Портрет художника в старости - Джозеф Хеллер

Сколько раз в день должен разумный человек прилечь и подремать — поздним утром, после полудня, ближе к вечеру, до ужина, после ужина на диване в гостиной перед отходом ко сну, — прежде чем он почувствует, что засыпает непробудным, вечным сном?

Подрядившись в Университете Южной Каролины прочитать лекцию в конце академического года, он уже начал изучать биографии знаменитых писателей и подумывал над тем, не огорошить ли слушателей названием лекции — «Литература отчаяния».

Наш автор был полон решимости продолжать писать, стараться продолжать писать. Он любил прилагать к себе, слабеющему, заключительные слова неназываемого голоса в пьесе Сэмюэла Беккета «Неназываемый»: «Я должен продолжать. Я не могу продолжать. Я буду продолжать», хотя его напасти и отдаленно не напоминали злосчастия героев пьесы. Для пущей верности он добавлял строку из теннисоновского «Улисса»: «Бороться и искать, найти и не сдаваться». Он будет продолжать.

Но за что же все-таки взяться? Роман о романисте исключается. Passe, вчерашний день, устарело. Да и тема, считай, закрыта растущим воинством наших печатающихся авторов. Совершенно исключается. Как исключается и книга о разочарованном, вечно недовольном университетском профессоре с несбывшимися литературными амбициями. Да, но почему обязательно профессор? Вместо него может быть учительница средней школы, попадающая в неудачные любовные истории с неудачными партнерами, на которых она больше смотреть не может без отвращения. Или учитель, глупо и без счета изменяющий жене.

Нет, не то и не для него. И потом, сколько можно об этом?

Несчастные супружества, неустроенные семьи — устроенные бывают? Отцы и дети, их натянутые, даже враждебные отношения — это надо давать крупным планом, и чтобы глаз — как хирургический скальпель. Требует полного погружения в материал, он такого не выдержит. И вообще это лучше получается у женщин, у них в наши дни многое лучше получается, включая обязанности, от века возложенные на мужчину, хмыкнул он, не уточняя, что это за обязанности. Дальше, исторические личности — специализация тех, кому он не чета, но и тех история перестает вдохновлять, как только они вчитаются в нее получше. Тайны, приключения, убийства его не интересовали, в них он просто не силен. В шпионском романе, в запутанной детективной истории — тоже. Может быть, гангстеры? Динамичный, захватывающий сюжет, голый секс, насилие. Или мафия? Может быть, очень может быть… Однажды он разыскивал в груде книг какую-то серьезную работу, забыл о чем, и ему попались любопытные сведения о гангстерах, промышлявших в двадцатые годы на Кони-Айленде. Идея написать о мафии с Кони-Айленда приходила ему в голову всякий раз, когда хотелось сделать роман, который легко переделать в киносценарий, который возьмет Голливуд. Что ж, материал сам идет в руки — но материал еще не замысел. На чем конкретно остановиться? И опять-таки идея эта требует изнурительной головоломной работы над феерической фабулой. На нее, эту работу, у него не хватит ни времени, ни, как ему хотелось думать, дешевой изобретательности. Больше всего он ценил в Борхесе то, что тот презирал избитые приемы прозы, как то: сюжет, обрисовку персонажей, мотивацию их поступков. Самые длинные сочинения Борхеса на редкость коротки. Он милосерден по отношению к читателю. Наш автор тоже научился обходиться без сюжета и обходить непременные и надуманные сложности. Правда, Борхес не продал ни одной своей работы американским киношникам или телевизионщикам, а продажа прав на экранизацию — это наша, сугубо американская, мера успеха, такого успеха, который утверждает вас в глазах отечественной аудитории как писателя незаурядного, и на ваши произведения ставится печать доброкачественной литературы. Само собой, остается еще одна тема — война, но она исчерпана, во всяком случае, покуда не разразится новая война, более интересная и удобная для художественного осмысления. К тому же он уже сотворил один неплохой роман, основанный на его военной службе во Второй мировой и создавший ему кое-какую репутацию, и он не знал, что, помимо гонораров, он мог бы добавить другой книгой. Да, в мире пока существуют экономическое неравенство и несправедливость, это общеизвестный факт. Однако не кричащий, не бросающийся в глаза. То же самое с расовым насилием. Социальный реализм — старье, вышедшее из моды. Где-то на дальней горелке его воображения давно томилась на медленном огне мыслишка сделать что-нибудь этакое, например, умеренно благопристойный сексуальный романчик. Томилась, вероятно, чересчур долго, потому что бесчисленное множество его коллег стряпали тем временем такие книжки одну за другой. Постельными сценами теперь никого не удивишь, секс прочно вошел в литературу, как когда-то в жизнь, особенно в бесстыдные журнальчики, предлагающие широчайший спектр дамских и девичьих услуг. И все-таки на один из крючков своей памяти и на одну карточку своей разросшейся картотеки он занес принципы подхода к сексуальному роману, обещающие оригинальность и дразнящую долю непристойности, роман вполне откровенный, грязноватый, пожалуй, даже порнографический, несмотря на то что в нем раскроется женский взгляд на вещи, хотя повествование будет вестись от лица мужчины. Для того чтобы подхлестнуть память и воображение, он еще несколько месяцев назад на особой карточке прописными печатными буквами начертал слова — название книги:

