В небе – гвардейский Гатчинский - Николай Богданов

Со временем мне стали поручать разные домашние дела – выстаивать сутками в очереди и получать по продовольственным карточкам на всю семью хлеб, на раздаточных пунктах – чечевичную кашу, осенью добывать картофель, перекапывая землю на убранных картофельных полях. В последующие годы меня на лето отправляли в деревню, где у богатых крестьян я пас скот. За это я получал несколько пудов ржаной муки, два-три мешка картофеля и кое-какую одежду. Осенью я возвращался домой и ходил в школу. Потом стал работать на стройках – вначале учеником печника, потом штукатуром, а вечерами учился в вечерней школе.

Был у меня закадычный друг-Ваня Кузнецов. От шоссе у нашего дома до самой реки Лучесы раскинулось летное поле военного аэродрома, огороженное колючей проволокой. В солнечные, свободные от работы летние дни мы с Ваней любили загорать в траве у проволочного ограждения на той стороне аэродрома, откуда аэропланы заходили на посадку. Нам доставляло большое удовольствие вблизи разглядывать немецкие «Фоккеры» и английские «Де-Хэвиленды», которые, снижаясь, пролетали над нами так низко, что чуть не задевали проволоку колесами. У колючей изгороди аэродрома и зародилась у нас с Ваней мечта стать летчиками…

…Вспомнилось мне, как вместе с Ваней, по поручению ячейки «Юных друзей Воздушного Флота», в которой мы с ним состояли, в воскресные и праздничные дни бегали по городу, собирали в жестяные кружки средства на строительство самолетов…

Шли годы, мы взрослели, редкими становились встречи с Ваней Кузнецовым. Но как-то утром я встретил его, и мы пошли с ним к нашему любимому месту – аэродрому. Высоко в безоблачном небе летали самолеты. Один из них снижался и заходил на посадку. Мы невольно остановились и стали наблюдать за ним. Вдруг Ваня схватил меня за руку:

– Смотри!… Падает!

Мы оба застыли в оцепенении. Переваливаясь с крыла на крыло, самолет быстро падал. Несколько мгновений – и он врезался в землю. На капустном поле запылал огромный костер. Мы побежали к нему. Тяжело раненный летчик пытался вылезти из разбитой и горевшей машины, но не мог – он был зажат переломившимся фюзеляжем. Мы растерялись… Вдруг Ваня нашелся:

– Лезем на хвост! Пригнем его к земле и освободим летчика.

Не теряя времени, мы влезли по фюзеляжу на хвост, вцепились в расчалку хвостового оперения и повисли на руках. Хвостовая часть фюзеляжа осела, образовался проем, через который мы вытащили потерявшего сознание летчика. Когда с аэродрома приехали санитарная и пожарная автомашины, самолет догорал.

Нас с Ваней отвезли на аэродром. Командование авиабригадой обстоятельно нас обо всем расспросило. В благодарность за спасение летчика командир эскадрильи покатал нас на самолете. Счастью нашему не было границ. Этот случай, пожалуй, и решил окончательно мой выбор. Одно время я мечтал учиться живописи, увлекался рисунком и рисовал как будто неплохо – все стенные газеты школы и пионерского отряда оформлялись мной. Но с того времени, когда мы с Ваней побывали на аэродроме и нас покатали на аэроплане, мы только и мечтали об авиации. Гораздо позже, уже будучи летчиком, читая какой-то исторический очерк об авиации, я узнал, что моим «крестным» был знаменитый ас А. Д. Ширинкин, один из самых доблестных красных военлетов гражданской войны.

Школа

Первая наша с Ваней Кузнецовым попытка поступить в военную школу летчиков была неудачной. Друга моего не приняли по недостатку образования, а меня по возрасту – мне не было семнадцати лет.

