Я, ты, он и телефон - Анар

— Кто-кто? — хором переспросили меня.

— Стрелочники, — сказал я с вызовом, — да, стрелочники, которые знают расписание поездов, выходят из своих одиноких избушек в ночь и пургу, чтоб встречать поезда.

— Ты, кажется, уже малость… — сказал Расим, — того, хватил лишнего.

— Да нет, попросту виноват стрелочник, — сказал Фируз, и его жена громко расхохоталась. К ней присоединились и все другие. Фируз посмотрел на меня и сразу встал. — Тише. Он, кажется, вздумал обижаться. Прошу прекратить смех. Итак, за стрелочников.

Все подняли свои бокалы.

— Нет, — сказал я. — Я не за стрелочников хотел выпить. Меня перебили. Я хочу выпить за другого человека и предупреждаю, если кто-нибудь вздумает острить на этот счет, пусть на меня не обижается.

— Ух ты! Вот как? Ну-ну, давай…

— Я хочу выпить за одного человека, за одного одинокого человека, который сидит сейчас у своего приемника. Он знает расписание всех передач всех радиостанций мира и выходит к концертам, как стрелочник к поездам. В его комнате весь мир, и как он одинок со всем миром!

Я залпом осушил свой бокал.

Все выпили молча, недоумевая и теряясь в догадках, а потом опять загалдели совершенно о другом.

Я вышел в коридор, набрал номер и долго-долго ждал. Трубка молчала. «Вот тебе и стрелочник, — подумал я. — Она не теряется. Где-то встречает Новый год. Впрочем, что же здесь удивительного?»

Я звонил еще и еще. Я звонил ей в час ночи и хотел поздравить с Новым годом по московскому времени. Я позвонил еще через час, хотел поздравить ее с пражским Новым годом, еще через час — не знаю уже по какому времени, может быть, по Гринвичу. И только в половине шестого, когда я уже звонил с улицы, из автомата, я услышал ее голос.

— Поздравляю вас с Атлантическим Новым годом.

Она, наверное, не поняла, и я не стал объяснять.

— А, это вы? Я только что пришла.

— Знаю. Я звонил вам целую ночь.

— Я была у подружки.

— Это неважно, — сказал я. — В новом году я хочу сделать вам важное признание. Я безумно люблю вас.

— Вот как! — она засмеялась. — Приятный сюрприз в первые же часы нового года.

— Вы мое сокровище, солнышко, золотко, я не знаю, какие слова надо говорить в таких случаях, но я люблю вас, как никогда никого не любил, я знаю — это нелепо, глупо, я даже не видел вас, но тем не менее это так. Я не мыслю своей жизни без вас.

— Без моего телефона, — сказала она. — Вы знаете, если даже знаешь, что эти слова просто блажь, все равно их приятно слышать.

В первый раз нашему разговору не аккомпанировали гаммы — уже наступало утро, — и, так как я когда-то учился музыке, мне в голову пришло сравнение: хроматическая гамма жизни — чередование белых и черных клавишей, дней и ночей, хороших, светлых дней и плохих, мрачных дней.

— Когда же я увижу вас? Впрочем, вы правы: о прекрасная форма любви — контакты по телефонным проводам. Прекрасная связь.

— Односторонняя, — сказала она. — Я в том смысле, что вы мне можете звонить, я вам нет.

— Да, поэтому я все же должен вас видеть. Скажите где вы живете? Я сейчас же примчусь к вам.

— Прошу вас, — сказала она, и я почувствовал в ее голосе боль, — не отнимайте у меня эту радость. Если вы будете делать мне такие предложения, которых, поверьте, я наслышалась уже от очень многих, то мы и с вами перестанем общаться, — и добавила после паузы: — Я к вам очень привязалась. Вы первый человек, которому я говорю эти слова после гибели мужа.

Третьего января я пошел на новую работу. Весь день на новой работе я редактировал большой материал, а к концу секретарь редакции сказал мне, чтобы я отнес рукопись машинистке и чтобы она обязательно отпечатала его к утру. У входа в канцелярию висел большой список телефонов сотрудников редакции. Я как-то машинально просматривал телефоны сотрудников, вдруг вздрогнул, увидев номер, как будто увидел знакомое лицо в незнакомой толпе.

— Кто такая Велизаде? — спросил я у секретаря.

— Это наша машинистка. Вы только что ей дали материал. А что?

Я посмотрел в окно и увидел: машинистка с карими глазами спускалась по лестнице. Тук, тук, тук — стучали ее каблуки; я знал, что у нее туфли 35-го размера.

Это было как в сказке. Случай свел нас в одном учреждении, и она пока не знала об этом. Сейчас, когда она отстукивает на своей машинке огромный материал, она не знает, что я — это я, что ли?..

