Золотая змея. Голодные собаки - Сиро Алегрия

Повествование ведется то от лица автора, то от имени юного калемарского чоло Лукаса Вильки. Обособлена сюжетная линия дона Освальдо, зато тесно переплетаются судьбы старого плотовщика дона Матиаса и его сыновей Артуро и Рохелио; Лукаса Вильки и доньи Марианы; многочисленных героев второго и третьего плана.

Для «Золотой змеи», впрочем, так же как и для «Голодных собак», характерны вставные новеллы, которые, пожалуй, лучше всего было бы назвать мараньонскими притчами. В полифонический строй романа они вносят мягкие лирические нотки, а порой играют роль «назидательных» отступлений, передавая реакцию мараньонских аборигенов на различные проявления горькой перуанской действительности.

Чаще всего они влагаются в уста мудрого чоло дона Матиаса, хранителя старинных преданий мараньонской долины и мараньонской сельвы. Это притчи о таинственных голосах сельвы, о птицах, которых смерть встречает в лазурных небесах, о черте, торгующем людскими бедами, о горькой и сладкой коке, о неприкаянных душах.

С доном Матиасом, или, вернее, с его двойниками, пеоном Панчо и старым чоло Мануэлем Басо, Сиро Алегрия не раз встречался в мараньонской долине.

Знаком был Сиро Алегрия и с героем, быть может, самой трагической вставной новеллы романа — вечным беглецом Рьеро. Правда, человека, которого дон Хосе Алегрия годами укрывал от полицейских в Маркабаль-Гранде, звали не Рьеро, а Гаспар. «Полиция, — вспоминал Сиро Алегрия, — так и не добралась до Гаспара, но я понимал, как он тоскует по родной земле. Всю боль своего сердца изливал он, играя на тростниковой свирели…»

Мануэль Басо, Панчо, Гаспар, старики и юноши, древние старухи и смуглые мараньонские красавицы говорили на языке, который казался варварским жаргоном заезжим сеньорам из Лимы. Но это был живой и сочный язык, впитавший в себя сотни слов из индейских диалектов, а ведь индейцы-кечуа испокон веков населяли и пуну и долины в верховьях Мараньона. Каждую травинку, каждую лесную тварь называли они по-своему, выразительно и метко. Слов этих не было и нет в академических испанских словарях, но на берегах Мараньона они передавались из поколения в поколение.

Язык мараньонских чоло стал родным языком Сиро Алегрии, он владел им в совершенстве. И писатель открыл сокровища более ценные, чем золотые россыпи Мараньона.

Обращаясь непосредственно к роману «Золотая змея», отметим, что главы, посвященные дону Освальдо, по своей значимости во многом уступают чисто мараньонским эпизодам. Уроженец Лимы, инженер и искатель легкой наживы, дон Освальдо — это духовный брат сеньора Артуро Ковы, героя риверовской «Пучины». Дон Освальдо олицетворяет традиционные коллизии «зеленого ада» и ведет себя по образу и подобию всех просвещенных горожан, заброшенных в сельву авторами романов этого жанра. Однако причины крушения замыслов дона Освальдо Сиро Алегрия усматривает не только в слепой ярости тропической природы. Жизнь дона Освальдо обрывается на берегу Мараньона не потому, что золотая змея наделена какими-то мистическими свойствами. Суть в том, что дон Освальдо, пришелец из большого, чуждого мира, упорно хочет навязать сельве и ее обитателям законы и порядки этого мира. Механические пилы, отбойные молотки и драги сами по себе безвредны. Но они становятся опасными, когда их пускают в ход сеньоры «тугая мошна», когда щупальца столичных компаний дотягиваются до тихих селений долины и до седых вершин Анд. Этого не понимает и не желает понять дон Освальдо, хотя тщету его замыслов в мягкой и осторожной форме разъясняет ему дон Хуан Пласа, землевладелец и знаток сельвы, в облике которого угадываются черты дона Хосе Алегрии, хозяина поместья Маркабаль-Гранде.

Дон Хуан Пласа сомневается, так ли уж необходимо искать ценные руды на склонах окрестных гор и на берегах Мараньона. А дон Матиас твердо убежден, что ничего путного из затей приезжего сеньора не выйдет. Знает это и индеец-проводник, который ведет дона Освальдо на вершину горы Кампана.

Дону Матиасу, правда, одно время кажется, что дон Освальдо, скитаясь по сельве, извлек из этих «прогулок» кое-какие уроки. Он утратил столичную спесь, стал носить грубую одежду, пристрастился к коке, полюбил юную пастушку Ормесинду. Но горбатого могила исправит. В этом дон Матиас убедился, когда дон Освальдо посвятил его в свои планы.

Золото на Мараньоне, промывка по всем правилам, компания «Золотая змея»… «Очень хорошо, дон Освальдо…» — дважды повторяет дон Матиас, и слова эти звучат отнюдь не как доброе напутствие. Ни дону Матиасу, ни калемарским чоло не нужны золотые рудники.

