Любимые враги - Виктор Гламазин

Я вспомнил о том, что...

«А между прочим, Златка сегодня свободна от дежурства Надо будет пригласить ее погулять», — решил я и вспомнил, как познакомился со Златкой…

2

Подчиненное мне отделение должно было прочистить биофильтр станционного дома культуры. И я пошел к его коменданту, дабы прояснить кое-какие технические вопросы.

Проходя по коридору с афишей, объявляющей о том, что через неделю народонаселение «Апельсиновки» потрясет премьерой спектакля наш самодеятельный театрик, я наткнулся на группу одетых в старинные одежды актеров.

— Всем здрасте! — поприветствовал я их. — Не подскажите, где мне найти…

Вдруг ко мне ни с того, ни с сего рванулась дамочка со старинным кинжалом в руке.

Она бросила мне в лицо:

— Неверный обманщик! Ты отрекся от меня ради другой! У меня под сердцем твое дитя! Я убью нас обоих, вероломный подлец!

Я от неожиданности уронил на пол планшетник с техдокументацией.

А эта дамочка (ослепительной, между прочим, красоты и грации) вонзила себе в грудь кинжал.

У меня слегка подкосились ноги и на них, на полусогнутых, я рванулся к «самоубийце».

Но тут раздались аплодисменты остальных актеров. А дамочка радостно улыбнулась и «вытащила» из груди голографическую имитацию кинжального лезвия.

Я облегченно вздохнул. Над моим растерянным видом вся труппа, включая ее режиссера, хохотала минут пять.

А потом состоялось мое знакомство с членами организованного при доме культуры станции творческого сообщества из четырех десятков ее сотрудников, в свободное от работы время участвующих в постановке спектаклей и театрализированных торжеств, связанных с общеимперскими праздничными датами.

Сами они называли себя «актерами любительского драмтеатра «Астра».

Но остальные сотрудники употребляли на их счет более прозаичное обозначение: «местная самодеятельность».

Ну а приведшая в замешательство нашего героя мнимая самоубийца в старинном платье как раз и была Златка, женщина, покорившая мое сердце.

3

По дороге к подъезду пятиэтажки, на втором этаже которой располагалась моя скромная халупа, я усиленно размышлял.

Такого за мной в прежние времена не водилось. Увы-увы, раньше я не слишком-то любил утруждать себя шевелением мозгами. И лишь в последние три месяца стал предаваться всяческим размышлениям, порой весьма и весьма отвлеченным от действительности.

Усиление мыслительной активности в моей голове толкало все остальные части моего тела на действия, раздражающие начальство и вызвавшие недоумение у его сослуживцев.

Во-первых, я увлекся археологией. И за считанные дни усвоил ее общий курс (на него у обычного студента уходит не менее трех лет). А затем — принялся изучать состояние дел с раскопками на Кобо, используя как открытые источники, так и закрытые (дважды был застукан на взломе секретных баз данных станционного интеллекта, но ухитрился отвертеться, ловко прикинувшись идиотом).

Ко всему прочему я стал все чаще азартно спорить с работающими на «Апельсиновке» учеными, доказывая им их неправоту в трактовке тех или иных находок на Кобо.

Во-вторых, меня начал мучить зуд изобретательства. Я теперь постоянно прибегал к начальству (при этом зачастую минуя взводную и ротную инстанции, а направляясь прямо к комбату, а то и к самому комполка) с многочисленными рационализаторскими предложениями.

Начальство всеми силами отбивалось от чересчур инициативного прапорщика (мне даже был объявлен за нарушение субординации выговор) и затыкало моим отделением все дыры, даже те, которых еще или пока не имелось в наличии, заставляя трудится и во внерабочее время.

Естественно, всем бойцам моего отделения, подобный порядок вещей нравиться не мог. И я слышал от своих товарищей немало обидных слов в свой адрес.

«Вот и сейчас — Жуя моя инициатива напугала, а Коста даже не обратил на нее внимания, — с горечью думал я, неспешно шагая по дорожке, посыпанной темно-коричневыми пластиковыми гранулами. — Интересно, а почему именно в последнее время меня тянет ломать голову над всякой всячиной? Ведь раньше я ничем не отличался от Жуя. Нет, от Жуя отличался. Я не такой паникер, как он. Но вот на Косту я точно походил. А сейчас? Никто меня не понимает. Ну, кроме Златки, конечно. И, честно говоря, я и сам себя ни фига не понимаю».

«Зато я тебя понимаю, Сеня, — раздался в моей голове металлический голос. — Жаль, что ты меня пока не можешь понять. А времени все меньше и меньше. Напряги мозги, прапор. Потом уже поздно будет».

