Счастливый конец света - Анатолий Горло

На основании этих и других не менее исчерпывающих сведений мне удалось в конце концов хотя бы приблизительно определить время его физиологического и – простите за невольную профанацию термина! – интеллектуального становления как индивидуума, этой, как принято у нас считать, неделимой частицы надмировой воли: вторая половина девятнадцатого – первая половина двадцатого века до нашей новейшей эры.

В «Циклопе» – «Сводном энциклопедическом словаре всех времен и племен Малого Облака» под редакцией доктора историотерапии Фокса – об этой эпохе сказано не много, во всяком случае недостаточно для того, чтобы вынести о ней мало-мальски внятное суждение:

«Пренатальный период технотронной цивилизации! – И пол. XIX в. – I пол. ХХ в. до н. н– э. – (осложнялся преждевременными родовыми схватками и реальными угрозами выкидыша (см. Древние Мировые войны)».

Смотрю статью «Древние Мировые войны»:

«Преждевременные родовые схватки и реальные угрозы выкидыша, осложнявшие пренатальный период технотронной цивилизации во II пол. XIX в. – I пол. ХХ в. до н. н. э. (см. Пренатальный период).»

Не намного больше сведений извлек я и из «Каталога памятников материальной культуры террян», где указывалось, что из сохранившихся к моменту составления каталога (памятников этого периода «наибольшую познавательную ценность представляют остатки растительности (см. Заповедные места Терры), остовы железобетонных конструкций неизвестного назначения (см. Скребущие небо), а также ряд простейших аппаратов и устройств, положивших начало технотронной цивилизации (см. Первобытная технология)».

Знакомство с указанными статьями каталога тоже мало что дало: из «Заповедных мест, Терры» запомнился сделанный с большой высоты снимок лесного массива, в котором многомильными буквами-просеками – чтобы было видно из космоса – на двенадцати террских языках был вырублен призыв: «Лес – наше богатство, берегите его!» В разделе «Скребущие небо» поразили каркасы стослишнимэтажных построек – неуклюжие попытки тогдашних террян достичь неба, не отрываясь от земли, а в «Первобытной технологии» мое внимание привлекла нехитрая машинка для измельчения мясных волокон: miasuoroubka – как дано в транслитерации автора, винтообразный! вал которой почти полностью повторял форму спиралевидной модели Вселенной Мышкина-Оффенбаха.

Вооруженный таким вот запасом информации– о времени и месте, откуда явился к нам Дваэр по прозвищу Допотопо, я и пришел на его первую лекцию, движимый не столько стремлением приобщиться к еще одной вспомогательной дисциплине, сколько желанием воочию увидеть homo prenatalis, так как к моменту моего зачисления в школу их оставалось очень мало – считанные экземпляры этого исчезающего вида сапиенса. Может быть, мой несколько повышенный интерес к нему отчасти объяснялся тем обстоятельством, что по материнской линии моя родословная восходит или, если хотите, нисходит именно к этому витку пространственно-временной спирали Эволюции, о чем свидетельствует изображенный на семейном гербе матери снежный барс, который, как и биполярный медведь, в изобилии водился на Терре – и только на Терре – именно в те старые добрые времена, неожиданно исчезнув в последующие.

(Написав «старые добрые времена», я не просто отдал дань отжившей традиции, согласно которой "раньше было лучше». Должен признаться, что, вопреки требованию Правил относиться ко всем временам и обитаемым пространствам с одинаковой беспристрастностью, я издавна испытываю необъяснимую тягу к пренатальному террскому периоду, а свою беспристрастность щедро дарю моей родине – Триэсу…)

5

Помню, как, постукивая палкой, Допотопо взобрался на кафедру, окинул цепким взглядом малочисленную аудиторию и, может, потому что я сидел и первом ряду, возвышаясь над всеми и буквально поедая его глазами – так вот ан какой, Гомо пренаталис! – Допотопо обратился прямо ко мне.

– Стало быть, такая помудрушка, хлопчик. Посадил я свою тарахтелку на неведомую планиду, справил дела, какие положено, даю, значит, старт, а она, лахундра сопатая, ни с места! Силенок нс хватает, чтоб задницу от скалы оторвать. Может, я маху где дал, а может, и прибор какой забарахлил, у нас в ту пору не приборы были, одно наказание. Сколько хлопцев сгинуло из-за них почем зря. Что делать, в данной, стало быть, ситуации? Лишней поклажи! у нашего брата-эфиропроходца нету. Вырвал я к едрене-фене автоматику-кибернетику со всеми потрохами, на ручном, думаю, управлении как-нибудь дотащусь – пи хрена. Содрал противоударную обшивку, авось пронесет, мне лишь бы подняться – нет, не тянет. Вышвырнул контейнер-шмантейнер с образцами пород, за ними, собственно, меня и посылали – ни с места, стоит, как вкопанная, гадюка! Все, думаю, приехали. Ну и со зла, стало быть, высморкался к этаким манером… К ужасу аудиторов – кто закрыл глаза и уши, а кто и выскочил из классной комнаты – Допотопо с неприличным шумом прочистил себе ноздри, поочередно зажимая их большем пальцем, затем пошаркал здоровой ногой по полу, размазывая отвратительные ярко-зеленые назальные выделения – тут из класса выбежали все, кроме одного уснувшего аудитора и меня, пребывавшего в каком-то гипнотическом оцепенении, – и продолжал, как ни в чем не бывало:

