Зеленые млыны - Василь Земляк

Вот как они развивались эти. на первый взгляд вроде бы и незначительные события. В Вавилон прибыло к уборке несколько сноповязалок. Явтушок не мог налюбоваться ими, пока они стояли во дворе и смущали его душу единоличника своим совершенством и в особенности своей окраской. Сами зеленые, дышла красные, а крылья голубые с желтыми грабельками — так и хотелось взять это крыло в руки и расчесать им себе волосы, которые до сих пор обходились Присиным сильно поредевшим гребешком. Манильский шпагат для сноповязалок прибыл с некоторым запозданием, а когда все же прибыл, его мотки произвели на Явтушка не меньшее впечатление, чем сами сноповязалки. Явтушок не поверил своим глазам, когда сноповязалки, заряженные шпагатом, начали сбрасывать со своих столов готовые снопы, связанные так крепко, как ни одна из вавилонянок не связала бы их с помощью перевясла. И тут Явтушку пришло в голову запастись шпагатом на тот случай, если колхоз когда-нибудь распадется и одна из машин (а их было целых пять) окажется у него на дворе. Готовые снопы складывали в копны не сразу из под машины, а через день два, чтобы дать им просохнуть. Этим Явтушок и воспользовался, роздал своим ребятишкам ножи (когда то он наточил их для очистки свеклы) и, дождавшись ночи, вышел со всей оравой на поле брани. Снопы лежали, озаренные луной, как убитые солдаты, — все поле было усеяно ими. Явтушок повел своих маленьких мародеров в самую гущу, где пшеница была буйная и теперь лежала сноп к снопу, сказал деткам: «Это когда то было наше поле, потому и уродило так густо», — и давай грабить. За каких нибудь два часа набрали шпагата полный мешок, Явтушок даже кряхтел на обратном пути, возвращаясь с трофеями. Когда они вернулись, Прися с малышами спала, но проснулась и за ломила руки от горя, узнав, куда муж водил детей с ножами. Явтушок едва успокоил ее, он сидел на мешке, обессиленный и жалкий, в ужасе от бессмысленности своего преступления против хлеба, против Вавилона. Так тот шпагат и валяется на чердаке, даже мыши не смогли его сгрызть, но когда Прися про себя ругает Явтушка, она клянет его такими словами: «А, чтоб тебя шпагатом вязало да корчило, одна только я знаю, как ты мне осточертел!» Но когда требуется завязать мешок, чтоб нести зерно на мельницу или петуха на ярмарку, Прися мигом вспоминает про шпагат на чердаке — там этих завязок на всю жизнь хватит. Варивон долго не мог забыть о злодее, раздевшем снопы, хотя был уверен, что такое количество снопов одному раздеть не под силу.

Зимой сноповязалки снова привлекли внимание Явтушка, но уже с другой стороны. В Вавилон в ту зиму пришла мода на лыжи, на изготовление лыж годилось все, что можно распаривать в котле и загибать. И тут Явтушку вспомнились крылья сноповязалок, стоявших рядком под навесом. Он проник туда, убедился, что крылья буковые, из каждого крыла можно сделать лыжу, и занялся этим, не теряя времени. Изготовил на пробу первую пару, сам съехал на них и лихо шлепнулся на пруду. Последнее, разумеется, не помешало ему открыть в хате мастерскую по изготовлению лыж. Надо было видеть, как он парил доски, с которых не сошла еще заводская краска, как потом тщательно, аккуратно загибал им носы… А когда поставил явтушенят на лыжи, любил стоять у крыльца и смотреть на эти свои произведения уже в деле. Таких стремительных льтж, как у Голых, не было в Вавилоне ни у кого. Старшие явтушенята брали на них участие в районных кроссах. И опять никто не раскрыл преступления, только перед следующей жатвой, когда кинулись к сноповязалкам, обнаружили, что они без крыльев, все до одной. Варивон Ткачук так разволновался, что бедняге стало плохо, его уложили под навесом, расстегнули ворот рубахи и привели в сознание водой, принесенной из кузницы (там Павлюки держали воду для закалки лемехов и кос), а Явтушок, тоже очутившийся под навесом, бегал от одной сноповязалки к другой и вовсю поносил преступника: «А, чтоб ему руки оторвало, как он — крылья! Ка кие крылья были! Как сейчас вижу…» Фабиан потом целый месяц делал в мастерской крылья. Явтушок. заглядывал к мастеру, любовался его работой, а лыжи меж тем рассыхались на чердаке у этой хитрой бестии!

— Твоя работа, Явтушок? — спросил Фабиан.

— Крылья? Господь с вами. Не враг же я детям своим, — окончательно обескрылев, взмолился Явтушок и принялся помогать мастеру — тесал зубья из граба (а сырой граб — как железо!).

