заняли станцию Яхино и таким образом перерезали железную дорогу. Разъезды неприятеля замечены…

— О разъездах надо докладывать не мне, а ротным командирам, лейтенант. Идите! Однако, что еще у вас там такое?

— Еще? — совершенно растерялся Трубчанинов. — Еще есть сведения: разбит полевой штаб генерала Войцеховского. Это пока все.

— С меня вполне достаточно, — нашел в себе силы усмехнуться Колчак. И тут же прикрыл рукой веко левого глаза, которое всегда дергалось и подмигивало в самый неподходящий момент.

Тотчас приняли план ближних боев (это был полностью план Будберга) и закрыли совещание. Адмирала сравнительно легко уговорили не искушать судьбу и отправиться в Златоуст и далее, в Екатеринбург.

В тот же день, третьего июля, поезд верховного прибыл в столицу Урала, а через сутки появился в Омске.

На перроне суетились свита, начальник военного округа, дамы, и уныло гремел сводный казачий оркестр.

ГЛАВА 9

ПРИГОТОВИТЬСЯ К РУКОПАШНОЙ!

На исходе дня первого июля 1919 года к Эйхе примчался ординарец Путны, рывком осадил коня, чуть не подняв его в стойку, сияя, передал начдиву записку.

Командир полка сообщал: карельцы выходят из ущелья на Уфимское плато. Противник пока не обнаружен. Авангард движется на Ахуново.

Генрих Христофорович прочитал записку вслух, торжествующе взглянул на комиссара, тоже остановившего коня, засмеялся.

— Ну, теперь они у нас пятками закивают!

Гончаров покусал засохший на губах пот, отозвался сдержанно:

— Тешиться после, когда все из ущелья вывинтимся, начдив…

— Будет приказ? Нет? — спросил ординарец, нетерпеливо поеживаясь. Он явно рвался в полк, который вот-вот, судя по всему, начнет лихое важное дело.

— Какой приказ? — проворчал Эйхе. — Действовать по обстановке. Путне виднее.

— Есть «по обстановке!» — почти закричал вестовой, пришпоривая коня. Лошадь его, ощутив жесткие шенкеля хозяина, поплясала на месте, повернула и поспешила на восток.

Ординарец догнал Путну, когда карельцы уже полностью покинули каньон. Даже обозный люд оживленно жмурился, выехав на широкое плоскогорье, где всюду вокруг простор.

Впереди колонны, вслед за головными дозорами, ехала группа краскомов. Командир и комиссар двигались молча, рядом, и Путне казалось, что в ушах звенит от напряжения слуха.

Тут же теперь шагали оба проводника и чекист, как и все, щедро обласканные вечерним солнцем и озорными ветерками возвышенности. За плечами у стариков и Санечки висели винтовки с примкнутыми штыками, — так приказал начдив.

Все чувства полка сейчас были напряжены до крайности: слух и зрение, казалось, ощупывали все вокруг с тщательностью и серьезностью.

Путна полностью, разумеется, понимал все выгоды рейда, ибо прорыв в белый тыл являлся надежным ключом всей Уральской операции Востфронта и штарма-5.

Ныне, на плато, стало совершенно ясно: противник ничего не узнал о красном походе, или узнал ничтожно мало, или узнал слишком поздно. Более того, обстановка свидетельствовала: генералы так и не поверили до сих пор в фантастический юрюзанский рейд! Ну, что ж, небось поверят, когда разгуляется на плоских просторах Уфимских гряд огонь и штык внезапной красной бури!

Но Путна, как и все краскомы, не закрывал глаз и на смертельные опасности рейда. Главная из них — туман фактов, приблизительность сведений, сообщенных разведкой фронта и армии. Надо как можно скорее отыскать ответ на главный вопрос схватки: где, в каких селах, на каком расстоянии от рейда белые полки резерва. Что они знают о красном прорыве? Где Уральская группа генерала Голицына, отступившая от реки Уфы? И тогда уже можно решить для себя: хватит ли сил, чтобы держать генералов в страхе до полной удачи? Две красные бригады против семи белых, вдали от баз, без связи с соседями и армией… Значит, полагаться лишь на себя… А что там все же — севернее и южнее Юрюзани? Удачно ли пробиваются полки Павлова в прокрустовом ложе Бирского тракта? Что творится на Самаро-Златоустовской железной дороге, где в лоб атакует Каппеля группа Гаврилова, то есть 3-я бригада 26-й дивизии и конница Ивана Каширина?

