Дорога горы - Сергей Суханов

Он говорил, а гость с интересом слушал, иногда перебивая рассказчика короткими репликами удивления или досады. Речь шла о юноше, воспитаннике хозяина, который, судя по всему, попал в серьезную переделку.

– Ты знаешь, Бен-Цион, поначалу все шло хорошо. Я ведь его подробно инструктировал перед церемонией бар-оншин22, просил не утомлять комиссию длинными рассуждениями, не задавать провокационных вопросов. Чего уж проще – прочитал выразительно отрывок из Торы, и свободен. Иешуа вроде кивал, но смотрел на меня исподлобья, не обиженно, а как-то снисходительно. И не понятно, чему кивает – то ли моим словам, то ли своим мыслям. В прошлом году, на Песах, он собрал у входа в Храм целую толпу. Дежурных коханим23 взяла оторопь, потому что ребенок говорил, как взрослый, а паломники стояли вокруг и слушали, раскрыв рты от удивления. Еще немного – и послали бы за первосвященником, а это скандал. Тогда обошлось, потому что вернулись родители и забрали его, но сейчас скандала избежать не удалось.

Гость кивнул, с пониманием глядя на хозяина. Тот взял со столика спелую смокву, вроде бы собрался надкусить, но сразу бросил ее обратно в чашу и с жаром продолжил:

– Так вот, дошла очередь до Иешуа. Вышел он на биму24 и прочитал выбранный текст. Я, как представитель семьи, преподнес ему таллит25 и тфиллин26, а он поблагодарил священников и сел на место. И вижу я, что задумал он что-то. По глазам вижу – в них такие огоньки озорные зажглись. Говорит он всегда спокойно, не по годам рассудительно. Но бывают у него выходки детские. Ведь мальчишка еще, хоть и исполнилось тринадцать, не умеет себя сдержать. Сказано в Торе: «Кто хранит уста свои, тот бережет душу свою; а кто широко раскрывает свой рот, тому беда»27. Так и вышло…

Хозяин замолчал, плеснул себе из кувшина в бокал янтарного фалернского вина и выпил напиток залпом, чтобы успокоиться. Дотянувшись рукой до блюда с тминными лепешками, он закусил, жестом приглашая гостя присоединиться, а затем продолжил:

– Настало время задавать вопросы первосвященнику. Иешуа встал и говорит: «Раввуни, у меня сомнения по поводу некоторых стихов Писания. Вот в «Книге царей» сказано, что Давид перевез Ковчег завета в дом Аведдара Гефянина после победы над плиштим28,29, а в «Книге хроник» говорится – до победы30. Где здесь ошибка?»

– И что ответил Анан? – спросил, хмыкнув, Бен-Цион.

– Сказал, что ошибки нет, есть только слабый разум ученика, не способный познать величие Священного писания. Еще сказал, что его долг – предостеречь молодого человека от неправильного толкования Торы. Но было видно, что насторожился – помнил о прошлогоднем случае в Храме. Спросил, улыбаясь лишь губами, есть ли еще вопросы. Иешуа вскинул голову и говорит: «В «Книге царей» сказано, что Господь возбудил царя Давида исчислить народ израильский и иудейский31, а в «Книге хроник» говорится, что его возбудил восставший Сатана32. Зачем Сатана искушал Давида? Разве Предвечный не доверял царю? Нет ли в Священных книгах путаницы?» Анан посерьезнел. Раввины и родственники испытуемых начали перешептываться. Анан его спрашивает: «Отрок, где ты изучал Тору?» Иешуа отвечает: «Мой отец учил меня, а когда живу у рабби Иосефа, – тут он посмотрел на меня, – учусь у него». Видел бы ты, каким взглядом одарил меня Анан после этих слов мальчика.

Хозяин вздохнул, приподнялся и взбил подушки. Прилег было опять, но потом вдруг передумал и в волнении сел на скамейке.

– У Анана заиграли желваки на скулах, я заметил, что сдерживается, но назидательно говорит: «Искушение – орудие Сатаны против слабых душ, пораженных неверием в мудрость Предвечного. Предвечный сам никого не искушает, но позволяет это делать силам тьмы и света, если у него в этом есть необходимость. Не сказано ли в «Книге царей», как один из ангелов Господних сделался духом лживым и искушал устами пророка Михи царя Ахава идти войной на Рамаф Галаадский, дабы нечестивец пал в ратном деле?33 Так и здесь: Сатана стал орудием Божьего замысла. Как ты смеешь сомневаться в справедливости Божьей десницы? В Священных книгах не может быть путаницы! Толкованием Писания должны заниматься ученые-софрим, а не катан, едва успевший стать гадолом и не имеющий систематического знания. Ибо толкование без знания есть прямая дорога к хулению имени Божия!». Говоря последнюю фразу Анан возвысил голос и поднял вверх палец, давая понять, что экзаменуемый допустил серьезную ошибку. Услышав слово «хуление», зал заволновался. Иешуа побледнел, но молчал, опустив глаза и соблюдая приличия.

