В глубинах Балтики - Алексей Матиясевич

Переваливали через Урал по старой горнозаводской дороге. Временами скорость движения была такой, что мы успевали соскочить с подножки вагона, собрать на склоне насыпи горсть земляники или букет цветов и догнать поезд. Так, двигаясь по этапам от одной узловой станции до другой, упрашивая, ругаясь и угрожая, но все же неуклонно приближаясь к своей цели, мы в конце концов благополучно добрались до Архангельска.

Здесь нас никто не ждал. Два дня прожили в вагонах, а затем нам предложили поселиться в Соломбале, в пустующем деревянном бараке военного времени. Окна его были на уровне земли, вместо потолка — крутая двускатная крыша. Дощатые парные нары, длинные скамьи и столы — вот и вся обстановка барака. Затхлый, сырой воздух, сильный запах карболки, окна и стропила затянуты паутиной, на дощатом полу слой засохшей грязи. Картина была довольно неприглядной.

На стоявших поблизости судах достали необходимый инвентарь и учинили морской аврал. Мыли и скребли со всей тщательностью. Погода стояла теплая, через открытые настежь окна и двери вливался свежий воздух. К ночи, когда мы разместились по нарам, барак показался нам уже довольно уютным. Усталые и голодные, завалились спать.

К.А. Мецайк и наш комиссар Маркел Иванович Сидельников с ног сбились в хлопотах. Прошло несколько дней, прежде чем нашу команду признали законной и поставили на довольствие. Черный, плохо пропеченный хлеб и крепко просоленная треска многолетнего хранения составляли наш паек. Вот теперь [16] пошли в ход остатки наших запасов соли, сделанных в Омске. По дороге в Архангельск мы выменивали на соль молоко, творог, масло, овощи, рыбу — каждый выбирал то, что ему хотелось в дополнение к пайку хлеба, получаемого на станциях. Теперь индивидуальные запасы соли объединили, выбрали артельщика из машинной команды; все звали его дядя Вася, а вот фамилию я забыл; не нашел ее и в своих записях.

По утрам, прихватив с собой одного или двух человек для подмоги, дядя Вася отправлялся на базар. На соль он выменивал свежую и копченую рыбу, молоко, овощи и грибы. Однажды откуда-то достали сахарного песку и на пять дней стали выдавать по 200 граммов на человека. Запомнились сахарные кулечки. Кто-то из команды нашел в заброшенном бараке ящик с деньгами, выпущенными белогвардейцами. Узкая длинная 50-рублевая бумажка бледно-зеленого цвета с черной подписью — Чайковский. В такую бумажку, свернутую конусом, артельщик, не взвешивая, безошибочно отсыпал 200 граммов песку.

Наконец решился вопрос с судами. Для перегона на Енисей выделили два буксирных парохода, построенных еще накануне первой мировой войны в Голландии: «Амстердам» с машиной мощностью 450 лошадиных сил и «Вильгельмина» — в 300 лошадиных сил. Несамоходных судов передавали нам пять; три металлические плоскодонные баржи, бывшие плавучие артиллерийские батареи Северо-Двинской военной флотилии, и два небольших лихтера «Анна» и «Рево», построенные за границей. Все суда были в запущенном состоянии. Баржи — артиллерийские батареи — стояли у причала Моисеева острова, орудия с них уже были сняты, но на палубах и в трюмах оставались еще орудийные фундаменты, которые теперь следовало убрать. Работы было по горло. На всех несамоходных судах надо было подготовить из стальных тросов браги для буксировки их морем. На баржах люковые закрытия не соответствовали требованиям морского перехода, и их надо было надежно [17] загерметизировать. На буксирных судах требовалась переборка главных двигателей и вспомогательных механизмов. Надо было перезалить подшипники и выполнить другие крупные работы. Вместе с заводскими рабочими экипаж принялся за работу.

В это же время в Архангельске готовились морские транспортные суда к походу в устье Оби к Енисея за сибирским хлебом. Мы должны были подготовить все свои суда ко времени выхода хлебной экспедиции: каждому транспорту поручалось взять на буксир наши баржу или лихтер, а буксирные пароходы должны были следовать за ними самостоятельно.

