М7 - Мария Свешникова

Мечта любого родителя СССР ― скопить пухлую пачку рублей, нанять усатых репетиторов с проседью, подготовить ребенка к поступлению, если повезет, то в МГУ (тут родителям Кати можно было не беспокоиться), обязательно на естественнонаучный факультет, и тем самым интегрировать чадо в любое общество.

И все шло по накатанной. Квартиру дали. В детский сад устроили. Только вот перестройка грянула и смела все мечты одним ударом шара для боулинга и сигаретами Marlboro ― пришли бренды, тренды и террор. Отец Кати, профессор Института органической химии, уехал тогда на заработки за бугор. Еще в конце 1990 года пару раз прислал денег в иностранной валюте и пропал, оставив после себя прощальное письмо и двести марок. Кати не успела расплакаться в прихожей, стоя коленками на ворсистом коврике с криками «Папа! Не уходи», вцепиться в засаленные чемоданные ручки и перегородить проход или просто подарить рисунок гуашью с тремя человечками, дружно держащимися за руки. Отец исчез так, как будто его никогда и не существовало. Прочерк в свидетельстве о рождении и бесхозные тапки в передней.

Он оставил только одно воспоминание ― конфеты «Мишка на севере», и каждый раз, когда Кати оказывалась в кондитерском отделе возле прилавка, у нее противно сосало под ложечкой. Но с возрастом она научилась списывать это гнетущее чувство на голод.

* * *

Вскоре после того, как Кати с матерью, на тот момент домохозяйкой, остались одни, с едой стало трудно ― мало того, что бесконечные очереди за макаронами и сахаром, так и на свежие овощи денег не хватало. Только заглянуть на Рогожский рынок, напробоваться квашеной капусты из пластиковых тазов, купить скромный кулек той, что с клюквой, и если оставалась «копеечка» в кошельке ― пару мандаринов для дочери. Неделями ужинали черным хлебом с сайрой или шпротами, по одной консервной банке на вечер, а на обед по выходным баловали себя варениками с картошкой, иногда со сметаной, а иногда просто с луком, жаренным в масле. Варили компот из замороженной смородины, дачной, родной, и вместо сливочного масла покупали маргарин.

Боролись гордыня и голод. Просить? Унижаться? Лучше сидеть у старой кухонной плиты и ждать лучшей доли. Надеяться, что Кати не запомнит этих скудных времен и не осознает бедности, а завтра случится чудо. Ну или послезавтра.

Ближе к новому году мать Кати взяли учителем физики в частную школу. Они продали квартиру в Балашихе и выкупили комнату в коммунальной квартире, где жила бабушка Кати, мужа которой забрали в Кащенко с прогрессирующей болезнью Альцгеймера. Так три поколения женщин оказались в двухкомнатной квартире.

Поменялись они с доплатой в свою пользу ― ее хватило на то, чтобы купить стиральную машину, обои и поставить только появившиеся в России пластиковые окна в одной из комнат, выходящей на Котельническую набережную.

Обои клеили сами. Плакали все трое втихаря. Каждая по своим причинам. Мать Кати из страха, что не справится и не сумеет одна вырастить дочь, бабушка по былому коммунизму и чувству защищенности, Кати по конфетам, куклам и просто тому, что слышала, как плакали все вокруг за закрытыми дверьми. И ждала лета, когда станет возможным спрятаться в дачном доме в поселке Никольское на М7. Забраться по хромым и дряхлым перекладинам на крышу сарая в дальнем углу участка и, греясь на теплом от полуденного пекла рубероиде, предаваться наивным мечтам о чуде материального характера. Так, наверное, зарождался ее цинизм. Единственное, где она позволяла себе быть романтиком ― в уединенных мечтах о деньгах и лучшей доле. Странный и дикий парадокс.

* * *

Когда нужно было устраивать Кати в школу, мать решилась, наплевала на гордость и позвонила свекру-академику, тот сказал, что Кати он внучкой не считает, уповал на то, сколько воды утекло, и пожелал удачи. Текст был настолько лжив и омерзительно гладко продуман, что вкрадывалась мысль ― его произносили не в первый раз, и где-то на дне ящика старинного письменного стола, обитого зеленым сукном, лежала записанная речь для отказа бывшим родственникам.

В семье отца Кати было много скелетов в шкафу и свидетельств о разводах. Однако это не мешало ее членам на мероприятиях и научных пиршествах, не поведя усом, не дрогнув и не разлив бокал, доверху наполненный хванчкарой, заявлять: «Семья Григорьевых славится тем, что в ней не было ни одного развода». Да и Кати в этой семье не было. Иванка новую родит.

Сколько холода и безразличия было в этой минутной телефонной беседе. Нет, мать Кати не надеялась на сочувствие, сострадание или чувство вины, но на человечность... Им же звания давали... Заслуженных, верных.

