Роковой выбор - Виктория Холт

Анна была добродушна и довольно ленива. Она не любила ничем себя утруждать и всегда умела ловко уклониться от любого затруднения. Когда ей что-нибудь надоедало, особенно уроки, она жаловалась, что у нее болят глаза. Мы были обе тогда очень счастливы. Она подсмеивалась надо мной, потому что я хотела про все узнать.

– Вот ты и узнавай, сестрица, – говорила она, – а потом мне все и расскажешь.

Я рано поняла, что мою мать считали очень умной. И правда, она часто решала, что следует делать. Отец обычно говорил: «Ты, конечно, права, дорогая». Она была в дружеских отношениях со многими учеными людьми при дворе. Король отзывался о ней, как о «моей серьезной умнице невестке». Меня удивляло, что при этом она обожала не интересующуюся ничем серьезным и такую непохожую на нее Анну. Единственное, что было у них общего, это любовь к сладостям. Они нередко сидели рядом, поедая засахаренные фрукты из стоящего между ними блюда.

Однажды врачи сказали, что если Анна не прекратит поедать сладости при первой же возможности, то нездоровая полнота может повредить ее здоровью. Это напугало мать. Быть может, она обвиняла себя в потворстве их общей слабости. Во всяком случае, Анну отослали на время к одной из придворных дам. Она должна была следить за тем, что Анна ела, и мать надеялась, что в чужом доме присмотр за сестрой будет строже, чем во дворце, где ее друзья с готовностью уступали ее просьбам дать ей что-нибудь сладкое.

Мне было грустно расставаться с сестрой. Жизнь была уже не та без ее добродушных улыбок. Я воображала ее в строгом воздержании, лишенной ее любимых сладостей. Вероятно, и к этому она относилась со своим обычным добродушием. Это был счастливый день, когда она вернулась, в превосходном настроении, как всегда, и хотя и не худенькая, но, по крайней мере, и не такая толстая, как раньше.

Все заявили, что это было чудесное исцеление, хотя вскоре стало ясно, что искушение по-прежнему оставалось непреодолимым. Но мы были так довольны, что она вернулась, что только улыбались ее невоздержанности.

Пока Анны не было дома, я так по ней скучала, что родители решили найти мне подругу, которая заменила бы мне сестру, и, на мою удачу, их выбор остановился на Анне Трелони. Она была на несколько лет старше меня, и мы сразу же очень подружились. Было чудесно иметь кого-то, с кем всем можно поделиться и лучшего друга, чем Анна, всегда искренне сочувствующего и понимающего, мне было не найти.

Моя сестра всегда настаивала, что она должна иметь то же, что и я, поэтому, когда она вернулась домой и увидела, что у меня есть подруга, она тут же потребовала, чтобы ей тоже нашли кого-нибудь. Она высказала свое желание матери, и та сразу же приступила к поискам подходящей особы.

Когда-то ее внимание привлекла к себе одна из фрейлин, некая Фрэнсис Дженнингс, чье семейство было несколько сомнительного происхождения. Непонятно, каким образом она оказалась при дворе, но сама она была очень мила – не то чтобы красива, но привлекательна и остроумна. Моя мать, сама отличающаяся живым умом, любила окружать себя себе подобными, и в людях ее привлекал больше ум, чем происхождение. Отсюда и ее интерес к Фрэнсис. А когда ею прельстился один из членов благородного семейства Гамильтонов, моя мать способствовала этому союзу.

У Фрэнсис была младшая сестра, Сара, которую она очень хотела пристроить при дворе, и, когда молоденькую девушку представили моей матери, она сразу показалась ей очень способной. Она была на пять лет старше моей сестры, но, по мнению нашей матери, это не должно было воспрепятствовать ей стать веселой занимательной подругой для нашей несколько апатичной Анны.

Честолюбивая Фрэнсис с готовностью ухватилась за это предложение для своей сестры, и я уверена, что с той самой минуты, как Сара вошла в наш придворный штат, она тоже поняла, какие возможности перед ней открываются.

Она сразу сумела найти подход к Анне, и с первого же дня они стали близкими подругами. Вместе мы составляли счастливый квартет: Анна Трелони и я, моя сестра Анна и Сара Дженнингс.

А потом какое-то беспокойство закралось в мою душу. Я почувствовала, что что-то не так. Изменилась моя мать. Временами она стала рассеянна. Она улыбалась и кивала головой, но мысли ее носились где-то далеко. Она не похудела, но лицо у нее как-то осунулось. Я заметила, что и цвет лица у нее изменился. Кожа приняла странный желтоватый оттенок, и мать то и дело подносила руку к груди, морщась от боли.

Я думала сначала, что она беспокоилась из-за отъезда своего отца. Когда я воображала, что бы я почувствовала, потеряв своего, я могла понять ее печаль. Но был только один герцог Йоркский и одна леди Мэри; ни один другой отец и другая дочь не любили так друг друга. Да, моя мать рассталась со своим отцом, который сбежал, чтобы сохранить голову. Но снедало ее все-таки что-то другое. Однажды я увидела, как она прогуливалась в парке с отцом Хантом; они вели между собой серьезный разговор.

Я знала, что отец Хант был монах-францисканец, и была уверена, что Гилберт Шелдон, архиепископ Кентерберийский, был бы недоволен, увидев мою мать беседующей с католиком да еще и монахом.

Тогда я не придала этому особого значения, пока не услышала, что народу не нравился брак моего дяди с Екатериной Браганца, потому что она была католичка, а англичане не любят католиков.

И все-таки эти тревожные мысли, смутившие мое душевное спокойствие, не могли надолго овладеть мной. Они были не более как тени, промелькнувшие и исчезнувшие, не омрачив солнечного счастья тех далеких дней.

* * *

Моя мать должна была скоро рожать, и, хотя при ее обычной избыточной полноте внешне беременность у нее была почти незаметна, сама она постоянно ощущала недомогание.

Анна и я с нетерпением ожидали появления братца или сестрицы. Мы надеялись, что у нас будет сестра. Братья были неинтересны, они постоянно болели. К нашему восторгу, родилась девочка. Ее назвали Екатериной в честь королевы. Мы много говорили о ней, вернее, я говорила, а Анна слушала. Анна всегда предпочитала слушать. Иногда мне казалось, что она становится еще более ленивой, чем прежде.

Нас посетил отец. Был холодный мартовский день 1671 года. Мне в это время было почти девять, а Анне уже исполнилось шесть. Я сильно встревожилась, увидев страдальческое выражение на лице отца. Он сел и, обняв нас, тесно привлек к себе. Тело его сотрясалось от рыданий. При виде моего непобедимого героя, настолько сломленного горем, я преисполнилась ужаса и скорби.

– Мои дорогие доченьки, – сказал он, – нас постигло страшное несчастье. Как мне сказать вам? Ваша мать… ваша мать…

Я нежно поцеловала его, отчего слезы полились у него еще сильнее.