Сломленные ангелы - Ричард Морган

Как я и сказал, ничего особенного я не пропустил.

Когда я пришел в сознание в камере переоблачения, то просто купался в блаженстве. Природа блаженства, по большей части, была химической: в военных госпиталях принято непосредственно перед загрузкой всаживать в оболочку пациента изрядный заряд кайфа. Это их способ поздравить вас с возвращением, а заодно заставить почувствовать, что тебе ничего не стоит выиграть сраную войну в одиночку, дайте только дорваться до всех этих гадов. Полезный, конечно же, эффект. Но рядом с коктейлем из патриотических чувств плескалось и простое наслаждение от того, что находишься в целом и невредимом теле с полным комплектом исправно функционирующих конечностей и органов.

После разговора с доктором, однако, блаженство мое поумерилось.

– Мы выпускаем вас раньше положенного, – в ее голосе снова, как при нашем первом разговоре на ангарной палубе, звенела ярость, но уже менее отчетливо. – По приказу командования «Клина». Похоже, на полное восстановление для вас нет времени.

– Чувствую я себя отлично.

– Ну разумеется. Вы накачаны эндорфинами по самую макушку. Когда их действие ослабеет, вы обнаружите, что функции левого плеча восстановились лишь на две трети. Да и повреждения в легких тоже никуда не делись. Ожоги от «Герлена-20».

Я удивленно поднял брови:

– Не знал, что его распыляли.

– Да уж. По всей видимости, никто не знал. Как мне объяснили, это была триумфально успешная секретная операция. – Она сдалась, даже гримасу не смогла толком скорчить – слишком устала. – Мы основную часть вычистили, подвергли биорегенерации самые очевидные участки, уничтожили вторичные инфекции. После нескольких месяцев отдыха вас, скорее всего, ожидало бы полное выздоровление. При нынешнем раскладе… – она пожала плечами. – Постарайтесь не курить. Обеспечьте себе легкую физическую активность. Ох, да к такой-то матери…

Я попытался обеспечить себе легкую физическую активность. Прогуливался по палубе госпиталя. Вдыхал воздух в обожженные легкие. Разминал плечо. Тут яблоку негде было упасть: вокруг раненые мужчины и женщины занимались тем же самым, что и я. Некоторых я даже знал.

– Эй, лейтенант!

Большая часть лица Тони Ломанако превратилась в маску из обнаженного мяса, испещренную зелеными ярлычками биостимуляторов ускоренной регенерации. Впрочем, обычная ухмылка Тони была по-прежнему при нем, вот только обнажала слишком много зубов с левой стороны.

– Вы целы, лейтенант! Вот молодчага!

Он обернулся и поискал кого-то в толпе:

– Эй, Эдди! Квок! Лейтенант живой.

Обе глазницы Квок Юэнь Йи были залиты оранжевым гелем для инкубации ткани. Закрепленная на черепе внешняя камера передавала в мозг изображение. На каркасе из черного углеволокна росли новые руки. Свежая ткань влажно блестела.

– Лейтенант. А мы думали…

– Лейтенант Ковач!

Эдди Мунхарто передвигался с помощью экзокостюма, а бионити восстанавливали ему правую руку и обе ноги из рваных кусков, оставленных «умной» шрапнелью.

– Рад вас видеть, лейтенант! Видите, мы все тут идем на поправку. Можете не сомневаться, через пару месяцев триста девяноста первый взвод вернется и надерет задницу кемпистам.

Армейские оболочки для «Клина Карреры» в настоящее время поставляет «Хумало биосистемс». Новейшие военные биотехнологии от «Хумало» включают в себя несколько очаровательных модификаций, вроде системы блокировки серотонина, повышающей уровень бездумной агрессии, а также толики волчьих генов, которые увеличивают скорость и жестокость, а также усиливают стайный инстинкт, от него больно, как от подступающих слез. Глядя на изувеченные остатки взвода, столпившиеся вокруг меня, я почувствовал, как у меня начинает саднить горло.

– Эх, а хорошо мы их расчехвостили, да? – произнес Мунхарто, взмахнув своей единственной оставшейся конечностью, точно ластой. – Видел вчера в военсводке.

Микрокамера Квок повернулась, послышался тихий звук работающего гидропривода.

– Примете командование новым триста девяносто первым, сэр?

– Я не…

– Эй, Наки! Где ты там, чувак? Тут лейтенант.

Больше я на полетной палубе не появлялся.

* * *

Шнайдер отыскал меня на следующий день. Я сидел в офицерской палате для выздоравливающих, глядя в иллюминатор и дымя сигаретой. Глупо, но, как выразилась доктор, да к такой-то матери. Не так уж много смысла в том, чтобы беречь себя, когда с этого самого тебя в любой момент может содрать мясо с костей летящая навстречу сталь или уничтожить химическое оружие.

– О, лейтенант Ковач.

Я его не сразу узнал. От боли лица людей сильно меняются, а, кроме того, мы оба были тогда залиты кровью. Я уставился на него, не вынимая изо рта сигареты, мрачно гадая, кто еще из тех, кого подстрелили по моей милости, хочет поздравить меня с успехом на поле боя. Затем что-то в его облике показалось мне знакомым, и я вспомнил нашу встречу в погрузочной зоне. Слегка удивленный тем, что он все еще на борту, а еще больше тем, что блеф помог ему пробраться даже сюда, я жестом пригласил его садиться.