Прикрываясь заслуженными и верными героями труда, Григорьевы служили самим себе. Не детям. Те пусть сами.

Григорьевы умели аккуратно и уместно кичиться связями и знакомствами, тут им пропуска в Малый театр выписали, там на балет в Большой пригласили как членов АН CCCР. Если нужно было нарядиться ― они доставали из секретера в спальне музыкальную шкатулку с танцующими испанками, в движении похожими на крутящихся дервишей, и поднимали со дна чеки Внешпосылторга, клали в кармашек и под покровом вечера шли в «Березку» на Пятницкой.

Кати поступила в английскую спецшколу. Сама. Без взяток, протекции и валюты. По уму.

И ее взяли. Прописана была в соседнем доме, собеседование прошла, по-английски изъяснялась ― причин для отказов найти не удалось. С этого и началось ее сумбурное и несуразное отрочество. Слезы, отчаяние, обида... Снова сарай с его рубероидом, мечты о деньгах, красивой одежде, пахнущей Западом... Снова слезы, страх... И знание, что однажды она отомстит целому миру в лице безвольных и малодушных папиных дочек. Отомстит за то, чего у нее никогда не было и что, как ей чудилось, у нее беспричинно отняли. Она избрала целью своей жизни ― забрать положенное Богом счастье. Возможно, даже украсть.

Годы летели подобно кадрам киноленты, с жужжанием, вспышками и черными провалами, никто и не заметил, как Кати вдруг стукнуло восемнадцать...

Мечты ДД: приземленные

2003

На Вишняковском шоссе, ответвлении М7, на карте напоминающей вену, часто бывало мрачно и безлюдно. Это мрачное безлюдство началось за много веков до появления на свет Кати ― долгие годы каторжане, гремя кандалами, брели по Владимирскому тракту в далекое далеко, много тут было пролито горьких слез.

Всю свою жизнь Кати мечтала выбраться с М7. Как Левитан. Он тоже провел свои самые сложные годы по соседству. Ходила молва, что его видели, голодного, жалкого, сидящего на краю платформы «Никольское», свесившего босые ноги и жадно глазеющего, как девушки в кружевных митенках обсуждали «Парижские моды для русских читателей». Они прохаживались по платформе в прогулочных платьях, отделанных рюшем и шелковыми бейками, обмахивались веерами с изображением ирисов и маков. Молодые люди с тросточками, в наутюженных чесучовых костюмах и лаковых ботинках раскланивались с соседями по дачам ― вся Салтыковка приходила встречать приезжающих последним девятичасовым поездом гостей. Везли торты, новости и чтиво.

Левитан разглядывал довольных везунчиков и мечтал быть не беднее их, равным им или даже превзойти их всех вовсе. За горькими мечтами он забывал съесть свой кусок хлеба и нелепо натягивал тонкими пальцами рукава рубахи, больше похожие на лохмотья, чтобы прикрыть тощие запястья. Потом, написав свою великую «Владимирку», ушел на запад. В Москву. Прошел через унижения, стыд и дорогу каторжан.

Спустя век в местах, прилегающих к М7, по улицам и закоулкам бродили те же мысли ― да, в жизни, при всем апофеозе внешних изменений, остаются «вечные» ценности, и все хотят одного и того же ― достатка, счастья и временами любви. Боятся быть бедными или нелюбимыми, стыдятся заплаток на одеждах и берегут сервизы из мейсоновского фарфора до лучших времен, а сами пьют из грубых чашек с глубокими трещинами и янтарными разводами на дне.

Кати училась на втором курсе института, название которого походило на все остальные названия таких же шарашкиных контор, где якобы обучали финансам, экономике и бухучету за деньги. Денег у Кати не было. Особенно своих. Мать что-то давала ― когда получалось найти ученика для частных занятий, но так было не всегда ― физика давно уже вышла из моды.

Нет, на метро и салат из перемороженных крабовых палочек в столовой всегда находилось сто бумажных, а вот на нечто большее приходилось копить. Не есть, когда все вокруг аппетитно чавкают, идти пешком, вместо того чтобы доехать на маршрутке, не покупать конфет и глянцевых журналов, закутанных в целлофан, а вместо этого читать Ремарка по второму кругу, уворачиваться от вкусных запахов в магазине, а лучше и вовсе обходить их стороной. И все это, весь этот ад, после английской спецшколы.

В начале июня все в том же Никольском Кати познакомилась с двумя девушками, студентками последнего курса Академии физической культуры. Они снимали комнату в пятиэтажной кирпичной развалюхе возле дивизии Дзержинского. На большее денег не хватало. Ночами подрабатывали в казино на подтанцовках и давно мечтали преподавать. Но, ясное дело, их, молодых и зеленых танцовщиц, никуда не брали.