Хозяин налил себе еще вина. Гость решил, что на этом неприятная история закончилась.

– И что, Иосеф, парня отпустили? – с надеждой в голосе спросил он.

– Куда там! Анан спрашивает: «Скажи мне, отрок, что ищешь ты в Священном писании?» Иешуа поднимает на него глаза и тихо произносит: «Истину». «Бог есть истина, – говорит Анан, снова возвысив голос, и самодовольно окидывает взглядом зал в уверенности, что ставит точку в этом разговоре. – Ибо сказано пророком Ирмеяху: «Господь Бог есть истина; Он есть Бог живый и Царь вечный. От гнева Его дрожит земля, и народы не могут выдержать негодования Его»34. А Иешуа смотрит прямо ему в глаза и спокойно произносит: «Так, раввуни, но не это главное». «А что?» – спрашивает Анан, округлив глаза. «Бог есть любовь», – тихо говорит Иешуа. Ропот прошел среди ученых мужей. Отрок, только что ставший бенгат-тораг, сыном закона, спорит с самим первосвященником. Да еще смеет говорить о Всевышнем иначе, чем сказано в Торе. Что делать? Я вскочил и обратился к ученому собранию. Говорю, что я – как наставник Иешуа – беру на себя ответственность за дерзость отрока и примерно накажу его. Пришлось при всех отчитать бедного парня. Он стоял, униженный и жалкий, но терпел. Ученые мужи поругались, конечно, покричали. Но меня слушали, потому что я потомственный раввин, а на пожертвования Храму, которые сделал мой род, можно построить не одну синагогу. Никодим с Гамалиэлем помогли успокоить раввинов, напомнив им о смирении накануне великого праздника. Наконец, Иешуа и остальных мальчиков отпустили. Гости расходились, оживленно обсуждая случившееся. Анан увел меня в личный покой и устроил подлинный разнос. Кричал, что за богохульство нужно высечь мальчишку до кровавого поноса и наложить херем35 – это как минимум. Он-де по моей просьбе устроил церемонию не где-нибудь, а в синагоге при Храме, пригласил уважаемых людей, лично принимал экзамен. А я так отблагодарил его. Теперь весь Иерушалаим будет обсуждать, как ам-ха-арец – провинциальный неуч и мой недостойный воспитанник – унизил самого наси Санхедрина36. Я смиренно выслушал, покивал, посетовал, а потом спросил, не поможет ли мое подношение Храму в размере пяти мин37 золота уладить неприятную ситуацию. У Анана загорелись глаза. Он, конечно, для вида еще поворчал, но согласился.

2

– Вот теперь все, – выдохнул Иосеф и снова налил себе вина. Кувшин почти опустел, поэтому пришлось помахать рукой служанке, ожидавшей приказаний у яблони на почтительном расстоянии от собеседников, чтобы не мешать их разговору.

Когда фигура приблизилась, гость разглядел в пляшущем свете масляных ламп красивую девушку в мешковатом хитоне из грубой холстины. Талию служанки стягивал шнурованный пояс. Ткань свисала широкими складками, скрывая очертания тела, но не мешала выполнять домашнюю работу. У рабыни был правильный овал лица с ямочками на щеках, тонкий со слегка приподнятым кончиком нос и красиво очерченные губы. Под высоким открытым лбом изящно изгибались светлые брови, не выщипанные и не покрытые сурьмой, как это делали знатные женщины Иехуды. Коротко подстриженные льняного цвета волосы неожиданно свисали длинными прядями с одного бока, закрывая висок и щеку до подбородка. Все в молодой женщине выдавало прислугу. Все, кроме утонченной красоты.

У слегка опьяневшего гостя захватило дух. Он не отрываясь смотрел на девушку. Иосеф рассмеялся.

– Бен-Цион, видел бы ты себя сейчас со стороны. Ты словно Аврахам, узревший Ангела Господня на горе Мория.

Служанка выслушала хозяина, не поднимая глаз. А потом произнесла с легким халдейским акцентом.

– Не пожелает ли мой господин, чтобы рабыня принесла ему шерстяной халлук? Уже стемнело, и становится прохладно.

– Хорошо, Сона, принеси. И захвати еще один для моего гостя, – добавил он с улыбкой.

Служанка поклонилась и, развернувшись, бесшумно скрылась в сумерках, успев бросить на Бен-Циона быстрый любопытный взгляд. От этого взгляда у гостя застучало в висках.

– Что, понравилась тебе моя Сона? – спросил Иосеф, подмигивая другу. Выговорившись, он расслабился, да и сладкое фалернское вино отлично успокаивало. Недаром ушлые финикийцы просили за напиток пятнадцатилетней выдержки не меньше тридцати денариев за секстарий38 – вчетверо по сравнению с местным вином.