Когда сливаются реки - Петрусь Бровка

Алесь присел на валун около озера и посмотрел в сторону Лукштов. Далеко на холме, возле синей опушки леса, стояли хаты. Из них он выбрал одну — с белой трубой, которая, казалось, стояла маяком на фоне сизоватого неба... Алесь знал, что в этом доме живет она — Анежка Пашкевичюте. «Где она теперь? Ждет ли она меня?» — задавал он вопросы сам себе. И хоть не верил ни в какие гаданья, сорвал ромашку и начал ворожить. «Любит, не любит... любит, не любит...» Получилось, что не любит. Погубил еще один цветок и повторил снова — вышло, что любит. И хотя он все это считал чистейшей чепухой, ему стало приятно.

Внимание его привлекла одинокая фигура девушки, которая шла по стежке к селу. «Кто бы это мог быть?» — вглядывался он. На мгновение сладко заныло сердце: «Не Анежка ли?..» И когда пригляделся повнимательнее, узнал Аделю Гумовскую. Девушка эта ходила на все сельские вечеринки, охотно помогала подругам. И никто бы не подумал, что она может таить против людей что-либо темное и преступное.

Нелегко было сейчас на душе у девушки. А тот ли это Казюк Клышевский, которого она любила? Где тот парень с ласковыми и смелыми серыми глазами, которому, казалось, нет в жизни никаких преград и который уверенно смотрел вперед? Неужели этот худой, позеленевший от злобы, с погасшими глазами человек — ее любимый Казюк?

Взгляд его пугает, от него щемит сердце и в душе поднимается страх; вид у него как у мертвеца, которого пора опускать в домовину. А сколько крови на его руках...

И она даже вздрогнула: «Почему я не разглядела этого раньше? Вот где хлопец! — вздохнула она, увидев Алеся. — Говорят, инженер. Разве не почетно быть таким человеком? Этот инженер получает небось хорошие деньги. Это не Казюк — ему некого и нечего бояться...»

Аделя скрылась за пригорком, и Алесь отметил про себя, что она недурна и хорошо сложена. Поймав себя на этой мысли, он опять ощутил смущение и досаду, поднялся с валуна и пошел на пригорок, куда подъезжали подводы. Здесь, у груды сваленных бревен, распрягала свою лошадь тетка Восилене, и ее звонкий голос покрывал все другие. Алесь встрепенулся: наверно, она, тетка Восилене, знает все про Анежку!

Он подошел к ней и, слегка смутившись, поздоровался. Но Восилене ничего не заметила и сразу напала на Алеся:

— Что же это вас не видно, товарищ начальник? Пообещали прийти к нам, а сами носа не кажете...

— В отъезде был...

— А это мы слышали, что в отъезде был, — еще задорнее наступала Восилене. — Об этом все в «Пергале» знают.

— Откуда? — побледнел Алесь, предчувствуя недоброе. Оглянувшись вокруг и убедившись, что их никто не слушает, он попросил Восилене рассказать, что случилось.

— Случилось, товарищ Иванюта, такое, что теперь всем плохо — и вам, и Анежке, и, если хотите знать, мне тоже. Письмо ваше перехватил старый Пашкевичус, и теперь Анежка целые дни плачет...

— Что вы говорите? — возмутился Алесь. — Но какое же он имел право?

— Пашкевичусы такие люди, которые живут по своим законам, им мало дела до того, что можно и чего нельзя... Случилось же так, что письмо попало в руки Пранасу Паречкусу, и он раззвонил об этом родителям и на все село.

— Может быть, присядем? — предложил Алесь.

Восилене понимала, что Алесь горько переживает свою неосмотрительность, но наряду с сочувствием в ней поднималось против него и чувство раздражения. Не маленький, мог бы уже получше разбираться в людях и характерах.

— Так, значит, мне и на глаза показаться Анежке нельзя? — допытывался он.

Ему очень хотелось узнать у Восилене, как сама Анежка относится к письму и что она думает о нем. Несомненно, эта женщина знала многое.

— Вот я и говорю, — осторожно подбирал он слова, — разве это преступление — получить письмо?

— Смотря какое, — хитро усмехнулась Восилене.

— Ну просто девушке от парня...

— Где что ни слово, то про любовь!

Алесь покраснел, но тут же решительно заявил:

— Ну и люблю... А что, разве нельзя?

— По мнению родителей Анежки, — нельзя... Они никогда не согласятся, чтобы их единственная дочь полюбила белоруса, да еще безбожника.

— Ведь это в старое время так было!

— А они и теперь так же думают, как и прежде... Да еще Пранас Паречкус поддал им жару, напомнил, что когда-то твой дед с дедом Анежки в костеле головы друг другу чуть не проломили.

— Я об этом слыхал, — сказал Алесь и попытался перейти на шутку. — Если бы я тогда жил, так я бы этого не позволил!.. Но мы-то почему должны жить по этим чертовским обычаям?.. Скажите по правде, тетка Восилене, неужели мне теперь нельзя надеяться?

Тетка Восилене промолчала, и Алесь безнадежно махнул рукой.

