Гаргантюа и Пантагрюэль — I - Рабле Франсуа

«И вот почему, хотя в тебе и пребывает телесный образ мой, но если равным образом не будет сиять твое душевное благонравие, то тебя не будут считать стражем и хранителем бессмертия нашего имени, и то удовольствие, которое я получил бы, созерцая это, приуменьшится. Ибо я видел бы, что осталась меньшая моя часть, то есть плоть, а лучшая, душа, из-за коей имя наше пребывает на устах людей и в их благословении, – что часть эта выродилась и стала как бы незаконнорожденной.

«И говорю я это не от недоверия к твоей добродетели, которую не раз я имел случай испытать, но ради того, чтобы сильнее побудить тебя к постоянному самосовершенствованию. И то, что я сейчас тебе пишу, имеет целью не столько даже заставить тебя идти стезею добродетели, сколько внушить тебе радость от мысли, что ты живешь и жил, как надо, – и ободрить тебя, внушить тебе мужество на будущее.

«В заключение и завершение всего сказанного достаточно напомнить тебе, как никогда я ничего не жалел для тебя, как отдавал себя всего делу твоего воспитания, |точно и не было у меня другого сокровища в мире, чем видеть тебя при жизни достигнувшим совершенства «как в доблести, чести и благоразумии, так и в области свободного и честного знания, – и таким именно оставить тебя после моей смерти, чтобы ты, как зеркало, отражал во всем личность твоего отца, – и если и не столь совершенным, как я желаю, то, по крайней мере, стремящимся к этому.

«Но несмотря на то, что доброй памяти мой покойный отец, король Грангузье, все старания и все свое умение приложил к тому, чтобы я вполне усовершенствовался в государственных науках, и чтобы труды и старания мои не только соответствовали, но даже и превосходили его желания, – несмотря на это, как ты прекрасно понимаешь, то время, когда я воспитывался, было благоприятно для наук менее нынешнего, и у меня не было стольких наставников, как у тебя. То время было еще темное, еще сильно было злосчастное влияние варваров, готов, кои разрушили всю хорошую письменность. Но, по доброте божьей, на моем веку свет и достоинство были возвращены наукам, и произошла такая перемена, что сейчас я едва ли принят был бы. даже в первый класс низшей школы, – я, который в моем зрелом возрасте считался (и не без основания) ученейшим человеком своего века.

«Говорю это не из пустого хвастовства, хотя в письме к тебе я мог бы и хвалиться вполне безнаказанно, ибо сие позволяется и одобряется такими авторитетами, как Марк Туллий (в его книге «О старости») и Плутарх (в его произведении, озаглавленном: «О похвальбе, не вызывающей зависти»), но исключительно для того, чтобы выразить тебе всю мою нежность. Теперь все науки восстановлены, а также языки: греческий, без знания которого стыдно называть себя ученым, еврейский, халдейский, латинский. Теперь в употреблении печатание, столь изящное и правильное, изобретенное в мое время благодаря божественному вдохновению, как, наоборот, благодаря внушению дьявольскому изобретены пушки. – Мир ныне полон учеными людьми, образованнейшими преподавателями, обширнейшими книгохранилищами, так что, по моему мнению, никогда – ни во времена Платона, ни Цицерона, ни Папиньяна – не было таких удобств для учения, как видим теперь. Отныне не найдет себе места в обществе человек, который не очистится предварительно у жертвенника богини Минервы. Я вижу, что нынешние разбойники, палачи, авантюристы и конюхи более образованы, чем доктора и проповедники моего времени.

«Да что говорить! Женщины и девушки ныне стремятся к науке, этой манне небесной. Даже я, в моем возрасте, вынужден учиться греческому языку, который я не презирал, как Катон, но не имел досуга усвоить себе в юном возрасте. И вот я охотно услаждаюсь чтением «Нравов» Плутарха, прекрасных диалогов Платона, описаний Павзания и древностей Атэнэя, в ожидании часа, когда богу-создателю будет угодно призвать меня к себе и приказать покинуть землю. Поэтому, сын мой, увещеваю тебя использовать юные годы свои для упражнения в науках и добродетели.

