Торговец зонтиками - Франсис Малька

Чабринович, поняв, что не попал в желанную цель, разгрыз имевшуюся при нем капсулу с цианистым калием и бросился в реку, но судьба оказалась к нему не благосклонна: яд в капсуле был просрочен, а Миляцка почти высохла, так что утопиться тоже не удалось. Полицейские схватили юношу, который еще и из-за рвоты не смог сопротивляться, и притащили на улицу, где толпа набросилась на него так молниеносно, что полицейские даже не успели – или не захотели? – вмешаться, и в участок он попал жестоко избитым. Остальные террористы, убежденные, что покушение удалось, покинули свои посты и растворились в толпе, волнение которой постепенно улеглось.

В ратуше Франц Фердинанд и София, как и предвиделось, поприсутствовали на протокольной церемонии, и эрцгерцог, растревоженный, чтобы не сказать разъяренный произошедшим, не преминул подчеркнуть, как «гостеприимны» по отношению к нему и его жене оказались сараевцы: бомбой их встретили… Но София шепнула ему что-то на ухо, и он успокоился. Тем не менее события до такой степени его взволновали, что он решил изменить прежний план и сейчас же поехать в больницу – навестить тех, кто из-за него пострадал. Кортеж, несколько сократившись, направился от ратуши к больнице.

Еще один участник заговора, гимназист Гаврила Принцип, сумев избежать ареста, собрался в это самое время полакомиться бутербродом в одном из лучших сараевских торговых заведений – в Moritz Schiller’s Delicatessen[69] на улице Франца Иосифа. Из окна он увидел разворачивающийся на углу автомобиль эрцгерцога, а еще через минуту машина оказалась прямо перед ним. Принцип метнулся на улицу, выхватил револьвер, чуть-чуть поколебался, заметив рядом с наследником престола Софию, но жажда мести пересилила, он взял себя в руки, дважды выстрелил в упор и – попал Францу Фердинанду в яремную вену. Софии – в живот.

Сразу после этого он разжевал капсулу с цианистым калием, но не умер на месте, эффект оказался тем же, что у подельника, – началась неукротимая рвота.

Граф Гаррах[70], который путешествовал с царственной четой, в ужасе смотрел на окровавленный мундир эрцгерцога.

– Ничего-ничего, все в порядке, – прошептал тот, желая успокоить своего спутника.

– Но вы ранены!

– Это пустяки…

Водитель тут же взял курс на резиденцию генерал-губернатора, где раненым могли бы оказать первую помощь, София и Франц Фердинанд, сидевшие рядом, как все время путешествия, медленно агонизировали.

– София, София, не умирай! – молил эрцгерцог, видевший, как на глазах угасает жена. – Прошу тебя, умоляю, живи ради наших детей!

Но, даже сидя, София очень тяжело дышала. А еще через мгновение дыхание ее остановилось и сердце перестало биться.

Машина затормозила перед домом генерал-губернатора. Франц Фердинанд скончался четверть часа спустя.

Тела супругов перевезли на родину и похоронили неподалеку от Пресбурга, в крипте их загородного дома. Траурная церемония была очень скромной, гроб Софии поставили на полметра ниже гроба Франца Фердинанда – об этом позаботился император, желавший и тут подчеркнуть социальное неравенство супругов. Даже после смерти! Их похоронили в склепе церкви при замке Артштеттен в Нижней Австрии[71].

Всех, кто участвовал в покушении, арестовали и судили. Гаврила Принцип на допросе заявил, что у него никогда не было намерения убить Софию и что он не понимает, почему ему вдруг захотелось это сделать.

Чабринович и Принцип умерли от туберкулеза, не выдержав пагубной для здоровья обстановки австро-венгерских тюрем.

69

Император Франц Иосиф, убежденный, что за убийством его наследника стоит Сербия, направил ей безоговорочный ультиматум с длинным списком требований. Сербское правительство, заручившись обещанием поддержки от России, отказалось выполнять эти требования, причем отказалось в весьма развязной манере.

Сербия провела мобилизацию и послала войска на Дунай, на границу с Австро-Венгрией, но там их встретили огнем.

Франц Иосиф отлично понимал: давая сербам отпор, он, если в конфликте примут участие союзники, рискует принести миру большую беду. И все-таки 28 июля австрийский император объявил Сербии войну и произнес несколько слов, предвещавших его судьбу: «Объявить превентивную войну – все равно что покончить с собой от страха перед смертью»[72].

В полном соответствии с заключенным между ними секретным договором Франция и Россия тотчас же привели свои вооруженные силы в состояние боевой готовности.