— Видно, Анежке зря я докучаю, она небось обо мне и не вспомнит...

— Этого я бы не сказала, — решительно встала на защиту девушки Восилене. — Не смотри, что Анежка молчаливая... Она мне все говорит, — подчеркнула Восилене. — Когда вас не было, сколько раз говорила о том, что, наверное, вы с Йонасом не скоро возвратитесь… Думаю, что не Йонас ее интересует! А еще вот что: Анежку так разозлил поступок Паречкуса, что она даже не разговаривает с ним.

На душе у Алеся посветлело. Он ни на минуту не сомневался, что Восилене не шутит.

— Тетка Восилене, — Алесь схватил ее за руки и готов был целовать их, — помогите мне. Может, мне пойти вместе с вами и поговорить с Анежкой?

— Не советую. Пусть все уляжется сначала, а наговориться, я так думаю, вы еще успеете...

— И записочки не отнесете?

— И записку не понесу... Хочешь, чтобы Пранас Паречкус убил меня? — засмеялась она. — Во имя отца и сына и святого духа!

— Ну так передайте хоть привет ей.

— Привет передам...

— Спасибо вам, большое спасибо, — поблагодарил ее Алесь от чистого сердца, решив, что она удивительно хороший человек.

А Восилене по-мужски быстро запрягла лошадь, вскочила в телегу, тронула вожжи и вскоре скрылась за пригорком на пергалевской дороге.

Алесь огляделся. У озера желтели и пахли живицей свежие сосновые и еловые бревна. Тут же были навалены большие кучи камня.

В Долгом около правления ожидали начальника строительства Зина Малькова, Миша Грабовский и незнакомый старик. Одетый в аккуратный и чистый костюм, с медалью «За трудовую доблесть» на груди, он сидел на лавке, а в сторонке стоял обшарпанный ледериновый чемодан, обитый по уголкам желтой жестью.

— А мы тебя давно ожидаем! — бросилась ему навстречу Зина Малькова. Вероятно, она собиралась пуститься в длинные объяснения, но старик поднялся с лавки и, расправляя прокуренные усы, сам подошел к Алесю.

— Вот это я сам и есть.

— Дядька Никифорович? — по какой-то неуловимой связи догадался Алесь.

— Он самый!

— Очень хорошо, что приехали.

— А я, сынок, и сам радуюсь этому не меньше. Поверишь, еще и теперь в себя не могу прийти. Это ж сколько лет, как я отсюда удрал!.. Теперь вот хочется посмотреть все сразу...

— Пошли домой, смотреть потом будем, — предложил Алесь.

Грабовский взялся было за чемодан и направился к двери, но старик остановил его:

— Подождите, дети!.. Когда человек приезжает в родные места, он прежде всею навещает отца и мать... Вот и я дал себе слово, как только приеду в Долгое, первым делом схожу туда, где стояла отцовская хата... Так что чемодан мой отнести можно, а мы пройдемся, — предложил он Алесю.

— Миша, снеси к нам! — сказал Алесь Грабовскому.

— И я с вами, хорошо? — попросилась Малькова.

Никифорович вел Алеся в ту сторону села, которая была ближе к мельнице. Он с интересом рассматривал улицу.

— Это Остапова клеть? — показывал он на поседевший, перекошенный и поросший мохом амбар.

— Нет, Гришкина.

— Ладно... А Гришка этот — Остапов сын?

— Остапов.

— Ну, то же самое.

Никифорович привел Алеся и Зину за село, чуть не на версту от последней хаты, к одинокому серому камню у дороги. Они видели, что старик волнуется, — веки его часто моргали, прокуренные усы вздрагивали.

— Вот тут стояла наша хата, — кивнул он. — Известно, бобыльская хата на бобыльском месте... Тут я родился и отсюда пошел в свет... Плакать на этом камне частенько доводилось — притулишься к нему, а он теплый, нагрет солнцем...

Никифорович снял шапку, словно над могилой близкого человека, постоял молча. Алесь и Зина тоже молчали.

— Ну и хватит, — тряхнул головой Никифорович и надел шапку снова. — Прошлое — прошлому... Пошли, дети. — И он решительно двинулся по дороге к селу.

Алесь и Зина, сами сироты, почувствовали в его голосе отцовскую теплоту и ласку.

— Теперь можно и отдохнуть с дороги, — продолжал старик. — Покажите-ка вы мне, где собираетесь станцию ставить? Около мельницы?

— Да, — подтвердил Алесь.

— Хорошее место!.. То-то я вижу, что там вроде разворошенного муравейника...

Не прошло и часа после того, как Никифорович поселился в доме Алеся, а уже стал своим человеком. Понравился он и Зине. Она с интересом наблюдала, как он неторопливо разбирал на лавке чемодан. Агата, накрывая на стол, время от времени посматривала на старика, который вынимал и оглядывал каждую вещь так, словно впервые в жизни видел ее и не сразу мог определить, для чего она может пригодиться? Это были плоскозубцы, рашпили, молоточки, сверлышки, буравчики... Зазвенели высыпанные на лавку патроны для ламп и штепселя. Бережно вынул он и положил на стол несколько больших электрических ламп.