Месть мажора (СИ) - Фарди Кира

– Добрый день! – широко улыбаюсь девушке и вглядываюсь в бейджик. – Света, скажите мне, в какой палате лежит пациентка Васильева?

Девушка расслабляется и отвечает кокетливым дрожанием ресниц, все же сын хозяина перед ней.

– К Анне Алексеевне нельзя. Только что пришла дочь.

– И все же? Я подожду.

– Но больная почти не говорит.

– Почему?

– Она парализована после перенесенного инсульта, восстанавливается медленно. Вернее, почти не восстанавливается.

С каждым словом голос медсестры становится все тише, словно она чувствует вину за плохую информацию.

– Ей не хватает ухода? Или врачи плохо за больной смотрят?

– Нет, что вы! Лечение у нас на высоте! – пугается медсестра. – Просто, кроме Матвея Юрьевича, Анну Алексеевну никто не навещает. Мы ее дочь впервые увидели. Странная такая, как нищенка.

Эти слова неприятно режут слух. «Никого тюрьма не красит», – очень хочется мне сказать, но прикусываю язык: не хватало еще врага защищать.

– Что еще?

– Иногда нам кажется, что она просто не хочет жить: отказывается общаться, не пытается говорить, а когда в палату заходит Матвей Юрьевич, так страшно кричит! Мороз по коже! – медсестра зябко поводит плечами.

– Что кричит?

– Да, кто его знает! Слов не разобрать, просто крик. А в последнее время у нее сознание угнетенное.

– Почему?

– Капаем антидепрессанты.

– Зачем?

– Так Матвей Юрьевич прописал.

– Ага.

Мозги кипят о напряжения. Стрельников был свидетелем нового приступа инсульта, раз, по словам соседа, сам привез в клинику. Он же держит мать Васильевой под неусыпным контролем. Та кричит, завидев его. Почему? И он не просто лечит, а держит ее в состоянии полусна. Зачем? Чего добивается?

От вопросов, на которые нет ответа, начинает болеть голова. Хотя… какое мне дело? Пусть сами разбираются.

– Номер палаты? – поднимаю бровь, резкие иголочки стреляют в висок.

– Семь, – почти шепчет медсестра. – Прямо по коридору, потом налево, последняя дверь. Вы только не шумите, иначе меня уволят. В третьей палате лежит министр сельского хозяйства.

– Стрельников тоже у Васильевой?

– Н-нет, он на обходе.

Больше разговаривать не о чем. Из короткого диалога я узнал все, что мне нужно. Ураган в душе бушевал по-прежнему, но как-то уже иначе: информация заставляла задуматься.

– Санек, можешь оставить меня одного, – смотрю на помощника.

– Нет.

– Очень тебя прошу! Я не собираюсь скандалить.

– Но…

– Вот заладил! – кусаю нижнюю губу от бессилия.

– Хорошо, – вдруг соглашается он. – У вас десять минут. Я на всякий случай вызову охрану, здесь лежат випы, не дай бог потревожить их покой!

Киваю, подкрадываюсь к двери, берусь за ручку, как из палаты доносится сдавленный плач. Тихо приоткрываю створку и превращаюсь в слух.

– Мамочка, как же так? – причитает Васильева слабым голосом. – Мамочка… прости, прости меня!

Приоткрываю дверь больше, вижу голову девушки, склоненную над больной.

– Ы-ы-ы…

От этого звука мурашки бегут по коже, невольно отшатываюсь и делаю несколько вдохов, сердце колотится как припадочное.

– Мамочка, где болит? – Арина вскакивает на ноги.

Наконец хорошо могу разглядеть врага.

От боевой птички с ярко накрашенными губами, которая смело смотрела мне в лицо, когда я приходил в СИЗО, не осталось и следа. В палате находилась худенькая девушка с серым лицом. Ее длинные волосы были собраны в небрежный хвост, хрупкие запястья торчали из рукавов жакета не по размеру.

Что-то детское, беззащитное, совершенно невинное было в наклоне ее головы, в напряженной позе, когда она поправляла подушку матери, целовала ее руки.

– Ы-ы-ы… – стонет больная. – А-а-а…

– Арина. Да, мамочка, это я, – судорожные рыдания кажутся слишком громкими в тишине палаты.

Я делаю шаг вперед и отступаю. Снова пытаюсь войти и не могу. Что-то держит меня, не дает выплеснуть холодную ярость на несчастных женщин, встретившихся впервые за пять лет.

