М7 - Мария Свешникова

В. пил почти год. Не водку, не пиво ― а просто все, что попадалось на глаза, захаживала Милена, приносила горячую еду, завернутую в детское одеяло, чтобы не остыла, рыдала, молилась, била кулаками по стене, просила одуматься. Когда в белой горячке В. начал выкидывать фотографии жены и сына, спрятала несколько под пальто и в нагрудный карман, вынесла тайком и зареклась отдать будущим детям В. Чтобы помнили.

Спустя год В. взял себя в руки и начал жить. Свыкся с одиночеством и не был готов брать за кого-то ответственность. Да, В. до сих пор винил себя, что не поехал с Оленькой и что в тайне мечтал отдохнуть от семьи, а еще неистово хотел свободы и в сауну. Ему же никакие Пифии не докладывали, что отдыхать от семьи придется всю дальнейшую жизнь, а та сауна сгорит через полгода.

* * *

Когда в жизни В. нарисовалась Кати, в нем вспыхнул отцовский инстинкт, замешанный с влечением ― странная и пугающая смесь. Просто тела, которыми В. баловал себя, позволяя похоти вырываться наружу, не шли в сравнение с Кати. Он захотел сохранить ее в своей жизни, может, до лучших времен, а может, для кого-то более стоящего.

Молодая, добрая, человечная, в меру простая и не по возрасту зрелая, такой он видел Кати, стараясь не заглядывать вглубь ее моментной меркантильности и жестокости.

Но, когда В. понял, что Кати исчезает из его жизни, как песок ускользает сквозь пальцы, и что, вместо того чтобы схватить ее и удержать, он спокойно смотрит ей вслед, отцовский инстинкт вдруг угас, и мужская жажда обладания взяла верх.

В. поднялся с кровати и зашел в гостевую комнату, Кати крепко спала, сжимая в руках подушку, и никак не отреагировала на его присутствие. В. осторожно присел на край кровати, провел пальцами по ее плечу с тонкой кожей, рассматривал, как венки проступают маленькой сеточкой, скинул с лица русые волосы, которые Кати разбросала по всем подушкам, потрогал чуть прохладные руки, лег рядом, приобнял ее, поцеловал в нос. Кати поморщилась, но так и не проснулась. В. пролежал рядом до семи часов утра, дождавшись, пока кровавые всполохи полностью прорисуют утреннее небо. И уснул рядом.

* * *

В. не слышал утренних распевов петухов и взятых ими бодрых октав, не разбудил его и грозный лай Гранта, пугавший всех без исключения проходящих мимо ограды соседей. А когда открыл глаза где-то возле полудня, Кати уже не было. Она исчезла. Съехала с его квартиры, оставив ключи консьержке, выключила телефон. Переоформила свою долю «Сатурна» на Ахмеда. И пропала.

В. искал ее год или даже больше, искал в Интернете, приезжал к ее старому дачному домику в поисках знакомого голоса. Обзванивал всех ее подруг, но те разводили руками и говорили, что сами давно ничего о Кати не слышали.

Спустя еще одну зиму он наткнулся в Интернете на ее страничку ― Кати была замужем. За молодым. Вечно неправа. И, как надеялся В., счастлива. Иногда он подглядывал за ней в Интернете, но что такое Интернет ― картинки, образы, все за стеклом, за туманом сплетен и тайн.

Кати осталась для него тайной. Хотя до той ночи, когда Кати исчезла, В. был уверен, что знает ее как свои пять пальцев.

М2. Маршруты

В России есть две беды: дураки и дороги.

Жизнь

Маршрут: в Никуда и Нижний Новгород

Когда наутро Кати исчезла, она оставила позади все: мечты, чувства, «Сатурн», В., мать, а главное, она оставила свои скомканные и противоречивые воспоминания о детстве и девяностых.

Говорят, это было время, когда люди издевались над людьми. Чего только стоило слезное письмо отчаявшейся бабульки в редакцию «Московского комсомольца»: она писала, что боится умереть, так и не узнав, чем закончится «Санта-Барбара». Но никто в редакции не был осведомлен, что станет с героями. Кажется, съемки просто прекратили. Или все замерло. И ответить было нечего. Забавно, мы жили в эпоху «Санта-Барбары», но так и не узнали, чем она закончилась.

Передав ключи от квартиры В. консьержу и запихнув все свое прошлое в несколько спортивных сумок и полиэтиленовых пакетов, Кати прыгнула в машину и совершила свой роковой побег. Решила бежать на восток по М7 ― к родине солнца, истоку лучей, глубинке России... Кати рассматривала в зеркале заднего вида дымное очертание Балашихи, и ей казалось, что кроме дороги ничего больше не существовало ― ни прошлого, ни настоящего. Лишь движение.