Я замер на месте, ибо после услышанного ко мне вдруг пришло предчувствие, что если в сей миг напрягусь и нырну в глубину своего разума, то найду там ответы на все мучающие меня вопросы. Но я испугался того, что это предчувствие является симптомом какой-нибудь страшной психической болезни. И стоит мне только поддаться ей, как меня тут же выкинут со службы.

4

«Уходи от меня, бзик! Уходи, проклятый!» — я потряс головой, разгоняя наваждение. И продолжил движение.

У входа в свою пятиэтажку я остановился, чтобы успокоить разыгравшее воображение, дабы не вызвать к себе любопытства «дневального» — роботизированной опознавательной аппаратурой, охраняющей жилблок как от вторжения в него лиц, не имеющих допуска, так и от посещений различного зверья, прикормленного обитателями дома. А то подумает еще, будто я под кайфом и стуканет куда не надо.

Я повернулся в сторону Саркофага и посмотрел на него. Надо сказать, что в последнее время я стал испытывать постоянную внутреннюю потребность видеть Саркофаг. Вот и сейчас перед тем, как предстать перед «дневальным», мне не удалось удержать себя от того, чтобы не посмотреть на гигантское строение кобонков.

Оное благодушно блистало своими гранями в лучах местного полуденного солнца.

«Ну меня-то ты своим сверканием не заморочишь, — сердито подумал я. — Это ты наших профессоров с академиками морочь. А уж я-то тебя, сволочь, насквозь вижу. Твой постоялец — «Шролл» — та еще штучка».

«Обитель Любимого Друга», — так перевели ученые «Апельсиновки» надпись на Саркофаге, звучавшую по-кобонкски: «Шра Шролл». И с ними было согласно большинство специалистов Империи.

Слова «Шра» и «Шролл» имело около двадцати значений каждое. Тем не менее ученые остановились всего лишь на двух (тем самым подтекстуально обозначив такой объект, как Саркофаг, в качестве банального культового сооружения), что, скажу, забегая вперед, принесет «Апельсиновке» катастрофу.

А вот я с каждым днем все больше ощущал исходящую от Саркофага угрозу. И пытался бить в колокола, отсылая по десяткам адресов в Империи тревожные письма со своими сомнениями в правильности работы с кобонкским кубом, который вот-вот должны были вскрыть.

Ничего, кроме неприятностей на свою голову от сих посланий я не получил. Впрочем, не надо о грустном…

«Эта кубическая дурища не может содержать внутри себя ничего хорошего, — я одарил ненавидящим взглядом Саркофаг, словно тот был моим злейшим противником. — История нас учит тому, что все войны во Вселенной были лишь инструментом — тактическим или стратегическим — политики. Политика же является отражением верований и виденья мира формирующей ее элиты. Кобонкская элита, если судить по доставшимся нам от кобонков источникам, верила только в то, что единственная доблесть на свете — это война. И какая отсюда, к черту, «Обитель Любимого Друга», а?! Любимыми друзьями этих помешанных на битвах аборигенов были пушки да ракеты. Но им не строили храмы, предпочитая использовать их по прямому назначению».

Я сдвинул форменный берет на лоб. В задумчивости почесал макушку.

«Взять, скажем, аналогию с Землей, — продолжил я ход своих невеселых мыслей. — Там уничтожение человека человеком носило характер естественной необходимости, поскольку жрать было нечего. Миллион лет человечество жило по принципу Гераклита: «Война начало всех начал». Кстати, его земляк, Аристотель, вообще считал войну одним из немногих легальных способов заиметь собственность… У кобонков же войны приобрели иррациональный характер, сделавшись регулятором жизни всей цивилизации. Это больше похоже на затянувшееся безумие, чем на войну».

Породив на свет такую серьезную мысль, я обругал пугающий меня артефакт кобонков грубыми словами, пообещал себе больше никогда не волноваться из-за такой ерунды и вошел в подъезд своей пятиэтажки.

Глава 3. Вижу чертей… немножко

1

Я поступил нехорошо — взял, да и нагло соврал Косте и Жую. Ибо покинул я их компанию вовсе не для того, чтобы благодушно окунуться в объятия Морфея.

Войдя в свою квартиру, я снял ботинки и форму, облачившись в тапочки и спортивный костюм. После этого придал своем лицу архисосредоточенное и донельзя напряженное выражение. Запер дверь в квартиру. Затем активизировал свой домашний терминал. Отключил его от станционной локальной компьютерной сети. И запустил на нем программу «Ваш надежный доктор».