Казалось, все шло хорошо. Но пока мы продолжали жить в бараке, нас одолевали клопы; никакие меры не помогали. Все сходились во мнении, что уничтожить их можно только поджогом барака. К этой напасти прибавилась иная: больше десятка наших людей заболели дизентерией. Не миновала и меня эта хворь. Но в госпиталь никто не пошел. Здоровые переселились на суда, а мы, больные, остались в бараке. Работы не бросали, болезнь переносили на ногах, принимая медицинские снадобья и лечась народными средствами. Наш замечательный артельщик дядя Вася ежедневно приносил с базара свежую чернику, выменивая ее на соль. Все больные были посажены на черничную диету. Ели ее свежей, пили сок, варили черничный кисель. Принятая на должность кока на буксирный пароход «Амстердам» уже немолодая женщина тетя Шура приготовляла из свежей картошки крахмал, кисель получался густой, душистый и вкусный. Так с помощью нашей «родни» — «дяди» и «тети» — мы побороли болезнь и выжили... Все подготовительные ремонтные работы закончили в срок. Три баржи надежно законвертовали — герметично закрыли трюмы и заварили иллюминаторы. Их должны были буксировать (без груза и людей) транспортные суда. На лихтеры погрузили полученные от «Беломортрана» для Енисейского пароходства несколько бухт стального и манильского тросов, трюмные брезенты, запасные тросы (на случай замены браг) и другое имущество. [18]

На каждом лихтере был шкипер и три матроса. До Обской губы их также должны были буксировать транспорты, а дальше предполагалась буксировка нашими буксирными судами.

Мы уже несколько дней жили на своих посудинах. Ходовые испытания буксирных пароходов показали хорошее качество ремонта. Получив настоящий морской паек, все повеселели и с нетерпением ждали выхода в море. На буксирном пароходе «Амстердам» пошел архангельский капитан Александров, помощником — красноярец Леонид Морозов, боцманом — Николай Юферов, матросами были я и еще два человека; на буксирном пароходе «Вильгельмина» команда состояла из красноярцев, капитаном был Август Робертович Ванаг. (К сожалению, дневник, который я вел в те дни, во время блокады Ленинграда так отсырел, что восстановить фамилии всех участников экспедиции было невозможно, а в памяти они тоже не сохранились.)

В погожий августовский день архангельцы проводили в море пароходы хлебной экспедиций «Г. Седов», «А. Сибиряков», «Канин», «Обь» и «Енисей», которые повели на буксирах наши несамоходные суда. «Амстердам» и «Вильгельмина» шли в кильватер.

Вначале мы не отставали от всего каравана, но когда повернули на северо-восток и пошли против встречной волны, наши пароходики стали зарываться и терять ход. Вскоре транспорты с баржами на буксире маячили уже где-то на горизонте. С «Вильгельмины» передали семафором, что помпа не успевает откачивать воду из форпика, который заполнился водой, и поэтому они против волны идти не могут.

Подойдя к «Вильгельмине», мы увидели, что нос судна осел почти до привального бруса. Оказалось, что пробки, которыми были закрыты клюзы якорных канатов, выбило волной. Вода попала в цепной ящик, а затем и в форпик. Водяную магистраль чем-то забило, и вода не поддавалась откачке. Посоветовавшись, капитаны решили вернуться в Архангельск. В это время мы находились примерно на траверзе Верхней [19] Золотицы. Пока на «Вильгельмине» не откачали всю воду из форпика, идти полным ходом не могли. Только через сутки добрались до Архангельска. На «Амстердаме» тоже оказалось много воды в носовых помещениях и было выбито стекло в рулевой рубке.

Подготавливая суда к новому выходу в море, мы тщательно проверили все забортные отверстия, водоотливные системы, горловины угольных ям, вставили выбитые в рубках стекла и зашили их досками, оставив лишь смотровые щели. Мы превратили наши пароходики в герметически закупоренные «бочки», теперь вода могла попасть внутрь судна только через дымовую трубу.

К.А. Мецайк и М.И. Сидельников выхлопотали для нашего сопровождения ледокол №8 под командованием капитана Сухорукова.

Еще раз все внимательно проверив и пополнив запасы вторично вышли в море. Погода сначала была хорошая, шли полным ходом, но у мыса Канин Нос нас все же прихватил свежий ветер.

«Амстердам», сильно перегруженный дополнительными запасами, с трудом взбирался на гребень волны и затем стремительно летел вниз. Винт в это время бешено вращался в воздухе. Суденышко вновь поднималось на волну и почему-то в каждую третью или четвертую волну зарывалось носом. Огромный вал перекатывался через все судно, и в такой момент из воды выступали только мачта, труба и верхняя часть рулевой рубки.

Широко расставив ноги, я в огромным усилием справлялся со штурвалом, стараясь удержать судно на курсе. Путевой компас, как на многих судах голландской постройки, был вделан в подволок рубки. Чтобы следить за курсовой чертой, приходилось держать голову почти непрерывно запрокинутой назад, поэтому с непривычки шея затекала, кровь приливала к затылку, и казалось, что его колют тысячи иголок.