Моя сто девяностая школа - Владимир Поляков

– Смахивает на наследника царского престола Алексея Романова. С чего это он у вас? – спросил солдат.

– Это мой Володя, – сказал отец, указывая на меня. – Уж так как-то получилось, что он в этом костюмчике похож на сына царя. Но мы с царями ничего общего, слава богу, не имеем.

– Вам повезло, – сказал моряк.

И они ушли.

Мама вернулась из булочной и сказала, что хлеба нет.

На Большом проспекте закрылись продуктовый магазин Бурцева, кондитерские "Карл Бездека" и "Жорж Борман", магазин металлических изделий Вержбинского и писчебумажный магазин Цыкина. Через весь проспект протянули длинный кумачовый плакат: "Да здравствуют Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов!"

В Никольском садике у Тучкова моста мы гуляли с моим другом Бобой Рабиновичем и в желтой деревянной беседке играли во взятие Зимнего дворца.

Так помню я свое детство до восемнадцатого года, когда встал вопрос о моем поступлении в гимназию.

ПТИЧКА БОЖИЯ

Когда же я впервые пошел в школу?

Этого дня ждал весь наш дом.

Мама начала волноваться еще за неделю, тетя Феня две недели скрывала свое волнение и начала проявлять нервозность за два дня, а папа уходил с книгой в уборную и волновался там, чтобы никто не видел.

Я тоже, конечно, волновался, но так как я был маленький, то волновался меньше.

И вот наступило утро этого дня. Я проснулся, умылся, оделся и вышел в столовую. Мама уже хлопотала у стола.

– С добрым утром, – сказал я и хотел поцеловать маму. Но мама отошла в сторону и кинула на меня изучающий взгляд.

– Как ты одет?

– Как всегда, – оказал я.

– Сегодня не "как всегда". Сегодня ты идешь на экзамен в гимназию. (Тогда еще была гимназия. Школой она стала через три месяца.) Я же тебе положила на стул чистую рубашечку, а ты опять надел эту кацавейку. И ради такого дня можешь помыть шею. Ничего не случится.

Я понимал, что нужно умываться, но мыть каждый день шею я считал излишней роскошью. Тем не менее я помыл шею, переодел рубашку и выглянул в окно.

На улице светило солнце, но все было более или менее обычно. Спешили прохожие, дворник подметал тротуар, шли трамваи.

В столовую вошел папа.

– Ну, как настроение? – спросил он. – Выдержишь экзамен?

– Не знаю, – сказал я и в этот момент начал вдруг волноваться.

Мама налила мне чай в стакан с подстаканником.

– С сегодняшнего дня ты взрослый мужчина, – сказала она, – и тебе полагается подстаканник.

А тетя Феня положила мне на блюдце румяные свежие коржики:

– Это я тебе испекла по случаю твоего экзамена.

Но я уже не мог ни пить, ни есть.

– Иди сюда, – сказал папа, – я тебя по-человечески причешу.

Он сел в кресло, зажал меня между своими коленями и раз пять делал мне английский пробор. Получалось то криво, то косо, то никак. И все же отец добился желаемого: пробор прямой тропинкой пересекал мою прическу.

– Иди сюда, – сказал отец и смазал мои волосы светло-зеленым бриллиантином. Теперь они сверкали, и я был готов к экзаменам.

– Ну, желаю тебе успеха, – сказал он и улыбнулся. Улыбка у него не очень получилась, потому что он был очень взволнован. Мне даже показалось, что он волнуется больше, чем я.

Мама взяла меня за руку и повела в гимназию. Сзади шла тетя Феня в своей шляпке, отделанной цветами и виноградом.

Гимназия ничего особенного из себя не представляла. Обыкновенная дверь обыкновенного дома. Слева – аптекарский магазин, справа – булочная. Только в дверь все время входили мальчики и девочки с папами и мамами. Все входили, и никто не выходил.

Мы вошли в большой коридор. Здесь было множество ребят. Все стояли возле своих родителей и ждали.

А из одной двери выходила высокая тетя и выкликала фамилии. Тогда мамы или папы толкали свое дитя, и оно шло к двери, за которой исчезало, а потом, много времени спустя, выходило улыбаясь, или мрачное, или даже в слезах.

Все смотрели на выходящего или выходящую и начинали дрожать. В том числе и я.

И вот высокая тетя произнесла:

– Поляков Володя.

– Иди же! – сказала мама. – Не волнуйся, ничего страшного нет. Все будет хорошо.

"Откуда она знает?" – подумал я и пошел в открытую передо мной дверь.

Войдя, я шаркнул ножкой и сказал – здравствуйте. Голоса у меня почти не было.

Передо мной стояла полная румяная женщина небольшого роста в зеленой вязаной кофточке.

– Меня зовут Елизавета Петровна, – оказала она. – Садись.

И я сел за парту. Парта была небольшая, черная, но мне она показалась тогда огромной, похожей на корабль, который отплывает в далекие неизвестные страны.

– Ты читать умеешь, Володя? – раздался голос учительницы.