М7 была трассой ее судьбы ― Кати родилась у ее основания на Таганке, училась в английской школе в 5-м Котельническом переулке, пила «Балтику № 9» в подъезде высотного дома. А если двинуться от Котельнической набережной по указателям «М7», проехав километров пятнадцать, можно оказаться в Балашихе ― там, уже за пределами города Кати проводила лето и каникулы, на одном из ответвлений трассы заклеила столбы теми злосчастными объявлениями о продаже «Бьюика», встретила В... И вот сейчас она катилась в никуда и вспомнила, что в этом «никуда» живет ее бабушка. Дочь военного, она хранила и берегла ту квартиру на проспекте Ильича в Автозаводском районе, где прожила все годы Великой Отечественной войны.

Однажды во время бомбардировок снаряд попал в соседний подъезд, и, выбравшись наутро из бомбоубежища, бабушка собирала уцелевшие соседские вещи, которые раскидало по всему двору: детские панталончики, чуть покоцанный патефон, пластинки Анастасии Вяльцевой и даже тяжелый чугунный утюг. Вещи собрали, дом перестроили, воспоминания и квартира остались.

Кати задумалась о судьбе дорог, о Левитане с его «Владимиркой», в какой-то момент сквозь нее проходили, гремя кандалами, сотни и тысячи каторжан, где-то в районе Гороховца ей даже померещился кровожадный Кудеяр со своей собственноручно сколоченной ватагой, будто снова вышел грабить обозы, а завидев икарусы и фуры, метнулся прочь. Кати по этой трассе гнала жизнь... И редко давала возможность свернуть. По ее щекам струились слезы, с уст срывались слова не высказанных кем-то молитв. Возможно, много лет назад жена декабриста недомолилась, и вот сейчас эти прошения так и вставали добрым призраком внутри Кати. Снова возвращаясь в мыслях к Кудеяру, Кати начала читать молитву Животворящему кресту, слов которой, как была уверена, не знала, а тут они сами одиноко выносились из глубин ее души, наполняя салон чуть видимым светом, или то просто была дымка, просочившаяся сквозь щелочку в окне. Кати ощутила конечность всего происходящего, ведь пройдет день или два, а может, пара веков, и построят новую дорогу ― скоростную, платную, объездную, а может, просто переименуют М7 в имена новой России, а может, уже и не России, и кто-то властный и алчный погубит людей. И М7 нигде не останется, кроме картины Левитана и пары книг, которые, наверное, когда-то напишут фанатичные историки. И лишь Кудеяр будет иногда показываться на обочине трассы в поисках Беловодья, былых обозов и дороги в рытвинах, ныне покрытой асфальтовой гущей.

Да, еще М7 останется на паре разодранных в клочья старых карт, которыми кто-то холодный, голодный и бездомный укроется, а потом, чтобы согреться, попросту сожжет. Потому что будет холодно. А в России холодно будет всегда. Или почти всегда ― но это покажет лишь время.

* * *

Пока Кати душила и губила себя грустными мыслями, шум гладкой дороги давно превратился в грохот, а дымка автострад в прохладный туман. Сотрудники ГИБДД перевели взгляд с черной копоти от выхлопных труб массивных грузовиков на толстые или даже худощавые кошельки легковушек ― высматривая московские номера для наживы. Кати все время гнала, обгоняла: она же сбегает, спешит прочь от своей любви. И, не скупясь, платила за скорость отдаления от Москвы и Балашихи.

В детстве Кати часто задавалась вопросом «Где ночуют грузовики?» Тогда ей было невдомек, что тот маленький, плохо освещенный съезд с дороги под буквой «Р» и есть таинственная спальня для фур. Она остановилась на одной из них, чтобы пару часов вздремнуть. Днем, спрятавшись от солнца за упитанным туловищем грузовика. Не было ни беспросветных туч, о которых она мечтала, ни ливня, смывающего следы людей и их бегства, не выдалось едкого дождя, прибивающего пыль к земле, не было слышно ни сумрачных раскатов грома на задворках неба, ни тонкого голоса надежды на свежее послевкусие грозы, где вместе с пылью и жаром остынет ее обида на... на погоду? На дорогу? На В.? На всех вокруг, включая родителей и воспитательницу детского сада, отругавшую ее за первую в жизни нецензурную брань? Или обиду на себя, что позволила поверить, понадеяться и обмануться? Кати была обижена на жизнь. И даже вопроса «За что?» она не задавала. Знала, что ответа не будет. И это чувство безутешной обреченности мешало ей уснуть. Более того, именно оно мешало ей двигаться дальше. Куда-то пропало желание скорости и поспешного бегства. Багаж прошлого она увезла с собой в воспоминаниях.

На тот момент у Кати с жизнью были взаимно безответные отношения. Полоска черная, полоска белая, пунктир, сплошная.