И дон Освальдо погибает.

Мы без сожаления расстаемся с ним. Гораздо интереснее этого незадачливого покорителя сельвы чоло из глухого мараньонского селения Калемар — смелые плотовщики, которые всю жизнь проводят на своей капризной, злонравной, но горячо любимой реке.

Жизнь у них не легкая, но все же это жизнь, и реку, сельву, тростниковую хижину и клочок земли с кустиками коки ни дон Матиас, ни его сыновья, ни чоло Лукас Вилька ни за что не променяют на все блага Косты.

Самые драматические эпизоды романа связаны с Мараньоном: трагедия в Эскалере, история покинутого плота, медленно плывущего в неведомую даль, гибель несчастных коров, которых вплавь перегоняют через реку жадные скупщики скота, обвал и наводнение в пору безумного зимнего половодья.

Ты дорогу мне дай, Мараньон-река.Твои волны хотятпогубить смельчака.Не пугай меня, не страши, Мараньон,мое сердце сильнейтвоих грозных волн.

Алегрия не часто отрывается от Мараньона, но и в тех главах романа, где река не упоминается, калемарцы остаются калемарцами.

Пусть не вполне достойно вели себя чоло в этой странной истории с «голубой» пумой. Но ведь сельва есть сельва, и далеко не все ее тайны ведомы людям.

А вот с полицейскими в селении Шикун Артуро и Рохелио разделались на славу. И с паводком калемарцы справились отлично, и приютили у себя изъеденных волчанкой индейцев, и начальника выбрали себе отменного, он хоть и не может подписать своего имени, но зато ни одного калемарца в обиду не даст; а если заявятся в селение полицейские, он сумеет направить их по ложному пути.

«Река ревет, ей не по нраву наша вера в жизнь. Качаются, точно маятники, тяжелые гроздья бананов, плоды агвиатов и гуайяв налились, как девичьи груди, золотые шары апельсинов катятся по земле, зеленеет кока — сладкая и горькая, как судьба калемарцев.

А горные пики уходят в самые облака — это земля расставила вехи, чтобы людям было легче разыскать долины Мараньона и увидеть нашу жизнь такой, какая она есть».

Так кончается сага о людях Мараньона.

«ГОЛОДНЫЕ СОБАКИ». БОЛЬШЕГО ДОСТОИН МОЙ НАРОД

По прямой линии от долины верхнего Мараньона до тех мест, где развертываются печальные события романа «Голодные собаки», километров семьдесят — семьдесят пять. Но в Перу прямая линия не всегда бывает кратчайшим расстоянием между двумя точками. От Мараньона к селениям пуны дорог нет. И если зимой в мараньонской долине идут теплые дожди и свежеет от животворных соков земли буйная зелень сельвы, то в пуне, которая нависает над левым берегом реки, воют злобные вьюги и иней серебрит чахлые жесткие травы. Пуна в этих краях выше Карпат, а белоголовые вершины над ней чуть пониже Монблана.

Однако именно здесь, на студеном перуанском высокогорье, задолго до плаваний Христофора Колумба расцвела культура народа кечуа. Города Кахабамба и Кахамарка лежали в самом центре страны Тауантинсуйо — империи инков. С юга на север пуну прорезали великолепные дороги, они соединяли столицу империи — Куско с городом Кито, который охранял северные рубежи этого огромного государства.

Люди страны Тауантинсуйо плавили медные, свинцовые и серебряные руды, они возделывали тринадцать сортов картофеля и неприхотливые клубнеплоды — ольюко, око и анью. Они приручили лам, кротких и выносливых животных, которые давали своим хозяевам теплую мягкую шерсть, мясо, жир и кожу.

В империи инков никто не обрабатывал землю в одиночку. Землей владел сын солнца, всемогущий Инка, а пользовались ею крепко спаянные общины — айлю. Треть урожая они отдавали сыну солнца, треть его жрецам, треть оставляли себе.

В 30-х годах XVI века страну Тауантинсуйо завоевали испанцы. Завоевали, но не покорили. И ровно четыреста лет назад весьма энергичный вице-король Перу дон Франсиско де Толедо писал королю Филиппу II, что, доколе не будет уничтожена индейская община, Перу не станет колонией Испании. Дон Франсиско де Толедо семнадцать лет искоренял и уничтожал индейские общины, он переселил с гор в долины сотни тысяч индейцев, но разорвать незримые нити перуанских общин ему не удалось.

В начале XIX века, сразу же после провозглашения независимости Перу, молодая республика «упразднила» общины, якобы с целью преодоления вредных пережитков доколониального прошлого. Фактически же акт этот развязал руки латифундистам, которые получили возможность «на законном основании» отчуждать и скупать общинные земли. Однако общины не удалось уничтожить и республиканским властям. В 1920 году факт их существования был признан официально, но «реабилитированным» общинам правительство не вернуло земель, расхищенных «свободными предпринимателями».