Разбойничьи налеты Явтушка могли бы безнаказанно продолжаться, если бы Лукьян Соколюк следующей зимой не заметил из своего оконца несколько пар голубых лыж, на которых спускались с горы явтушенята. Цвет лыж напомнил ему крылья сноповязалок. Лукьян встрепенулся, надел полушубок, шапку и вышел к Явтушенятам. Папенька их стоял у крыльца, радовался, глядя, как его детвора развлекается, подбивал младших не бояться смерти, разгоняться с горы так, чтобы перелететь через весь пруд, до самых Чапличей, чье дворянское гнездо за эти годы съехало на самый низ и теперь очутилось под горой (а ведь было когда то на горе — Явтушок хорошо помнит то время). Чаплич — потомственный дворянин, род его перевелся, последнего потомка, Домка, он, Явтушок, отвез на кладбище в голодный год, а род Голых живет и здравствует, мчится с горы и карабкается на гору. Нет, зима — это все-таки диво, звуки ее услаждают слух какой то непостижимой музыкой, веселят душу…

И тут, откуда ни возьмись, Лукьян Соколюк, пред сельсовета.

— Добрый день, Явтуша…

— День добрый, председатель. Стою вот — и душа радуется. За сыновей, лихоманка его забери! Жаль только, что твоего меж ними нету… Хе хе хе…

— Как же нету? Вон он, на санках.

— Нет, я говорю про Михаська. Среднего. Того, что помер. Слабенький был, вот и пошел в ангелы. Служит господу богу. Признайся, ведь твой был?.. Дело давнее, и зла я не держу…

— Смешной вы, Явтуша. Разве в этом признаются?.. Пусть бы даже и так. Вон моя Даринка второго младенчика принесла, может, и не от меня, да кто об этом знает, кроме нее? А отец я. И законный.

— Это бог тебя покарал за мою Присю. Хе хе хе!

— Если даже так, то не бог, а судьба, — засмеялся председатель.

— Да это уж все равно, кто…

Когда Ясько поднялся к самой хате, Лукьян подозвал его к себе. Снял с него лыжи, взял одну, внимательно осмотрел, нет ли на ней зубцов, потом вернул Яську. Тот надел крепления из сыромятной кожи, полетел вниз, к Чапличам, и тут Явтушок побледнел как полотно. Догадался, зачем пришел Лукьян. Он попробовал замести следы.

— Мастера на все руки. Всё сами… Вон что из ваших вязов понаделали… Режут, тешут, парят, гнут — все сами…

— А крадут тоже сами? — и Лукьян повернулся и пошел от хаты. С таким видом, что у Явтушка не осталось никаких сомнений в его намерениях. Он бросился за Лукьяном, обогнал, стал перед ним.

— Христом богом молю! Не приводи Варивона. Моя работа, моя. Только пощади, Лукьяша! Не позорь перед Вавилоном. Детишки же растут. А ты ведь знаешь Варивона. Он не пощадит. В тюрьму посадит. Деток осиротит.

— Все бы мог простить… Но крылья… Думаешь, я не видел твоих завязок на мешках?:

— Так это же когда было!

— Иди, повесься на том шпагате. Крыльев я тебе не прощу! — И он пошел к воротам.

— Лукьяша! Соколик! Детки! Прися! Все сюда! Живей, добра бы вам не было, живей!

— Что, папа? Что? — откликнулись с горы.

— Ловите дядю Лукьяна! Да ловите же, говорю! Не дайте ему уйти! Прися! Прися!

Выбежала Прися, прямо от печи, с ухватом.

— Что тут такое?

— Дети! Держите его, просите!

— Кого? — не поняла Прися.

— Да Лукьяна! Пошел рассказывать про лыжи. А ведь это же крылья, крылья!..

Лукьян уже спустился к пруду, через который вела старая утоптанная тропка, и тут его нагнала Прися в постолах на босу ногу, в руках ухват. Упала перед ним на колени, в глазах не то отчаяние, не то мольба. И Явтушата за ней — друг за дружкой. Все подростки, разгоряченные, бойкие, глаза горят — могут повалить, могут и прикончить. Все собрались, один Явтушок дрожал у крыльца. Прися показала на них:

— Отработают они эти крылья. Погляди, какие. Да ведь в них, может, и ваша кровь течет, погибели на вас нет, безжалостные! — Тут она опомнилась, бросила детям: — Ступайте! — А потом ему: — Ну, взял Явтушок крылья, взял! И что? Вавилона от того убыло? Или возмещать потерю пришлось твоему Варивону? А эти пойдут в армию, будут там бегать на лыжах, прославлять на маневрах Вавилон. Или, может, не будет уже их больше, маневров то?

— Будут. Только при чем тут крылья?

— Да крылья то у человека где? Тут, — она показала на грудь, — а не там, дурень. Там — дерево…

— Гляди ка, я же еще и дурень…

— Да умный то разве побежит к Варивону? Кто тебе Варивон? Чужой человек. Был и нет его. А нам еще жить да жить. На одном погосте лежать, может…

— Ну вот, уже и погост…

— А что — погост? Погост — второе село. Второй Вавилон. Вы же, мужики, и там бегать будете… Знаю вас, треклятых…