Обитель подводных мореходов - Юрий Баранов

- Живей, живей, - подбадривал он дочь. - Пошли ручки, пошли ножки... Та-ак!

Катя высоко вскидывала ногу, взмахом веера сохраняя равновесие. В причудливом танце она казалась почти невесомой. Чёрное трико охватывало её идеальную фигуру, точно специально вылепленную гениальным скульптором для украшения королевского дворца.

- Входим в арабеск! Батман до носа! Замри! - резал воздух металлическим голосом Тимофей Фёдорович. Но все старания дочери, похоже, его не устраивали. Оборвав музыку, он капризным жестом руки повелел ей подойти.

- Катенька, лапушка, да что с тобой! Как ты делаешь шпагат? Стыд один, да и только - ни ритма, ни грации! Так и твоя бабушка умеет.

Егор чуть не прыснул, зажав ладонью рот.

- Право, бесстыдник, - донёсся возмущённый голос Лукерьи Прохоровны. Я вот Фёдору пожалуюсь, он те чупырь-то натреплет. Совсем измучил былиночку ненаглядную. Измотал её, нехристь.

- Ну вот, - Катин отец огорчённо развёл руками. - Я же ещё и виноват. Теперь бабуля из-за тебя, былиночка ты несгибаемая, будет мозги мне полоскать весь день, да ещё вечер прихватит. Я её знаю. Удавиться, что ли? А?.. Мамань, дай верёвку, порешусь.

- Ты уж удавишься! - авторитетно усомнилась бабка Лукерья, громыхая у плетня ведром, - верёвки такой на тебя нету.

Егор уже корчился от такой "перебранки", закусив зубами кулак.

Но бедная Катя, ей было совсем не до смеха. Она стояла перед отцом, низко опустив голову и плечи её начинали дёргаться.

- Вот и слёзы! - отец притянул Катю к себе. - Эх ты, куколка-балетница. Разве не говорил я тебе, что цирк - это для зрителя праздник, а для артиста - вечный каторжный труд. Никто тебя силой не гнал на манеж.

- Но все наши ребята отдыхают, - всхлипнув, выдавила из себя Катя. - И преподаватель Марк Данилович сказал: на месяц выбросьте из головы манеж веселитесь, пойте, ходите на ушах...

- Катюша, на ушах всякий недоросль умеет ходить. А ты вот как следует попробуй ножками - на канате. Ты можешь добиться большего, я это знаю. Арена - это круг твоей судьбы. В том и счастье, доченька, чтобы репетировать всегда до изнеможения: плакать, даже сознание терять, но всегда добиваться своего. Тебе всё понятно?

Она кивнула.

Предупредительно кашлянув, Непрядов выбрался из своего укрытия. Катя вымученно улыбнулась ему.

- А, вот и Егор, - сказал Тимофей Фёдорович, протягивая Непрядову крепкую, жилистую руку. От её пожатия невозможно было не поморщиться.

Отец сжалился над дочерью, отпустив её за грибами.

- Далеко не забредать, - предупредил он. - К обеду возвращайтесь.

Пока Катя переодевалась, бабка Лукерья уговорила Егора выпить ещё одну кружку молока и присоветовала, где лучше всего искать боровички, а где лисички.

Подхватив лукошки, они вышли со двора. Миновали околицу, по упругим жердинкам перебрались через ручей и потонули в густой луговине. Солнце ещё не взяло росу, и тяжёлая осока холодила босые ступни. Из-под самых ног выпорхнул чибис. Поплакался, что ему страсть как хочется пить, и полетел к лесу, зазывая за собой.

- Чудо, как хорошо у нас в Укромовке, - говорила Катя, поддевая рукой крепенькие головки конского щавеля. - Летом отсюда и уезжать не хочется.

- Ты здесь родилась? - полюбопытствовал Егор.

- Нет, в Ленинграде. Там живёт моя мама.

- Она тоже артистка?

- Хирург... - и, немного помявшись, добавила: - Только она теперь сама по себе.

- Это как же?

- У неё теперь другой муж.

- Понимаю, - произнёс с сожалением и, не желая вмешиваться в чужие дела, польстил Кате: - А хорошо работать в цирке! Вечный праздник, музыка, свет... Какое-то ожидание весёлого чуда.

- Это адская работа, - поправила Катя.

- Здорово устаёшь?

- До чёртиков! Но не жалуюсь. Это моя жизнь. И я всё-таки счастлива, и махнув рукой, мол, не всё же говорить только обо мне, она спросила: - А ты? Как ты решил стать моряком?

- Очень просто, влюбился в море. С этого всё и началось, поскромничал Егор.

- Не жалеешь? - допытывалась она.

- Я?! - Непрядов замедлил шаг, удивившись. - Но почему? Что должен жалеть?

- Моряки - те же самые цирковые артисты: разновидность кочевых племён. Не каждый переносит вечную дорогу.

- Думаю, на свете кочевых профессий хватает. Суть в том, чтобы найти себя в каком-то деле и не изменять ему. Вот наш адмирал говаривает: "Если судьба истинного моряка выбрасывает на берег, он задыхается без воды как рыба. Коль служить на флоте, так уж до последнего оборота винта, до "деревянного бушлата"".

