Зачистка территории - Владимир Митрофанов

"Любимов в период немецко-фашистской оккупации". На этом периоде по неизвестной причине все еще лежала печать молчания. Любознательный посетитель музея никак не смог бы узнать, где в городе располагались оккупационные власти, полиция, хотя эти сведения, несомненно, можно было бы попытаться достать, скажем, в архивах ФСБ. С большой степенью вероятности можно было предположить, что эти учреждения располагались в административных зданиях монастыря, то есть там же, где и в свое время размещалась ЧК. Достоверно известно, что в это время была убита одна девушка-комсомолка, которую звали Зоя

Водопьянова. И причем, застрелена немецким офицером прилюдно в самый первый день оккупации, казалось, без всякой на то причины. Что-то она такое ему крикнула по-немецки, он тут же вынул пистолет и выстрелил ей в грудь на прямо глазах у ее матери. Что такое она крикнула, так и осталось неизвестным.

В целом же во время войны город практически не пострадал, что было связано с его никчемным стратегическим положением. Все решалось на других рубежах – типа Вороньей горы, что под Хрючинском, – там действительно шли тяжелые кровопролитные бои. До сих пор хрючинские мальчишки и приезжие "черные следопыты" откапывали там оружие и кости, которые всюду лежали по окрестным лесам. Там, в лесу, рядом с трассой Любимов-Хрючинск, на немецкие же деньги было создано немецкое военное кладбище, которое специально нанятые смотрители содержали в полном порядке. Шахов, будучи проездом в Хрючинск, видел это кладбище из машины, хотел даже остановиться, чтобы осмотреть, но там уже стояло несколько мотоциклов с немецкими номерами, были посетители, и он выходить не стал.

Сначала, когда из Любимова ушли наши войска, город дня два был вообще без какой-либо власти, а затем пришли немцы. Для них это считался глубокий тыл и в Любимовской школе разместили военный госпиталь. Длительные позиционные сражения происходили километров за

150 от города – в лесах и болотах, окружающих Хрючинск, раненых доставляли оттуда и из других мест. Странные были эти два года оккупации, по сути представлявшие собой продолжение периода безвластия, который начался, когда ушли наши. Немцы стояли только в

Любимове, а в окрестных деревнях их не было вовсе. Всю власть в деревнях представляли один-два полицейских из местных мужиков, которые пошли туда служить чисто из-за пайка и своих не трогали.

Суть всей их службы состояла главным образом в том, чтобы отгонять от деревни разного рода бродяг, ищущих, где бы подкормиться.

Партизан в этой местности также не было, поскольку сплошные густые леса начинались далеко за рекой. Местное население было занято главным образом торфозаготовками, частично работала и бумажная фабрика. Те, кто жил и работал в тот период в Любимове, о том периоде упорно молчали.

Немцы, стоявшие в Любимове почти два года, однажды вдруг собрались и уехали. Еще через сутки пришли наши и тут же стали искать лиц, хоть как-то сотрудничавших с немцами, кого-то нашли и увезли в Н. Кроме того, забрали в армию тех, кто за эти годы достигли призывного возраста. Таких в городе нашлось человек двадцать. Их погнали прямо в штатской одежде, потом прошел слух, что чуть ли не сразу их будто бы пустили без оружия через минные поля.

Правда ли это было или нет – неизвестно, поскольку никто из тех ребят с войны не вернулся. Интересно, что пункт "находился ли на оккупированных территориях" после войны оставался в анкетах отделов кадров целыми десятилетиями. Иван Сергеевич, когда его хотели взять в партию, а сам он того не желал, так и сказал: "Знаете, а я проживал на оккупированной территории". Не сказал бы – точно взяли бы. А когда сказал, дело сошло на "нет" и разговора об этом больше не возобновлялось.

С той военной поры за школой осталось небольшое немецкое кладбище, где были похоронены умершие в госпитале раненые. На нем сначала был разбит школьный сад и огород, а потом построили новое здание школы. Когда копали фундамент, находили черепа и кости, а на срезах земли можно было видеть ниши разрезанных ковшами экскаваторов гробов. Вездесущие мальчишки искали ценности. Во множестве находили военные знаки и будто бы золотые зубы. Один из ребят откопал коробочку, по виду серебряную, наполненную каким-то белым порошком.

Порошок дали попробовать соседской собаке, насыпав ей в миску.

Собака есть этот порошок категорически отказалась, трясла Гловой и чихала. Так и не узнали, что это был за порошок.