«Ты живешь в Париже, с тобою наставник твой Эпистемон: один изустными и живыми наставлениями, а другой похвальными примерами – могут научить тебя. Я стремлюсь и хочу, чтобы ты в совершенстве изучил языки: во-первых – греческий, что указывается Квинтилианом; во-вторых – латинский, и потом – еврейский, ради священного писания, а равно халдейский и арабский. В греческом подражай стилю Платона; в латинском – Цицерону. Ты должен сохранять в своей памяти все исторические события, в чем тебе поможет космография различных авторов. К свободным искусствам, как-то геометрии, арифметике и музыке, я вложил в тебя некоторую склонность, когда ты еще был совсем маленьким – лет пяти-шести, – продолжай их изучение; знай все законы астрономии, астрологию же и искусство Люллия[138] оставь, как науки пустые и лживые. Выучи наизусть прекрасные тексты гражданского права, ты мне их изложишь с разъяснениями.

«Что касается познания явлений природы, я хотел бы, чтобы ты отдался ему с любознательностью, чтобы не было ни моря, ни реки, ни родника, коих рыб ты бы не знал; и всех птиц в воздухе, все деревья, кусты и кустики лесов, все травы на земле, все металлы в недрах ее, все драгоценности Востока и Юга, – все это изучи; пусть ничто не будет тебе неизвестно. Тщательно перечитай книги греческих, арабских и латинских врачей, не презирая ни талмудистов, ни каббалистов; при помощи анатомии приобрети совершенное познание другого мира, каков есть человек.

«Несколько часов в день отдавай на чтение священного писания. Сначала на греческом прочти «Новый завет» и «Послания апостолов», а потом на еврейском – «Ветхий завет».

«Словом, как видишь – бездна премудрости! Ибо, когда ты станешь взрослым мужчиной, тебе надобно будет выйти из спокойного течения занятий, и учиться ездить верхом, владеть оружием для защиты моего дома и для помощи нашим друзьям, в случае нападения на них со стороны каких-либо злодеев.

«И я желаю, чтобы ты вскоре испытал себя, насколько ты пре. о успел, для чего лучший способ – публичные диспуты со всеми, а также – посещения литераторов и ученых, которых в Париже больше, чем где бы то ни было.

«Соблазны мира сего пусть не имеют над тобою власти, да бежит сердце твое суеты: ибо жизнь наша преходит, слово же божие пребывает вечно. Будь услужлив по отношению ко всем ближним твоим и люби их, как самого себя. Уважай наставников, избегай общества тех, на которых походить тебе бы не хотелось, дабы оставаться достойным великих и богатых божьих милостей.

«Когда же ты увидишь, что приобрел все знания, какие могли теба дать в той стране, возвращайся ко мне, чтобы перед смертью я мог увидеть и благословить тебя. Аминь.

«Утопия, семнадцатый день месяца марта.

Твой отец Гаргантюа».

Получив и прочитав это письмо, Пантагрюэль преисполнился мужества и загорелся желанием преуспеяния во всех науках. Так что при виде того, как он занимается и преуспевает, вы бы сказали, что дух его среди книг напоминает огонь среди сухого вереска: до того был он горяч и неутомим.

ГЛАВА IX. Как Пантагрюэль нашел Панурга, которого полюбил на всю жизнь

Однажды Пантагрюэль, прогуливаясь за городом по пути к аббатству св. Антония, рассуждая и философствуя с друзьями и кое с кем из студентов, встретил человека прекрасного роста и прекрасно сложенного, но раненного в разные места и такого изодранного, точно он вырвался от собак.

Пантагрюэль, как только его заметил, еще издали сказал товарищам:

– Посмотрите на этого человека, переходящего Шарантонов мост. Честное слово, он беден только по капризу фортуны, потому я вас уверяю, по его физиономии, он – богатого и знатного происхождения, но страсть к приключениям, свойственная любознательным людям, довела его до такого упадка и нищеты.

И как только он подошел поближе к ним, Пантагрюэль обратился к нему с вопросом: