Выродок. Часть первая - Дмитрий Львович Рузанов

за него Великой Рыбине, но или её голос был тих, или у речного божества и без этого было много дел. Вскоре в тёткиных молитвах стали возникать и другие просьбы. Прежние постояльцы съезжали, новых становилось всё меньше, и хозяин нередко заводил разговор о продаже дела, подсчитывая убытки по вечерам. Он стал частенько прикладываться к кувшину с вином, и махнул рукой на своё хозяйство. Напившись в очередной раз, он даже содрал вымпел с гостевого шеста и, если бы не тётка с Грошиком, сломал бы и сам шест. Жизнь действительно повернулась к ним плохой стороной – последнее время они экономили во всём: дела в кашеварне шли из рук вон.

Каждый день, еще затемно Грошик приходил к наследному столбику в поисках тех, кто не знал где остановиться на ночлег перед отплытием или только прибывал в Заводь, с намерением остаться здесь на какое-то время. Но вот уже больше трех седмиц Грошик возвращался ни с чем, вернее ни с кем. Толпа беженцев, наводнявшая Заводь еще некоторое время назад значительно сократилась: кто-то уплывал по реке в поисках лучшей жизни, многие возвращались назад к своим родным местам, благо Погибель пошла на спад и по дорогам на север худо-бедно можно было передвигаться. Но самую большую свинью подложил советник Чагол, близкий друг вильета и владелец пристани. Взял и помер в одночасье. Соответственно и Дальняя пристань, возле которой находилась кашеварня Касама (носившая немудреное название «Сивоусый Сом») в один момент лишилась покровительства. Пока вильет назначил на место скончавшегося нового лизоблюда, пристань находилась под неустанным давлением со стороны возжелавших прибрать к рукам теплое местечко-даже самые последние попрошайки отчаянно дрались, защищая свою территорию. Отбились, отстояли, хотя потом еще не раз по ночам Вечная Бель принимала в свои воды тела, закутанные в связанные из речных водорослей мешки– плетенцы, с привязанным к ногам грузом. С назначением Бура, нового владельца пристани из Верхних, Касам вздохнул с облегчением – даже почти перестал заливать вином своё горе. По слухам, преемник Чагола собрался обстоятельно взяться за новое для себя дело, пообещав возродить былое величие Дальней. Начал он тоже рьяно – перерыл дорогу в двух местах и снёс старый мост, соединявший эту часть Заводи с остальным миром. На этом всё и закончилось: вильета призвали к регенту, а Верхние без него боялись даже подумать лишний раз, не то, что брать деньги из казны на новое строительство. С крушением моста окончательно рухнуло и доходное дело Одноухого. Ну не желали заезжие гости и торговцы пробираться всякий раз к пристани или от неё через неглубокий, но широкий овраг по колено в вонючей грязи. Портовая жизнь направила свою кипучую деятельность в обход Касамовых проблем, и оставалось только смотреть как толли, полутолли и толики всех размеров подпрыгивая и позвякивая, неслись мимо их кашеварни.

Все это сильно сказывалось и на Грошике – одежда его, и так штопанная многократно – поистрепалась вконец, и похож он был больше на местного оборванца-попрошайку, чем на кашеварного зазывалу. Смотреть по сторонам ему не хотелось, на что там было смотреть? Как зазывалы других кашеварен ведут новых клиентов или провожают старых? Или на гримасы Блинюка, подростка из местных, работающего в заведении «Рыбное место», хозяин коего после смерти Чагола, продал свое дело у Дальней пристани и открыл кашеварню на Приовражной стороне, ближе к выгодным местам? Да и урчание пустого желудка отвлекало от действительности. Касам кормил лишь вечером, а в остальное время Грошик должен был питаться за счет зазванных гостей, ведь, по не писаным правилам, гость давал зазывале монетку, зариться на которую, хозяин кашеварни не смел даже и помыслить. Но где ж их взять-то, монетки эти!? Не у Блинюка же просить поделиться одним из гостей… Столбики «Сивоусого Сома» и «Рыбного места» находились почти напротив друг друга, чуть пониже развилки дороги. Только вот мимо Блинюка постоянно грохотали телеги, тяжело шагали вечно всем недовольные и задиристые орки, спешащие к своим фелюгам, и заезжие гости нет-нет, да останавливались возле конкурента. А на проторенной колее, что шла мимо Грошикова столбика кое-где стала пробиваться зелень. Забывать стал люд эту дорогу, нечего было делать на ней, а желающих поглазеть на развалины моста, что-то не находилось. Обманом же привлекать постояльцев в кашеварню, Грошик даже и не думал, хватило одного раза. Хорошо, что зазванный им громадский купец оказался не в состоянии нанимать стража для своей охраны, удрать удалось, но ухо до сих пор помнило, как купец его выворачивал. Так, с горящим ухом, и пришел тогда к Касаму. Варщик же, узнав в чем дело, надрал ему и второе – и за обман, и за то, что купца так и не сумел уболтать. Поэтому Грошик просто сидел, угрюмо смотря под ноги. Дурманящие запахи рыбных жаровен от кашеварен у соседней пристани вызывали бурчащие отклики в его животе, заметно припекало, но уйти со своего места Грошик не мог. Это возможно был последний день его зазывальства. Сегодня к Касаму должны были прийти посланцы от Рыжеблуда – старшего бывшей Чаголовой, а теперь нынешней Буровой пристани. Вот так – прибылей пристань почти не приносила, а старший был. И при этом не забывал, что раз в десять седмиц все хозяева кашеварен платили взнос, размер которого определялся количеством живущих в ней постояльцев: чем их было больше, тем меньше надо было платить. Это было вполне объяснимо, постояльцы обеспечивали работой огромное количество приречников: для них ловили рыбу, бегали с поручениями, охраняли их грузы или их самих и еще много чего.

Постоялец в «Сивоусом Соме» был. Один-одинешенек, он жил давно и задарма, так как время от времени лечил хозяина кашеварни и его работников – Грошика и его тётку, а также сварливую кухарку по прозвищу Ракушка, и немого слугу Фильта – от различных недугов и не брал за это ни толики. А посему отдавать взнос Касаму, скорее всего, было нечем, он и так уже в прошлый раз просрочил выплату. Старший знал варщика давно и поэтому шел на уступки, но постоянно так продолжаться не могло. Из-за этого еще с вечера Касам потихоньку наливался самодельным вином и когда Грошик выходил в предутреннюю прохладу, направляясь к рабочему месту, хозяин все еще сидел за большим деревянным столом, более грустный, чем хмельной, перебирая четыре монетки – всю свою казну.

Все это ни к чему хорошему привести не могло и Грошик, терзаемый голодом, жарой и ясно маячившим впереди беспросветным будущим тихонько заплакал. Как не