Три времени Сета - Дункан Мак-Грегор

Куда приятнее оказалось вспомнить принцессу Синэллу, жрицу древнего божества Аль-Киира, им же потом и убитую, а еще приятнее — Алму, красавицу из Аграпура… Душа ее тоже переселилась на Серые Равнины, но в памяти Конана останется ее голос, ее улыбка, нежный взгляд милых глаз… Вереницы прекрасных дев проплывали под веками Конана — в полусне, окутанные дымкой светлого тумана; он помнил всех — и тех, кто оставил след в его жизни, и тех, кто подарил ему лишь ночь…

Легкий ветерок перебросил с виска на лицо черную прядь — сие прикосновение было так ласково, будто быстрые пальчики девушки провели по его щеке. Все-таки жаль, что аргосским крестьянам не пришло в голову отправить в плавание по Хороту юную красавицу, а не рыжего недоноска… Вскоре, убаюканный тихим треском костра и шелестом листьев, Конан уснул, и сон его был так хорош, что и душа, растревоженная воспоминаниями, успокоилась…

* * *

В середине ночи чуткий слух варвара опять уловил некий посторонний звук. В первое же мгновение пробудившись, второе и третье он лежал недвижимо, прислушиваясь к тишине. Бульк-хлюп-бульк… И снова — бульк-бульк… Яростный рев вырвался из глотки киммерийца. Он молниеносно выбросил вперед правую руку и вцепился в рубаху вора, что пристроился на корточках меж камней и лакал Конаново пиво с наслаждением сластолюбца, дорвавшегося до женщины после двадцати лет темницы.

Жалобный писк его не остановил карающий кулак Конана: отняв уже почти пустой сосуд и бережно пристроив его в кустах, он коротко и сильно ткнул рыжего в лоб, отчего тот хрюкнул, завалился на кучку красной глины и так замер.

Разъяренный варвар, шипя и рыча, сел возле костра. Сон улетучился без следа, словно и не бывало. В глазах плясали то ли искры злости, то ли искры жарких языков пламени — все равно, потому что Конан сейчас был занят одной мыслью: сразу убить выловленного им придурка или подождать, когда он очнется и все же поведает освободителю смысл своего путешествия по Хороту? А может, пустить его снова плыть по течению? То, что рыжего привязали к доске и швырнули в реку, варвара ничуть не удивляло — ибо только последний недоумок вынесет возле себя такую гниду, — но за какую именно провинность?

В задумчивости Конан смотрел в самый центр костра, на пламенеющие в нем угли, и в голове его понемногу прояснялись затуманенные временен картины: маленький вендийский городок Тхату; прямоугольная площадь у восточных, главных врат; и смуглый человечек небольшого роста, юркий как малек в озере, узкоплечий и узкобедрый, с жалким клочком бородки, задорно торчащим вверх. Он исполнял на раскаленных углях банткату — танец древнего Востока.

Угли искрились и шипели под его босыми ступнями, белый шар — око всесущего Митры — жег его голое тело, но под завораживающие звуки бубнов, барабанов и дудок вендиец словно заново рождал удивительные движения банткаты, и сие было так прекрасно, что даже равнодушный к искусству варвар остановился посмотреть на чудо, а потом и пригласил танцора в ближайший кабак отведать вендийской акуры — крепчайшего белого вина, цена которого за кубок равнялась цене целой горсти отборного жемчуга.

После первой же бутыли Конан испытал непреодолимое желание станцевать на раскаленных углях без сандалий, и спасли его от этого неразумного поступка не уговоры посетителей кабака, не зазывные улыбки местных див, но только еще две бутыли акуры — варвар высосал их до последней капли и мешком свалился на пол, даже не вспомнив о стремлении исполнить киммерийский танец на углях в вендийском городке Тхату.

Протяжный стон прервал экскурс в прошлое, заставив тишину испуганно отпрянуть к полосе леса. Конан обернулся. Рыжая гнида восседала на кочке и пялилась на варвара наглыми зелеными глазами; розовые уши недоуменно шевелились, словно спрашивали: что случилось? кто этот синеглазый исполин, двинувший нашего хозяина по лбу так, что мы с ним упали?

С чувством глубокого удовлетворения обнаружил киммериец под взъерошенной челкой рыжего сине-красный отпечаток своего кулака. Фыркнув, он пожал плечами и снова повернулся к костру. Спустя пару вздохов пивной вор осторожными шагами приблизился к нему, робко сел рядом.

— Ты сердишься на меня, варвар? — В трескучем голосе его, как показалось Конану, наглости чуть поубавилось. Наверное, стоит дать ему еще в оба уха — возможно, сие лекарство избавит несчастного от страшной болезни — воровства.

Киммериец вовсе не вспоминал сейчас о том, что и сам не далее как предыдущим днем похитил у двух путешественников толстую плоскую лепешку величиной с добрую камбалу, не говоря уже о плаще делопроизводителя, сапогах глухонемого и всех прочих подвигах, за которые каждый город, где он побывал, без колебаний упек бы его на всю жизнь в темницу — если б, конечно, знал имя вора…

Ухмыльнувшись, Конан бросил на парня короткий, ничего не выражающий взгляд. В свете костра его волосы казались красными, а розовые уши прозрачными, как и нежная бледная кожа лица.

— Я весь день плавал по реке… Вода — вот она, рядом, а не достать…

Рыжий запыхтел, понимая, что объяснение это никуда не годится — ведь варвар освободил его, почему же он не спустился к реке, чтобы напиться, а украл кувшин с пивом? Он решил зайти с другой стороны.

— Два года живу как собака, — печальным голосом сообщил он. — Кто кусок хлеба швырнет, кто — кость… А о пиве только мечтать приходилось… Вот и не стерпел.

Конан хранил молчание. Ярость его прошла; от вулкана, бушевавшего внутри, остались лишь безобидные пузырьки, но рыжему знать о том было вовсе необязательно.

— Будь по-твоему, варвар, — в волнении выпалил парень. — Я пойду с тобой! — И он решительно взмахнул рукой, будто бы спаситель долго уговаривал его, а он не соглашался.

Конан почувствовал, как пузырьки, лопающиеся в его груди, вновь начинают размножаться и кипеть. Остановив на зеленых глазищах долгий сумрачный взор, он медленно, с расстановкой, произнес:

— А разве я звал тебя с собой, рыжая вошь?

— Нет, — ничуть не смутился парень. — Но позовешь.

— С чего это?

— Я — талисман! — гордо заявил рыжий, и глаза его зашарили по лицу варвара, надеясь узреть какие-то признаки удивления, радости, восхищения. Увы, суровые рубленые черты его спасителя не выражали ровным счетом ничего, а в синеве глаз блуждала скука и светилось откровенное желание выпить.

— Ты не понял, варвар? Я — талисман! Ты берешь меня с собой, и у тебя получается все — все, за что ни возьмешься! Хочешь сейчас прыгнуть через костер и не обжечься? Прыгай!

— Я и без тебя смог бы прыгнуть через костер, — мотнул головой Конан, отказываясь принимать такое доказательство.