Мое стремление во что бы то ни стало поступить в летную школу не могли умерить даже категорические протесты родителей. Особенно протестовала мать. Со слезами на глазах она меня убеждала, что жизнь летчиков очень короткая, многие гибнут в расцвете лет. Надо сказать, что ее доводы и тревога за меня имели основания. В ту раннюю пору становления и развития авиации полеты нередко заканчивались аварией или катастрофой. Жители Оршанского шоссе были очевидцами и участниками частых похоронных процессий. На кладбище, расположенном у пересечения Оршанского и Смоленского шоссе, было много могил, увенчанных пропеллерами аэропланов. С фотографий, вставленных в их втулки, смотрели молодые лица. Первопроходцы неба несли большие потери.

Но крылья Родины создавал весь советский народ, с особой страстностью и самозабвением посвящало себя этому делу молодое поколение. Страстный порыв летать завладел тогда всей молодежью. В огромной степени этому способствовал IX съезд ВЛКСМ, объявивший шефство комсомола над Воздушным флотом. Тысячи комсомольцев, юношей и девушек шли в учебные и спортивные организации Осоавиахима овладевать авиационным делом.

Осенью 1931 года под Витебском, в фольварке Куковячино, была открыта школа летчиков Осоавиахима. В это время я окончил рабфак и был принят в педагогический институт. Не раздумывая, я забрал из приемной комиссии института документы и подал заявление с просьбой о приеме в летную школу, куда вскоре и был зачислен учлетом.

Учеба была разбита на два этапа: осенью и зимой мы изучали теоретические предметы, весной и летом учились летать. Местом учебы были классы, ангар и аэродром. Школа была небольшой и размещалась в бывшей помещичьей усадьбе, в двухэтажном доме. В километре от нее находился полевой аэродром с двумя ангарами, в одном хранились учебные самолеты, в другом размещалась ремонтная мастерская. Штат школы был небольшим, теоретической и практической подготовкой учлетов занимались начальник школы Муратов, начальник летной части Чулошников, три летчика-инструктора и несколько техников, политмассовой работой руководил комиссар школы, старый питерский большевик Бондарев.

На первых порах мы встретились с большими трудностями. Программа учебы была напряженной до предела. Все хозяйственные работы, охрана ангаров и складов, ремонт стареньких двигателей и самолетов ложились на наши, еще не такие уж крепкие плечи.

Зима тогда выдалась суровой, с лютыми морозами, метелями. Вьюги заметали дороги, не всегда вовремя удавалось подвезти продукты из города. Бывали дни, когда с пустым желудком, в продуваемой насквозь шинели приходилось стоять в карауле или выполнять тяжелые физические работы. Часто по воскресеньям мы, комсомольцы, отправлялись на лыжах в деревни за десятки километров проводить среди крестьян агитационную работу по коллективизации сельского хозяйства.

И некоторые учлеты не выдерживали трудностей, уходили из школы.

Вскоре руководство приняло меры, облегчавшие условия нашей жизни и быта. Мы получили теплое белье и обмундирование, шерстяные свитера, часовых обеспечили овчинными тулупами и валенками, стали лучше отапливаться классы и общежития. Всему этому в большой степени способствовал наш комиссар школы Бондарев. Мы поражались его неуемной энергии, огромной трудоспособности, сердечной щедрости и простоте. Каждое утро, после построения, он проводил политинформацию. Не торопясь, обстоятельно рассказывал нам о событиях в нашей стране и во всем мире, увязывая их с жизнью школы, с нашими задачами. Когда из-за снежных заносов к шоссейной магистрали невозможно было проехать, комиссар шел в ближайший колхоз, добывал там подводы, на которых завозили нам продукты, топливо и все необходимое. В долгие зимние вечера он приходил к нам в Ленинскую комнату, много и интересно рассказывал об Октябрьской революции, гражданской войне, непосредственным участником которых он был. Его можно было видеть на заседании комсомольского бюро, среди членов редколлегии стенной газеты, в классе самоподготовки, в караульном помещении, в столовой, где он интересовался качеством пищи. Весь день проводил он в стенах школы, хотя его семья, как и семьи других руководителей, жила в городе. Высокий, широкоплечий, всегда свежевыбритый, он неизменно был одет в защитного цвета френч с подшитым белоснежным подворотничком. На груди на красной муаровой розетке был прикреплен орден Красного Знамени.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});