Ода на рассвете - Вирсавия Мельник

говорят: это указ, это приказ! Плевать я хотела на ваши указы, бесчестники и тунеядцы! — старуха отпустила Леонида и набежала на служащих. — Указ! Приказ! А совесть у вас есть?! Душа какая- никакая у вас есть?! Где ваши головы?! Вы слушаете кого угодно, но не крики несчастных! Нелюди! Позор своих семей! Презрение!

Но вы заплатите! Вы за всё заплатите! За слёзы матерей и слёзы дочек! За кровь отцов, за кровь сынов! Попробуйте на вкус, сладки ли они!?

К счастью военных, прибыли солдаты и, подхвативши ее под мышки, хотели увести. Старуха отчаянно билась. Эта борьба привела ее к сильному надрывистому кашлю. Солдаты немного ослабили хватку. Женщина упала на землю. Кашель вскоре прекратился, а ее жилистая ладонь наполнилась кровью.

— Так. Всё. Уведите ее, — был отдан приказ солдатам. Те продолжили свое дело.

Лиза вышла вперед:

— Она нуждается в помощи!

Садовский схватил ее за локоть и потянул назад. Это было жёстко и грубо. Сам же, ни слова не сказав, скрылся в толпе.

Вскоре, по окончанию спектакля, разошлись и зрители.

Леонид вернулся.

— Сыночек, где ты был? — спросила Марфа Павловна.

— Неважно, — отрезал Садовский.

— Почему вы не позволили мне… — начала рассержено Лиза, подойдя к Леониду.

— Она не прожила и пяти минут, как увели ее отсюда, — раздраженно перебил командир. — Сердце остановилось. Померла старуха.

— А если бы ей вовремя помогли, — Лиза держала, как в оковах, колючий ком в горле, — то она была бы жива.

— Что сделано, то сделано, — равнодушно заключил командир.

— Вы ко всему в жизни так относитесь? — не могла смириться Мохова.

— С тобой обсуждать подобные вопросы не намерен. Точка.

Лиза примолкла, на ее глаза выступили слезы. Роман подошёл и обнял ее за плечи. Он и она понимали, что ничего уже не изменить и с этим следует смириться.

Наконец, со скрежетом, жаром и пыхтением прибыл поезд. Его появление рассеяло набрякшие противные последствия случившегося. Пассажиры погрузились, распрощались и расселись по вагонам.

За окнами забегали дома, лавки, а потом деревья, кусты, поля. Юру это завораживало, и оторвать от окошка его было невозможно.

Минули город. За редким лесочком показалась деревенька. Она находилась совсем в низине, окруженная холмами и рощами. В лучах заходящего солнца она показалась сказочной. Речка, которая ее омывала была прозрачно-алой. Дома, словно спичечные коробки, выстроились стройным клином и манили к себе погостить.

На самой окраине деревни стояла белокаменная церквушка. Возле неё собралось много люду. Отдельная группка людей тянула за верёвки, прикрепленные к верхушке одной из стен. После недолгой работы они отпустили верёвки и разбежались в разные стороны. Стена рухнула. Вместе с ней свалился и колокол. Он упал. Одним громким и глубоким звуком падения стала его последняя служба. Звук эхом раздался по всей долине, пронизывая напряженный воздух, расширяясь на версты вокруг, проникая через металл вагонов и сквозь тела людей в них.

— Баушка, ыгы? — спросил Юра у Марфы Павловны, тыча пальчиком в стекло. На том месте белая густая пыль поднялась столбом выше золотых куполов и резных крестов.

— Они разрушают церковь, — будто бы погруженная в ту белую пыль ответила Марфа Беленкина. Она, как и все остальные, наблюдала за этой сценой. — Зачем они это делают, внучек, бабушка не знает. И те люди тоже, скорее всего, не знают.

К восьми часам утра поезд остановился.