– Спасибо. Меня зовут, э-э, Ян Шнайдер, – он протянул руку для приветствия, на что получил кивок в ответ, затем угостился одной из моих сигарет, лежавших на столе. – Я очень ценю, что вы не, э-э, не…

– Забудьте об этом. Я вот забыл.

– Ранения… Э-э, ранения странно влияют на мозг… на память. Потому я и спутал звания и, э-э, все такое…

Я нетерпеливо заерзал:

– Слушайте, Шнайдер, мне в общем-то до этого нет дела, – потом набрал полные легкие не рекомендованного мне сигаретного дыма и закашлялся. – Единственное, до чего мне дело есть, так это протянуть на этой войне достаточно долго, чтобы спасти шкуру. Так что, если не сменишь пластинку, отправлю тебя под расстрел, а так можешь делать что тебе, на хрен, угодно. Ясно?

Он кивнул, но его поведение неуловимо изменилось. Нервозность свелась к простому покусыванию ногтя, а во взгляде, которым он меня буравил, появилось нечто хищное. Когда я закончил говорить, он отнял от губ большой палец и, ухмыльнувшись, взамен сунул в рот сигарету. Почти что беспечно выпустил дым в сторону иллюминатора и видневшейся из него планеты.

– Именно, – сказал он.

– Что «именно»?

Шнайдер заговорщически огляделся, но остальные обитатели палаты собрались в другом ее конце, поглощенные просмотром латимерского голопорно.

Шнайдер снова ухмыльнулся и наклонился ближе:

– Именно то, что я искал. Человек с головой на плечах. Я хотел бы кое-что вам предложить, лейтенант Ковач. Кое-что, что поможет вам выйти из этой войны не просто живым, но еще и богатым – богаче, чем вы можете вообразить.

– У меня хорошее воображение, Шнайдер.

Он пожал плечами:

– Ну ладно. Значит, просто с большими деньгами. Интересно это вам?

Я задумался, пытаясь прикинуть, что стоит за этим предложением:

– Если это подразумевает смену сторон, то не интересно. Не имею ничего против Джошуа Кемпа лично, но считаю, что он проиграет, и…

– Политика, – Шнайдер пренебрежительно махнул рукой. – Политика к этому никакого отношения не имеет. И война тоже, разве что в качестве сопутствующего обстоятельства. Я говорю о чем-то более основательном. О товаре. За обладание которым любая корпорация заплатит процентов десять своей годовой прибыли.

Я здорово сомневался, что такой товар может существовать в глухомани, вроде Санкции IV, и еще сильнее сомневался, что кто-то вроде Шнайдера может иметь к нему доступ. Но, с другой стороны, просочился же этот тип на военный корабль Протектората и получил медицинское обслуживание, о котором – по утверждениям проправительственных источников – безнадежно мечтают полмиллиона человек на планете. Что-то у него, возможно, и было, а сейчас что угодно, способное вызволить меня с этого комка грязи до того, как он разлетится на части, заслуживало внимания.

Я кивнул и затушил сигарету:

– Хорошо.

– Вы в деле?

– Я слушаю, – ответил я мягко. – В деле я или нет, зависит от того, что я услышу.

Шнайдер втянул щеки:

– Не уверен, что мы можем продолжать на таких условиях, лейтенант. Мне нужно…

– Тебе нужен я. Это очевидно, иначе этот разговор вообще бы не затевался. Так как, будем продолжать на означенных условиях или мне вызвать охрану «Клина», чтобы информацию из тебя выбили?

Повисла напряженная тишина. По лицу Шнайдера, точно кровь, растекалась усмешка.

– Что ж, – произнес он наконец. – Вижу, что недооценил тебя. В твоем личном деле нет ничего об этом, м-м, аспекте твоей личности.

– Любые данные обо мне, к которым ты мог получить доступ, не дают и половины реальной картины. К твоему сведению, Шнайдер, моей последней официальной военной должностью была служба в Корпусе чрезвычайных посланников.

Я подождал его реакции, пытаясь понять, удалось ли мне его припугнуть. Посланники имеют почти что мифологический статус в пределах Протектората, и славятся они отнюдь не мягкостью характера. Эта часть моей биографии не была секретом на Санкции IV, но я старался не афишировать ее без нужды. В лучшем случае из-за такой репутации в столовой воцарялось напряженное молчание при каждом моем появлении, а в худшем свежеоблаченные юнцы, в которых нейрохимии и пересаженных мускулов больше, чем здравого смысла, решали бросить мне вызов. После третьего летального исхода (с сохранением стека) Каррера вызвал меня на ковер. Командование, как правило, неодобрительно относится к убийствам внутри личного состава. Такого рода энтузиазм следует приберегать для врага. Было решено, что вся информация о моем прошлом в Корпусе посланников будет погребена в базе данных «Клина», а во всех прочих записях я буду проходить как профессиональный наемник, бывший морпех Протектората. Достаточно распространенная здесь карьера.