Я не мог сдержаться: спешил сообщить ей эту новость — звонил из автоматов впервые в эти ранние вечерние часы, но телефон молчал. «Ничего, — подумал я, — позвоню в обычное время, и это тоже будет сюрпризом».

Ночью позвонил ей.

— Здравствуйте, Я звонил вам два часа тому назад.

— Что же в такую рань? Я была у подружки. У меня большая работа, и я работала у нее.

— Какая же такая работа? — как можно более «лукавым» голосом спросил я.

— Да вот — взяла работу на дом. Поручение нашего нового начальника.

— Новый начальник?

— Да, сегодня у нас появился новый заведующий отделом.

— И какой же он? — спросил я, еле скрывая смех.

— Да так, мне он не понравился. Надменный какой-то. Правда, по первому впечатлению трудно судить.

Я обомлел. Этот вариант мне не приходил в голову.

— А чем он вам не понравился?

— Да ерунда, первое впечатление всегда обманчиво. Может, он и хороший. Во всяком случае, держится с таким достоинством! Высокий, статный, лицо красивое, но очень надменное. И такой гонор! Разговаривает таким, знаете, руководящим тоном: «Отпечатайте к утру!»

В первый раз она проговорилась о своей профессии. Но я не стал расспрашивать — я знал больше того, что она могла рассказать.

— А как у вас дела? Устроились на новую работу куда-нибудь?

У меня и в мыслях не было заводить с ней что-то вроде игры, но в тот момент какой-то внутренний тормоз пришел в движение, и я сказал:

— Нет. Знаете, я передумал: решил остаться на старом месте.

А утром я впервые увидел мою Медину. Я видел ее и вчера, но вчера это лицо было одним из многих — по-своему привлекательное, милое, но ничем особенным не выдающееся, обыкновенное лицо, может быть, даже и красивое, но какой-то неяркой, блеклой красотой.

Теперь, перебирая странички отпечатанной на машинке статьи, я украдкой разглядывал Медину, пытаясь найти гармонию между ее зримой сущностью, такой незнакомой и чуждой для меня, и ее таким близким и родным телефонным «я».

Я был обходителен и чуток с ней, предельно внимателен и любезен, и во мне взяло верх любопытство: отметит ли она эту перемену?

Чтобы узнать это, мне надо было дождаться часа нашего вечернего телефонного свидания.

— Вот, я же говорила вам, по первому впечатлению нельзя судить. Он, оказывается, такой милый. Душевный человек. Просто душка.

— Не спешите судить и по второму впечатлению, оно тоже может обмануть.

— Нет, нет, вчера просто я не могла даже разглядеть его глаза. Зато сегодня разглядела.

«И когда она успела, — подумал я. — Ведь она даже не смотрела на меня».

— Они такие чистые, глубокие, умные, — продолжала она.

— Я уже начинаю ревновать вас, — сказал я.

Так началась эта игра. Для меня уже были ясны ее правила, хоть она не знала об этом ничего.

Я уже ничего не мог поделать. События вышли из-под моего контроля, как письмо, когда его уже опустил в почтовый ящик.

У этой игры были свои сложности. Дело было не только в том, чтобы она не узнала меня, — в конце концов в трубке я неизменно пользовался платком. Надо было менять весь свой словарь, выражения, акцент. Надо было менять манеру поведения и, самое сложное, — свою психологию, образ мыслей.

На работе я старался быть совсем другим человеком. Хоть и доброжелательным, но недоступным, в непробиваемой броне. И она говорила мне по телефону обо мне, разбирала меня по косточкам, тонко и точно анализируя каждый мой шаг, каждый жест, каждое выражение лица. Правда, я часто сам провоцировал ее на такие разговоры, но в последнее время все чаще и чаще чувствовал, что моих усилий не требуется, она сама заводила разговор о Сеймуре Халиловиче. Говорила о нем долго и охотно во время нескончаемых ночных телефонных разговоров с Рустамом. А вот о Рустаме с Сеймуром Халиловичем не говорила никогда. И вообще, о ее телефонной жизни не знал никто.

И я не знал, радоваться этому или грустить; иногда мне казалось, что она не говорит о Рустаме из-за полного равнодушия, и я грустил; иногда же я думал, что она скрывает свои отношения с ним, как что-то глубоко сокровенное, важное и дорогое. Случилась удивительная вещь — какое-то смешение чувств. Будучи Сеймуром Халиловичем, я, представьте, ревновал Медину к ее ночной телефонной жизни. А ночью в телефонном разговоре меня, уже Рустама, раздражали ее бесконечные беседы о Сеймуре.

— Давайте будем с вами на «ты», — сказал я однажды, — ведь мы уже давно знакомы.

— Хорошо. Давай, — услышал я в трубку.