Но еще важнее узнать достоверно, где ближний противник и сколько его?

И не успел еще Витовт Казимирович до конца подумать о том, как увидел две картинки, два события, которые частично были ответом на его последний важнейший вопрос.

С небольшого голого увала комполка рассмотрел северную околицу деревни Ахуново и конника головного дозора, который мчался к своим.

В ста саженях от вершника, хлеставшего коня, увидел Путна марширующий полк. Мозг командира мгновенно сосчитал эти четкие квадраты, это число штыков, заключенное в квадраты шагающих рот, а опыт подсказал Путне, что эти восемьсот белых штыков занимаются строем и, значит, ни о какой беде не помышляют.

И сразу же с громадной скоростью возникли в голове план боя и краткий, как удар штыка, приказ.

Он придержал коня, и ординарцы тихо передали его слова батальонам:

— Марш продолжать. Не стрелять. Ускорить шаг. Приготовиться к рукопашной!..

Пропуская мимо себя взводы, он видел, как люди, совершившие неслыханный рейд, люди, которых валили с ног сон и усталость, как эти гордые герои поднимали головы, и затуманенные глаза их загорались багровым огнем сражения.

Они почти бежали, измученные парни, туда, где маршировал и выполнял ружейные приемы сытый, спокойный, отоспавшийся враг. Бойцы бежали к нему из последних сил, ибо ради этого страшного и завидного мига — нагнать на врага смертного холоду — брели они трое суток без настоящего отдыха и настоящего сна в опасных тисках отвесных скал.

И когда передовые дошли неистовым штурмовым шагом до околицы Ахуново и дальше спешить сомкнутой колонной стало опасно — могли скосить в упор огнем! — Путна поднял над головой руку и резко опустил ее: сигнал атаки!

Все в армии Тухачевского знали: карельцы не кричат «Ура!», этот единственный в своем роде полк наносит штыковые удары молча.

И теперь они бежали в яростной немоте, выставив щетину штыков и сжав пересохшие зубы до боли.

Белые квадраты перестали шагать и глядели в глупом любопытстве, что это там за полчок спешит, не нашли дьяволы другого свободного места для шагистики, надо бы проспаться ихнему полковнику или кто он еще там!

Не дай бог никому видеть на войне удары штыков и жалкие крики перекошенных ртов, и кровь, что хлещет из сабельной раны, и стекленеющие глаза человека, который уже труп. Однако, что же делать, господи, что же делать: не ты, так тебя, и как же иначе защищать великую красную революцию!

Всего лишь минуты тянулся или несся бой врукопашную. Белый полк как водой снесло. Триста с лишним солдат подняли руки.

Почти пятьсот рядовых и офицеров остывали на поле сражения, и это была первая кровь, которую заплатил Колчак за фантастический красный рейд.

У деревенской околицы осадили коней Эйхе и Гончаров, спрыгнули на землю, обняли Путну.

— Главные силы выходят из ущелья, надо прикрыть их, герой! — крикнул начдив. — Здесь не задерживаться, немедля в Мусятово! Там тоже пехотный полк, сообщили мне. Расшиби его или напугай!

И 228-й кинулся в соседнюю деревню, и, терзая испуганного неприятеля, ворвался в Мусятово, и смял, опрокинул, перебил три батальона белых, упокой, господи, слепые и трусливые души их!

А красные полки тем временем выходили и выходили из ущелья на правый берег реки, и пыль от множества колес и сапог клубилась над битой дорогой.

К Эйхе привели пленных, он спросил у фельдфебеля с опаленным, обомлевшим лицом:

— Как же вы, дядя, так несуразно ошиблись? Нас за своих приняли?

— Так что дозвольте доложить, вашбродь, — совсем багровея от усердия, бормотал фельдфебель, — кто же подумать мог? Видели вас, как не видеть, шагает какой-то полчок и шагает. Стало быть, с полевых учений свои идут. А вон оно, что вышло!

Начдив слушал фельдфебеля и кусал колючие усики, хмурил глаза. Триста с лишним пленных! Своих забот не перечесть, а тут сторожи и корми всю эту белую ораву, не могли, дармоеды и трусы, по-людски помереть с винтовкой в руке!