- Он мудрый человек, этот ваш адмирал.

- Ещё бы! Полвека под вымпелом. Предки его ещё при Петре Первом служили. Вот это жизнь! Вот это судьба!

Вскоре светлый березняк принял их под высокие, полные лесной тайны кроны. У Егора на душе стало необычайно торжественно, легко и весело. В густом дурмане разнотравья хмелела голова. В ушах полоскался зелёный шепоток листвы. Хотелось кружиться в нескончаемом хороводе берёз. "Голубая фея" смело вела его по неведомым тропинкам своего королевства. Верилось, что всё здесь послушно ей. Она творила волшебство, соединяя быль и небыль: вспорхнёт ли пугливая сойка в кустах, прошуршит ли в траве, уступая дорогу, проворная гадюка и даже... треснет ли сучком, нагоняя жуть, притаившийся в чащобе леший...

Катя нашла первый гриб. Она с восторгом, точно это был маленький гномик, показала его Непрядову. И повалили в её кузовок боровички да подосиновики, чернушки да солюшки. Егор, как ни старался, не мог угнаться за Катей. В его корзине едва донышко прикрылось.

- Егор! - хохоча, Катя показала рукой. - Ты опять прошёл мимо.

Он послушно попятился и едва не наступил на целую семейку крепеньких, глазастых боровиков, лукаво выглядывавших из-под прошлогодних листьев.

- Да у тебя отменное зрение, - похвалил Непрядов. - Я бы, не дрогнув, доверил тебе сигнальную вахту на флагманском корабле.

- Мне тоже раньше не везло, - успокоила его Катя. - Бабуля научила, и выдала, подстраиваясь под дребезжащий бабкин голос: - Не ленись травушке в пояс поклонись, вставай с петухами - будешь с грибами.

- Ворчливая она у вас, как наш старшина роты.

- Пустяки. Бабуля очень добрая и любит всех нас. Она как родная... Что бы мы без неё делали!

- Но Тимофей Фёдорович, по-моему, любит с бабулей "за жизнь" поговорить...

- Он шутит. Он вообще человек весёлый. А бабуля сердится - так себе, для вида.

К полудню солнце разогрело воздух. Даже в тени ощущалась мерно сгущавшаяся духота. Нестерпимо захотелось пить.

Ложбинкой они выбрались к лесному ручью. Вода в нём прохладная, прозрачнее и чище горного хрусталя. По дну стайками ходят малявки, а поверху, как на лыжах, скользят плавунцы. Над стремнинкой вьются мошки, очумело проносятся пучеглазые стрекозы.

Раздвинув осоку и тальник, Егор первым пробился к воде. Катя неотступно следовала за ним, морщась от укусов крапивы.

Пили ненасытно и всласть. От приятной, холодившей зубы воды невозможно было оторваться, хотелось ещё и ещё.

Решили возвращаться домой. Непрядов подхватил обе корзинки, и они пошли вдоль ручья, надеясь выбраться на дорогу.

- А ты знаешь, мы, кажется, заблудились, - предположил Егор.

- Вот здорово! - таинственно улыбаясь, согласилась Катя. - Это так интересно. Кругом дремучий лес, а мы идём, идём...

- Только вот куда... - буркнул Егор, озабоченно глядя по сторонам.

- Это не важно. Мы просто идём, - Катя засмеялась негромко и радостно. Раскинув руки, она принялась легко кружиться на одном месте.

"Какое она всё же чудо, - восхищённо улыбаясь, думал Егор. - Как много дал бы я, чтобы никогда с ней не расставаться. Вот так бы идти всю жизнь... и чтобы лес никогда не кончался".

А кругом помрачнело. Замолкли птицы, онемела на деревьях листва. Тяжёлые тучи, напирая друг на друга, жадно заглатывали небесную синеву. Где-то рядом затрещало, будто приближавшаяся гроза нетерпеливо рвала на своей груди тельняшку. Вот шквалом пронёсся верховой ветер, и тотчас загудела, ожила листва, пробиваемая первыми крупными каплями дождя.

Егор с Катей едва успели добежать до старой, заматеревшей ели, прикрывшей их своим густым лапником. Дождь начался мгновенно, как если бы в тучах разом открыли все сливные клапана.

Катя стояла рядом с Егором, прислонившись спиной к шершавому стволу. Она как-то непривычно притихла, то ли испугавшись грозы, то ли смущаясь своего взволнованного спутника. Оба ждали, что же случится дальше...

Непрядов почувствовал, как его тело начинает охватывать наэлектризованная этим ожиданием дрожь. Но это не был страх за себя и за Катю. Да и чего ему вообще бояться, натренированному, сильному, умеющему постоять за себя и за других. Просто уж не было сил противиться судьбе, полагаясь на рассудок.

Заветные слова уже готовы были сорваться у него с языка, как вдруг со страшным грохотом над их головами раскололось небо и ослепительно полоснула молния. Катя испуганно подалась к нему, и он в каком-то сладком беспамятстве обнял её: губы их сошлись, оба замерли, проваливаясь в счастливую бездну...