И тут Васильева младшая поднимает голову, мы сталкиваемся взглядами.

Глава 19. Арина

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Слова Матвея производят эффект разорвавшейся бомбы. Они парализуют меня, не дают вдохнуть полной грудью, я, как рыба, выброшенная на берег, раскрываю рот, но не могу втянуть и капли кислорода.

– Аришка, что с тобой? Что с тобой? – чувствую легкие хлопки по щекам. – Приди в себя!

Встревоженный голос жениха комаром звенит в ушах, а в глазах темнеет. Резкий запах нашатыря бьет в нос и проникает в мозг. Я наконец делаю полный вдох и закашливаюсь.

– Что ты сказал? – выдавливаю первые слова.

– Твоя мама лежит в больнице. Но не волнуйся, я устроил ее в клинику, где работаю сам, она получает полноценное лечение.

– Почему… мне… никто… не… сказал?

Говорю, делая паузы, воздуха все равно не хватает на большее.

– Я не хотел тебя расстраивать.

– Как давно она болеет? Что с ней?

– Повторный инсульт.

– Как? – толкаю Матвея кулаком в грудь. – Как? Она пережила мой суд, ждала меня из заключения. Должно было случиться что-то из ряда вон!

– Я не знаю, Ариша. Не знаю. Приехал к ней, привез продукты. Она убирала их в холодильник и вдруг вскрикнула и упала.

– Почему? Что ты ей сказал? – снова толкаю его кулаком.

– Опять двадцать пять! Хватит руки распускать! Это в тюрьме у тебя такая привычка появилась? – вспыхивает Матвей и растирает место удара. – Почему сразу я виноват? Так бывает. Длительный стресс, вот организм и не выдержал.

Мы оба замолкаем. Я собираюсь с мыслями. Мама больна, лежит в дорогой клинике. Наверное, это хорошо, но кто платит за лечение и уход?

– Как давно она болеет?

Так как Матвей не отвечает, встряхиваюсь, всматриваюсь в его лицо. Его взгляд блуждает от лобового окна к боковому, от руля к панели управления. Чувство тревоги уже набатом гудит в голове.

– Второй год…

– Как?

Вскрикиваю и опять теряю контроль над дыханием, судорожно пытаюсь втянуть воздух, а он не проходит сквозь спазм.

– Вот же ж! – новая порция нашатыря обжигает мне ноздри. – Арина, приди в себя! Приди уже! Твоя мама под контролем. Я не бросил ее, лечу и ухаживаю.

– Все из-за тебя! – вдруг срывается с губ. – Все случилось из-за тебя!

– Ого, как ты заговорила! – глаза Матвея превращаются в черные угли. – Не вали с больной головы на здоровую! Сама взяла вину на себя!

– А какой у меня был выбор? Ты же сказал, что не видел на дороге девушку. Я думала, мы столкнулись с бочкой.

– Я не видел!

– Тогда почему помощник мажора сразу ее нашел?

Я выплескиваю в лицо любимого всю обиду, которую вынашивала пять лет, все горькие мысли и сомнения, которые родились в душе за это время.

– Дождь был! Ливень! Сплошной стеной! Темно было. Не видел я! – Матвей кричит хриплым голосом, но я не верю ему. Уже не верю. – Достало все! Хочешь сказать, что я подставил тебя?

– Нет, нет… я не об этом…

– Тогда, что еще от меня надо? Думаешь, мне легко было жить эти пять лет? Да я от чувства вины, что отправил невесту в тюрьму, чуть с ума не сошел! Я все готов был для тебя сделать! Все!

– Был готов? А сейчас – нет?

– Едрен-батон! Не цепляйся к словам! Если бы я знал…

Матвей не договаривает, резко распахивает дверь и спрыгивает на асфальт. Я сижу, обняв себя за плечи, уголками шейного платка вытираю слезы. Вот и встретились! Вот и поговорили! Впервые за столько лет мы так ругаемся, и не любовь сейчас переполняет мою душу, а разочарование. Та авария не только отняла жизнь Валерии, но и сломала наши.

Встряхиваюсь, стучу в окно.

– Отвези меня к маме.

Матвей привозит меня в роскошную современную клинику. В просторном холле стоят мягкие диваны, покрытые белой кожей. На низких столиках лежат журналы для развлечения посетителей, на огромной экране на стене мелькают кадры какого-то фильма. Везде цветы, запах кофе, негромкая музыка.