СЕКС-РОМАН

Когда его спрашивали, над чем он намерен трудиться теперь и он называл свое намерение, глаза у знакомых мужчин и женщин загорались от любопытства и предвкушения «клубнички». В этом заявлении и состоял весь фокус — припрятанный до поры козырь в рукаве: туз бьет даму, острил он про себя, понимая, что острота туповата и он не произнесет ее вслух даже под мухой. Заявляя о намерении писать секс-роман, он знал, что никогда его не напишет, пусть даже с точки зрения женщины. Такая книга вряд ли приличествует человеку его возраста, с удовольствием пребывающему в аскетической атмосфере незапятнанной репутации. Однако больше всего его смущало ощущение непоправимой неуверенности в самом предмете, о котором он постепенно утрачивал адекватное представление. Когда он видел, как веселые стайки девчушек, поступающих в колледж, увлеченно хвастаются друг перед дружкой, что они давно потеряли невинность, находятся под постоянным наблюдением медиков и глотают наркотики, он чувствовал, что цивилизация шагает вперед такими большими шагами, что он не успевает познакомиться с новыми явлениями жизни и беспомощно ковыляет далеко позади. Нет, замысел секс-романа о женщине, написанного мужчиной, при всей своей плодотворно-скабрезной притягательности практически недостижим. Но о чем же тогда писать?

Послушай, а как насчет романа, в котором повествование ведет сам роман? Он фыркнул над капризами своей фантазии. Почему бы и нет?

Идея, отнюдь не казавшаяся невозможной, моментально вызвала возбуждение. Начало романа очень простое, само приходит на ум: «Я зародился в мозгу Достоевского, Кафки или Мелвилла. Вот мои первые слова: „Я человек больной… Я злой человек. Я думаю, что у меня болит печень“», или: «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое», или «Зовите меня Измаил». Кому из читателей не захочется узнать, что это значит — быть знаменитым произведением прозы, герой которого — сама книга, борющаяся за существование?

Да, что ни говори, замечательная, зажигательная идея, но ее хватит всего на несколько страниц, на экспериментальный этюд для отдела юмора в академическом ежеквартальнике, чьи просвещенные читатели сразу узнают, кто есть кто. Где еще, в каком краю искать что-нибудь новенькое, оригинальное, такое, о чем не писали ни он, ни десятки других и не строчат сейчас, в эту самую минуту, когда он бездарно бьется над бумагой? Если на земле нет такого края, может быть, поискать на небесах? Вполне, вполне уместно. Тем более что многие созвездия названы именами людей и животных и имеют увлекательную историю. Большая Медведица, Малая Медведица, Кассиопея, Орион-охотник… Все это мило, но в таком случае придется засесть за астрономию, хуже того, много хуже — за астрологию. Придется искать людей, сведущих в астрологии, чтобы провести с ними серию бесед, и тут же шевельнулось опасение, что этими собеседниками окажутся женщины, до безрассудства твердые в своей астрологической вере, скорее всего вегетарианки и слабые на передок. Он, вспомнилось, встречал таких прежде и когда-то, в незапамятные времена, был влюблен в двоих. Без усилия и с нежностью, словно воочию увидел он двух молодых женщин, с которыми у него были такие страстные встречи давным-давным-давно. Одна, он слышал, потом вышла замуж и нарожала детей, имя другой иногда появлялось в газетах — она стала заметной фигурой в рекламе развлекательного бизнеса. Обе любили картишки. Он улыбнулся, вспомнив еще кое-что. С одной он целый год выедал ежедневно по банке пивных дрожжей, приправленных яичным желтком с добавлением холина и бананов, перемешанных с йогуртом, снятым молоком и медом, — гремучая смесь, до того отвратительная, что трудно себе представить. Почти целый год, подумать только! Вот она, безрассудная причуда бескорыстной любви. Одна возлюбленная научила его слышать в глубине сладкозвучных мелодий камерной музыки Шуберта растущий рокот треволнений. Другая посвятила его в тайны томных ритуалов индуистского искусства любовного акта. Ради них он с помощью физических упражнений сбрасывал вес, чтобы похвастаться стройным и сильным спортивным телом. Всегда, когда он вспоминал их, им овладевала несбыточная мечта встретиться с каждой из них хоть один еще раз, чтобы с грустью почувствовать взаимное влечение и вместе посмотреть, что из этого получится. Ему казалось, что он знает, что получится: несмотря на рубцы и раны, нанесенные временем, он влюбится в обеих на два-три дня, а может быть, и больше, потому что и та и другая были умные, проницательные, наделенные чувством юмора женщины, и обе влюбятся в него, хоть на день, на два, потому что он тоже умный, проницательный и наделен чувством юмора. В каком-то из своих набросков он даже запечатлел придуманную ситуацию: обеспокоенный муж одной из них неожиданно звонит ему и устраивает свидание с женой, которая захотела еще разок повидаться с ним, но не может выбраться из дома из-за плохого самочувствия. Он не сомневался, что встреча пройдет замечательно. Он же в конце концов оптимист. Он в конце концов романист.