— Следующая остановка будет нашей, — предупредил Тихон. — Завтракайте пока.

Поезд тронулся. Чувствовалось, что пассажиров стало больше. По узкому проходу кто-то стал усердно и громко пробираться.

— Извините! Извините, барыня… Хо! Оу! Моё почтеньице! … Можно я пройду? Ох! Спасибо! … Что? Билетик? Вот, пожалуйте, мой билетик… О, да! Спасибо.

Двери в кабину Беленкиных разошлись и к ним втиснулся большой курчавый детина.

— Извините, товарищи, но нам придётся потесниться. Что поделаешь? — он спрятал свой чемоданчик и уселся. — Как говорится, в тесноте да не в обиде. Да? — пнув локтем в бок Леонида, новоиспеченный попутчик рассмеялся. — Ну, ничего. Познакомимся! Подружимся. Письма еще будем друг другу писать. Вот увидите.

Все Беленкины смотрели на него с неким недоумением и восхищением. Впервые за несколько дней они встретили столь оптимистичного и ни перед чем не робеющего человека. Так думали все, кроме Леонида. Он смотрел на него не с удивлением, а с подозрительностью.

— Ну, давайте знакомиться! — хлопнул по коленям ладошами новоприбывший. — Меня Емелей зовут. Емеля с печи. Слыхали про такого, а? Так это я и есть. Ха! А тебя как звать? — обратился он к Сашке.

— Я Са… — Леонид, сидевший напротив, сверкнул глазами на Сашу. — Слава.

— Ясно. И с кем это ты едешь?

— Это моя… семья, — выдавил из себя Саша.

— Это кто возле меня сидит?

— Тихон Беленкин.

— А он тебе кем приходится?

— Он мне па-а… — Саша не мог выдавить из себя ложь. Глазенки его метались то на Емелю, то на Леонида, с просьбой: «Пощадите!»

— Слушай, Емеля с печи, что тебе надо, а? — оперся на локти Садовский и заглянул в лицо незваному гостю.

— Да, просто поговорить хотел, Леонид Петрович, — более степенно, но не без задора ответил Емельян.

— Какой я тебе Леонид Петрович? Я- Тихон Беленкин. Ты что-то перепутал, товарищ Емеля с печи!

— Право же, командир, — настаивал на своем Емеля, — вы должно быть что-то подзабыли. Я- тот самый Печин Емельян. Неужели запамятовали? Это на ваших кругах я стал “Спечкиным“. Я же ваш верный гонец. Вот, прибыл доложиться.

— Говорю тебе, ты перепутал. Может где-то в соседнем вагоне этот твой…как бишь его? … Леонид Петрович.

— О, нет. Вас я за тысячу верст узнаю!

— Слушай, слушай, товарищ Печин, выйдем-ка, — поднял Емелю Садовский.

— Что? На свежий воздух? — упрямился Печин.

— Да, да, да. На свежий воздух. Там и дышится легче и соображается быстрее, — вытолкал в коридорчик Тихон назойливого гостя и, выйдя вслед за ним, закрыл дверцы.

Они вышли из хвостового вагона. Равномерные удары колёс, приглушенные внутри, здесь были ясными и били по ушам. Ветер, разгоняемый скоростью поезда, обдавал холодом.

— Ты что не понял?! — Леонид рывком прижал Емелю в угол и приложил к шее нож. Его серые глаза залились кровью. На лбу Емели вышли крупные капли пота. С изумлением он смотрел на своего начальника и никак не мог понять, чем его верный подданный смог попасть в немилость. Руки несчастного волей-неволей неуверенно и дрожа поднялись вверх. — Ты что и вправду нечего не понимаешь, балда ты окаянная?! — Леонид подошёл на шаг ближе, совсем как зверь, приготовляющийся к броску.

— Н… ничего не понимаю, — с опаской выговорил Печин и, выйдя из угла, сделал шаг назад.

— Я — Тихон