Вот-вот должна была разразиться Первая мировая война.

Все были убеждены, что поводом для нее стала пуля из револьвера Гаврилы Принципа, но я-то знал, что это не так. Если вернуться к самому началу, легко вспомнить, что не построй эрцгерцогиня Изабелла теннисный корт, Франц Фердинанд не встретился бы с Софией и – как и было ему назначено судьбой – женился бы на особе королевской крови. Двор в таком случае оставил бы всех своих солдат в Сараеве, чтобы охранять Франца Фердинанда и его супругу, и это помешало бы убийцам осуществить свой план…

70

Вопреки ожиданиям, кончина Софии лишила меня последних крупиц энергии. Отныне я почти не вставал и не выходил из своего венского дома, где регулярно появлялся мой личный врач.

Напрасно преданная служанка, стряпая блюда, достойные самых великих государей Европы, вкладывала в обед или ужин всю душу, я мог лишь вдохнуть аппетитный запах, а если и проглотить, то ничтожно мало.

Я целыми днями валялся в постели, не принимая больше участия в жизни общества, и единственным развлечением мне служили восходы и закаты.

Так прошло много лет, после Первой мировой войны наступили «безумные годы», и в конце концов мне удалось забыть Софию настолько прочно, что ее жизнь и смерть превратились для меня всего лишь в одну из многочисленных историй, записанных в книге.

Моя надежда на то, что минуют любовные страдания – и придет выздоровление, увы, не оправдалась. Ничего подобного не произошло. Слабость, которую и без того было трудно перенести, нарастала и нарастала с непостижимым упорством, так что сменявшиеся теперь у моего изголовья доктора только головами качали.

Подумав, я пришел к следующему выводу: поскольку невозможно объяснить мою болезнь ни медицинскими, ни эмоциональными причинами, происхождение хвори должно быть каким-то иным. И тут мне не понадобилось и минуты, чтобы найти виновника: я же с ним не расставался! Это манускрипт!

Последние предсказания, записанные в книгу и ею исполненные, меня изрядно ослабили, – вот и подтверждение гипотезы. Феномен заставил вспомнить об эффекте, произведенном на меня самым первым прогнозом – фразой, которую я рискнул тогда записать на чистой странице.

Нет, вы только подумайте, я же совершенно напрасно убил Софию!

Книга всегда умела подловить меня, порой выполняя мои предсказания чересчур старательно, порой слегка уклоняясь в сторону, иногда попросту сводя их к нелепости. Однако в 1914 году последствия моей очередной попытки вмешаться в судьбу оказались столь катастрофическими, что я больше не осмеливался добавить там хоть слово.

Но до того я записывал, а книга осуществляла и при этом буквально высасывала из меня кровь… Стоп! Может быть, нынешней ситуацией она дает мне понять, что наши с ней отношения исчерпаны и ей хочется заполучить нового владельца?

В общем, я решил, что пора от манускрипта избавиться, иначе никак не вернуть ни здоровья, ни присутствия духа, ни хотя бы подобия нормальной жизни.

Только ведь как избавиться от предмета, неразрывно со мной связанного? Как нарушить волю судьбы, нас соединившей?

Если, например, оставить книжку в каком-нибудь уединенном месте, подальше от взглядов и перьев любопытных? Нет, не получится, у меня же есть много доказательств негодности этого способа. Сколько бы раз я ни расставался с манускриптом, он неизменно ко мне возвращался.

А если книгу уничтожить? Теперь она такая толстая, что гореть, скорее всего, будет долго… Тоже нет. Хорошенько поразмыслив, я понял, что эта идея – из самых опасных: свидетельств того, как лихо действовала книга, убирая одного за другим охотников за собой, скопилось немало… а что случилось, когда из нее попробовали вырвать страницу?

Надо найти иное решение.

И оно ко мне пришло! Пришло в то утро, когда горничная открыла платяной шкаф, чтобы повесить туда несколько выстиранных и выглаженных сорочек. Вещей у меня за последние годы скопилось мало, и я увидел за ними уголок красной ткани. Собрал остатки сил, вылез из-под одеяла, встал и поплелся к шкафу. Прислуга недоуменно взирала на действия хозяина. Подойдя, я потянул за красное – и вытащил предмет, который сопровождал меня с незапамятных времен.

Зонтик! Красный зонтик, купленный мной на набережной Арля девять веков назад!

Только благодаря ему я смог разработать план избавления от манускрипта. И даже немножко повеселел, возбужденный надеждой скоро поправиться. Даже встал, оделся и походил по спальне.