– Умею, – сказал я.

– Вот, прочти это.

И она дала мне книжку.

Я прочел:

– "Осенью в саду увяли цветы и листья на деревьях пожелтели. Ветер шумел в ветвях. Мокрые воробьи прыгали по лужам".

– Хорошо, – сказала Елизавета Петровна. – Достаточно. Знаешь ты какие-нибудь стихи?

– Знаю, – сказал я, встал и продекламировал: – А. С. Пушкин.

Птичка божия не знает ни заботы, ни труда, Хлопотливо не свивает долговечного гнезда.

Долгу ночь на ветке дремлет, Солнце красное взойдет, Птичка гласу бога внемлет, Встрепенется и поет.

– Молодец, – сказала Елизавета Петровна. – А что ты думаешь об этой птичке?

– Ничего я о ней не думаю.

– А что думал о ней Пушкин?

– Он мне не говорил.

Елизавета Петровна улыбнулась.

– Я понимаю, что он тебе не говорил, но ведь поэт всегда думает о том, что он пишет. Как ты полагаешь, Пушкин сочувствовал этой птичке? Ему нравилось, что она не свивает гнезда?

– Я думаю, что ему нравилось, – сказал я.

– Значит, это хорошо – не знать ни забот, ни труда?

– Мой папа говорит, что человек не может не трудиться.

– Твой папа говорит правильно. И птичка тоже должна трудиться и вить гнездо.

– Но ведь она же птичка? – сказал я.

– Ладно. Оставим это. Скажи, пожалуйста, сколько будет три плюс два?

– Пять, – сказал я.

– А пять минус четыре?

– Один.

– А дважды восемь?

– Пятнадцать, – сказал я.

– А если подумать?

– А если подумать – шестнадцать.

– А девять разделить на три?

– Три.

– Ну, а теперь посмотри на эту картинку и расскажи, что на ней нарисовано.

И Елизавета Петровна подвела меня к висевшей на стене картине.

Я сказал – это сад, в саду гуляет женщина с детьми, мальчик играет на барабане, а девочка держит куклу. На кусте сидит ворона. А на клумбе – цветы.

– Какие?

– Разные.

– Можешь сказать своим родителям, что ты принят в старший приготовительный класс, – сказала Елизавета Петровна. – Поздравляю тебя, теперь ты ученик гимназии.

Я шаркнул ножкой и пулей выскочил из класса.

– Ну как? – кинулась ко мне мама.

– Никак, – сказал я. – Все нормально. Меня приняли.

– Как ты отвечал?

– Как мог.

– А что тебя спрашивали?

– Ничего особенного.

– Стихи читал?

– Читал. "Птичку божию". По-моему, ей понравилось. Особенно ей понравилось про папу.

– А что ты ей читал про папу? – испугалась мама.

– Я ей сказал, что папа любит говорить, что человек не может не трудиться, а учительница сказала, что папа говорит правильно. А Пушкин этого не говорил. Но тут что-то не ясно.

Мы пришли домой, и был праздничный обед, и после обеда папа даже вышел на балкон и крикнул мороженщика, который раскрыл свой голубой ящик и наполнил вафли мороженым крем-брюле. На моих вафлях было написано на одной "Варя", а на другой "Лена". И все радовались, а больше всех папа.

Он сказал:

– Видишь, как я тебе помог! Если бы я не сказал тебе, что человек не может не трудиться, ты мог бы провалиться на экзамене. А Пушкин смеется над птичкой, которая ничего не хочет знать и только поет. Это легкомысленная, беззаботная птичка. Кстати, почему ты не убрал за собой в комнате? Ты ушел в гимназию, а твоя постель осталась неубранной. Эх ты, птичка божия!..

– Не сердись, папа, я сейчас уберу, – сказал я.

Мне теперь все было нипочем. Я уже был ученик старшего приготовительного класса гимназии Лентовской.

ПЕРВАЯ ПАРТА

Вечером у нас дома был доктор Бухштаб. Обычно он приходил к нам, когда я болел, долго выстукивал меня холодным пальцем, прикладывал к моей груди стетоскоп и выслушивал меня, причем сам тяжело дышал. Потом он выписывал мне сладкую микстуру ипекакуану и советовал больше пить.

Но сегодня он пришел совсем по другой причине.

Яков Абрамович жил у нас в доме на две квартиры выше нас и пришел поговорить с моими родителями потому, что его дочка шла в ту же гимназию, что и я.

Мама угощала доктора чаем с сухариками и слушала вместе с папой его рассказ. Доктор сообщил, что это совсем не обыкновенная гимназия, что это частная гимназия, основанная дамой по имени Лидия Даниловна Лентовская, которая собрала в своей гимназии педагогов, уволенных из других гимназий по политическим причинам. Я не знал, что значит "политические причины", но понял, что царь был недоволен тем, что эти учителя говорили своим ученикам не то, что бы ему хотелось. Некоторые учителя даже сидели в царской тюрьме. Вот кто будет нас учить.