– И тут, хлопчик, будто по башке меня чем-то шарахнуло: вот оно, спасение мое! Ведь сопла моей тарахтелки это те же ноздри, зажать одно – в другом двойная тяга образуется! Сварганил я заглушки из подручного материала и, что ты думаешь? – как рванет!… Пожалел, что оставил контейнер с образцами, потянула бы и с ним, это точно! Прилетаю, стало быть, на базу, у тех глаза на лоб: как это тебе удалось добраться? Рассказываю – не верят. А у меня с тех пор эта привычка осталась: надо, не надо, а палец сам к ноздре тянется, извиняюсь, конечно, знаю, что в ваших краях это не принято. У каждого свои обычаи, у нас, к примеру, никто б не позволил показывать всю эту срамоту всенародно, да еще при детях, – он ткнул пальцем в небо, виднеющееся сквозь прозрачный навес, где демонстрировалось очередное секс-шоу. – Я не говорю, хлопчик, что у нас не было охотников до блуда, я и сам, бывало, по молодости грешил, иной раз такое понавытворяешь, что потом самому стыдно!… Но так ведь тайком, в темноте, а тут, тьфу, прости господи!… Ладно, а вот еще было со мной, хлопчик, такое дело…

Из подобных «помудрушек» и состояли в основном его лекции по табуларазологию. Как я уже упоминал, аудиторы их почти не посещали и не только из-за его выходящей за все рамки приличий, шокирующей привычки публично отправлять через нос естественную потребность. Среди преподавателей, выходцев с других планет, бывали случаи и похлеще. Просто, перегруженные занятиями по профильным предметам, аудиторы считали непозволительной роскошью тратить время на выслушивание историй о том, как с помощью ржавого гвоздя Допотопо удалось пробить антигравитационное поле и вырваться из плена, в котором его держали антитерряне; как, наполнив дымом от загоревшейся «тарахтелки» дюжину давно не стиранных «носков, он совершил мягкую посадку на очередную невиданную планиду и угодил в кратер вулкана, который, проснувшись, изрыгнул его опять к горящей ракете, и как он гонялся за пей по орбите, сбивая пламя теми же нестиранными носками, пока не погасил пожар; как он во время пьяной потасовки в портовом кабаке был размазан по стене выстрелом из дезинтегратора, но сумел собрать себя по «монадам», на что, естественно, ушла уйма времени, и как ему пришлось начинать все сначала, когда он увидел, что при «автосборке» прихватил от размазанной ранее по той же стене особы другого пола дурную болезнь и т. д.

Наверное, я был единственным, кто не только слушал, во и тщательно конспектировал его «помудрушки». Не знаю, что больше привлекало меня: убежденность автора в их информативной ценности, диковинное сочетание хвастовства и здравого смысла, мифотворчества и практической смекалки, а может быть, та неистребимая дерзкая веселость, с которой он принимал удары судьбы, при первой возможности нанося ей ответные?

– Не вешай носа, хлопчик! – часто говаривал он. – Лучше, – он понижал голос до шепота, – не при моих друзьях-покровителях будет сказано, лучше вешай тех, кто мешает тебе делать доброе дело…

Как потом выяснилось, долгое время он находился в опале, его лишили права участвовать в экспедициях и перевели в резерв, как записано в протоколе «за грубое нарушение Правил, повлекшее за собой подрыв их авторитета». Думаю, было бы ошибкой считать его сознательным правилонарушителем. У меня есть серьезные основания подозревать, что, скорее всего, он наших Правил толком не знал и знать не желал. Прибыв к нам из космического далека уже матерым, как он себя называл, эфиропроходцем, Допотопо, вероятно, не был в состоянии усвоить другой образ мышления и поведения. Особенно не в ладах был он с одним из трех китов, на которых покоился институт Ордена покровителей, с Правилом Невмешательства: в конечном счете, это и привело его к отлучению от Ордена. К другому Ордену – покорителей (Допотопо говорил «потрошителей») – он не примкнул, хотя те и проявляли к его персоне большой интерес и даже шантажировали его. Допотопо был непоколебим в своей искренней привязанности, может быть, не столько к самому Ордену, сколько к идее покровительства, помощи тем, кто в ней нуждается. Кроме того его связывала давняя дружба с Триэром, который и настоял, чтобы специально для опального Дваэра открыли кафедру, откуда тот продолжал исповедовать свои крамольные взгляды. Риск для Ордена, правда, был невелик, на его лекции, повторяю; не ходили, зато польза от него была очевидной: Допотопо был чуть ли не единственным мастером-наставником, умевшим чинить «допотопную» технику, которой преимущественно и оснащали нашу школу.