«Если», 2009 № 11 - Журнал «Если»

Ну, а потом начались события, не напрямую связанные с транспортными проблемами, но такие, где бронированные средства передвижения могли принять — и принимали — непосредственное участие.

Лучше всего после наступления темноты на улицу не выходить. Это и недоумку понятно. Но как быть зимой, когда сумерки начинаются уже с двух часов дня, а после трех — хоть глаз выколи? А зимы в этих краях долгие, снег по полгода лежит, благо его в нынешние времена и не убирает никто. Это очень важное обстоятельство — снег. И лед. Пешком при заносах передвигаться трудно. На такое решаются только по крайности.

Бабка скользила и падала, поднималась и снова брела, опираясь на палку. Ее целью была черневшая под снегом груда камней — разрушенная баррикада, обозначавшая трамвайную остановку. Обычно вагоны в темное время ходили по оговоренному бригадами пассажиров маршруту, не останавливаясь по пути. Но те бедолаги, которым выпало оказаться на темной улице, старались проходящие трамваи задержать. Насколько хватало сил. Самый безобидный способ — завалить рельсы снегом, на такое и ребенок был способен. Конечно, детей в эту пору стараются из дому не выпускать, но в жизни всякое случается, и не у всех детей есть дом. Однако, ежели трамвай катит на полной скорости, он этот снежный завал разнесет и даже хода не замедлит. Иное дело — преграда посерьезнее. Камни и кирпичи от разрушенных домов, вывороченные обломки асфальта. Плитку, коей в начале века в добровольно-принудительном порядке мостили улицы, вернее, то крошево, что от нее осталось, вынесли в первую очередь, благо ее и выковыривать не приходилось — сама отлетала. Правда, современные вагоны были снабжены таранами, но, как правило, тормозить все равно приходилось. Тут-то и наступал момент истины. Потому что часто завалы были не следствием действий отставших от рейса пассажиров, а ловушками. И редко представители бригады выходили разбирать завалы в одиночку.

Судя по величине разрушенного завала, он являл собой именно такую ловушку, и восстанавливать его никто из одиночек не решался, дабы не вызывать у водителя и пассажиров ненужных подозрений. Бабка тоже не стала этого делать. Хотя, возможно, ей просто не достало сил. Она замерла в ожидании, уперев клюку в растрескавшийся лед, — скорбная фигура в обтерханной шубейке, платке, надвинутом на нос, и разношенных ботинках.

Наконец послышались звуки, вселяющие надежду в сердце одинокого пешехода, — отдаленные грохот и скрежет. Затем тьму, окутывавшую улицу, прорезал луч света — и из-за поворота выкатился вагон. Боковые окна были безопасности ради забиты щитами, в которых кое-где оставили узкие смотровые щели. Но в кабине водителя по вынужденной необходимости горел свет, хоть и приглушенный. Разумеется, освещенная кабина превращала водителя в наилучшую мишень, а водители общественного транспорта считались работягами и у индивидуалов за своих не считались, потому народные умельцы — а таковые в большинстве своем и ездили на трамваях — ставили в кабинах пуленепробиваемое стекло. Но это не всегда помогало.

Однако же теперь все, чему положено светить, светило. Трамвай вез с заводов рабочих первой смены. Там было немало крепких мужиков, и они не боялись нападения. Ну, не то чтоб совсем не боялись, но все же.

Бабулька крикнула:

— Сынки, остановитесь! — голос ее дребезжал, но вагон дребезжал сильнее и, похоже, не собирался задерживаться. Старуха подпрыгнула, замахала палкой и завопила во всю мочь: — Остановитеся! Родимые! Очень надо!

Фигура, мечущаяся в свете фар, привлекла-таки к себе внимание. Вагон затормозил со скрежетом, еще более режущим слух, чем при движении. Но двери все же не открылись.

— Подсадите, Христом Богом прошу! — надрывалась бабка. — Сыночек у меня… навроде вас… в больнице… на Фруктово-Ягодной…

По названному адресу располагалась одна из немногих уцелевших в городе государственных больниц. То есть официально лечение там было бесплатным. А какое это лечение — всякому известно, и какой бесплатно уход — тоже. А что попадают в такие больницы люди совсем небогатые — кого волнует? На лекарства у них средств вряд ли хватало, а вот простыни, одеяла принести да постирать, горшки выносить, мыть больного, переворачивать — пусть родственники подсуетятся. Обычно не отказывались. Так издавна заведено. Еще до смутных времен.

Поэтому те, кто был в трамвае, посовещавшись, решили бабку пустить. Одна из створок в передних дверях приоткрылась.

— Вот спасибо, миленькие, век не забуду… — она засеменила к трамваю, но у самой двери замешкалась.

— Чего копаешься, старая вешалка? — рыкнули изнутри.

— Вы уж простите, родимые… силов-то нету, да и не протиснусь я… дверь распахните, что вам, трудно?

Из трамвая высунулся плотный мужик в стеганке и вязаной кепке. Такие кепи почему-то называли мохеровыми, хотя никто не помнил, что это такое, и они служили отличительной приметой работяг.

— Ничего, втащим… ну-ка, бабка, подь сюды. — Он протянул руку, но едва лишь старуха оказалась в пределах досягаемости, он, вместо того чтоб подхватить ее, резким движением стащил с ее головы платок. С близкого расстояния даже в темноте было видно, что она хоть и весьма не молода, но вовсе не так стара, как тщилась показать. Скорее тетка, чем бабка.

— Атас, парни! — заорал он. — Подсадка!

Мнимая бабка зашипела, зацепила разоблачителя клюкой и рванула на себя. Поскольку он стоял на приступке, то не удержал равновесия и вывалился наружу.

В тот же миг визг огласил окрестности, но визг нечеловеческий. И рев был, и шварканье шипованной резины. Вся та гамма звуков, что слышится, когда автомобилисты вырываются из засады. А здесь все обстояло именно так. Из окрестных переулков они устремились перекрыть пути и взять трамвай в клещи.

Выпавший из трамвая мужик успел вскочить и сцепился с «подсадкой». Так назывались вышедшие в тираж шалавы, в молодости промышлявшие по владельцам машин. Когда они становились негодны к прежнему употреблению, то осваивали новое ремесло. Молодые девки и бабы в одиночку в трамваях не ездили. Опасно оно и вообще ни к чему. И если запросится такая в вагон, ее сразу в чем нехорошем заподозрят. Днем-то еще ладно, а на ночные рейсы лучше не проситься, все равно мимо проедут. А к старушкам простой народ жалостлив, у всех небось мамаши есть, глядишь, ради такой и остановят вагон. Вот автомобилисты и приспособили подруг-ветеранш. На полном ходу трамвай окружить трудно, надо, чтоб его тормознули. Еще лучше, если двери откроют, можно в вагон прорваться. Для того подсадка и нужна. Дело оно, конечно, было опасное, могли избить, а то и забить ненароком насмерть, и если последнее все же случалось редко, то мало кто из подсадок насчитывал зубы в полном комплекте. Руки-ноги у них тоже были ломаные, и палки они зачастую не только для камуфляжа и драк таскали. Но они и без этого битья были жизнью битые, а кушать хочется всегда, на склоне лет даже больше, чем в юности. Так что подсадки как класс не переводились, чем старше они становились, тем больше была им цена, и у каждой уважающей себя группировки машиновладельцев имелась своя подсадка.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});