В конце экскурсии особо интересующимся обычно показывали небольшой фильм о Любимове. Туда вошли отдельные кадры официальной хроники праздников, снятые профессионалами, но самое главное – любительские съемки. Фильмы, снятые на обычную 8-миллиметровую пленку были переведены на видео, сопровождались музыкой, голосом за кадром, но в отдельных эпизодах специально сохранили в записи стрекот проектора. Весь фильм занимал минут двадцать. Павел просмотрел его весь на одном дыхании. Местами пленка была сильно царапанная, а в одном эпизоде Павлу показалось, что он на несколько секунд увидел себя в детстве. Это было потрясающее ощущение.

Отпечаток детства. И еще была одна съемка на соревнованиях по борьбе, посвященных Дню Победы, которые он выиграл, как раз перед самым уходом в армию. Там даже Оля, бывшая его любовь, промелькнула.

Надо добавить, что Иван Сергеевич, будучи профессиональным историком, кроме всяких облигаций коллекционировал еще и личные дневники. Он так прокомментировал это в своем неизданном исследовании о дневниках, еще не представляя, какую популярность будут иметь сетевые дневники-блоги:

"Тетрадей с рукописями находили, и будут находить тысячами.

Иногда держишь в руках целую пачку исписанных тетрадок, и напрашивается вопрос: стоило ли затрачивать такой труд, если в целом сложить – не одного вечера, не одного дня и даже месяца, чтобы написать все это, а потом вдруг все это оказывается на чердаке или в чулане – никому, по сути, и не нужный хлам. Зачем это было нужно? А может быть, это важный вид самопознания отдельного человека в такой период жизни, когда имеется потребность раскрыться, а раскрыться-то и не перед кем, кроме как перед листом бумаги…

Всего у меня в коллекции – четырнадцать частных дневников, из них десять, конечно, девические – с рисунками одежды, с цветочками, сердечками и прочей чепухой. При чтении следует, конечно, учитывать, что подавляющую часть дневниковых записей занимает вранье перед собой и придумывание себя; часть дневников шифруется: иногда собственными шифрами, которые разгадать для тех, кто знаком с элементарными дедуктивными методами или даже просто с "пляшущими человечками", раз плюнуть, реже письмо застенографировано – это разве что чуть сложнее. Вот как раз эти-то зашифрованные части читать бывает действительно интересно, хотя, впрочем, далеко не всегда. В дневниках меня же вообще интересуют подробности частной жизни и реальные переживания бытия человеческого – то, чего ни матери, ни другу, никому, а частенько и себе, человек напрямую не скажет. Кстати, не всегда можно понять, в каком году сделана запись, поскольку многие ставят только дату типа "15 мая", а иногда вообще только день недели. Это типично для очень молодых людей – они редко заглядывают более чем на год вперед. Впрочем, дату можно иногда вычислить по одной только фразе из дневника, например: "Когда я шел сегодня по улице в школу, мимо меня пробежала какая-то женщина, крича: "Андропов умер! Андропов умер! Какое счастье!" Здесь описана какая-то с общечеловеческой точки зрения непонятная ситуация, но в то же время дату тут можно установить совершенно четко – стоит только взять энциклопедия и узнать день смерти генсека.

Качество дневниковых записей тоже совершенно разное. Девические, например, дневники, класса 9-го-10-го представляют собой изумительное чтение на ночь – скука смертная – там все повторяется изо дня в день, как в некоем длинном французском романе, типа, что он сказал, да что я сказала, да что на это сказала Нинка. Впрочем, девчонки, пожалуй, откровеннее с близкой подружкой, чем с дневником.

Парни же – нет, хотя они и вообще гораздо реже пишут дневники, поскольку заняты разными важными мужскими делами: куда-то бегут, жуя на ходу, даже уроки не успевая делать, а не то, что писать дома в тетради. Считается, если мальчик ведет дневник – у него наверняка не все в порядке с головой, он полон комплексов и проблем.

По роду своей работы я часто общаюсь с подростками, и, надо сказать, среди них есть люди настолько взрослые и цельные, уверенные в себе и собственном будущем, что даже зависть берет: правда тут нередко имеется незримое присутствие успешных родителей с большими деньгами. Иногда эта уверенность нередко напускная, внешняя. Мне же интересно всегда внутреннее – то, куда шестнадцатилетняя душа рвется, поэтому гораздо приятнее было читать следующий опус, найденный завернутым в бумаге, с оттиском герба СССР с монетки в 5 копеек на сургучной печати. В этих записках нет никакой позы, и, судя по всему, пишет их самый что ни на есть обычный парнишка. Он точно из нашей Любимовской школы, где и я сам кода-то учился. А школа наша была и есть самая простейшая и обыкновеннейшая и, пожалуй, разве что только урок литературы и был интересный, где мы сами предлагали свободные темы для сочинений, из которых были две замечательнейшие: "Кем я не хочу быть" и "Мертвые души среди нас".