Постскриптум. Дальше был СССР. Жизнь Ольги Мураловой. - Надежда Щепкина

— Зная, что Шумилов не станет писать по пустякам, Сергей поспешил по указанному в записке адресу. Кирилл был дома и ждал его. Проводив товарища в свой кабинет, Кирилл плотно закрыл за собой дверь и сразу приступил к делу. Я знаю тебя как человека чрезвычайно порядочного, на которого можно положиться.

— Спасибо, — поблагодарил Муралов.

— Так вот, большая партия нелегальной литературы, которая очень нужна на рабочих окраинах Петрограда, сейчас находится в Болгарии. Я знаю, что у тебя родители живут в Таганроге. Мы могли бы перебросить этот груз из Болгарии морем в Таганрог и сложить его на пару недель у твоих родителей. Затем мы частями перевезем его в Ростов, а оттуда по железной дороге — в Питер. Мне нужна записка к твоим родителям.

Муралов был поражен не столько существом предложения, сколько безапелляционностью, с которой о нем было заявлено. Кирилл не спрашивал у него согласия на акцию, он просто требовал написать родителям.

— Прости, Кирилл, я не могу тебе дать такое письмо. Я не могу поставить под удар здоровье и благополучие моих далеко не молодых родителей. Тем более без их согласия.

— Но это необходимо на благо нашей Родины, во имя России будущего! И, кроме того, вся операция займет не более недели, и больше мы тебя не будем беспокоить.

— Кирилл, я тебе уже сказал, что не могу, не имею нрава эго сделать даже во имя тех высоких целей, которые ты декларируешь!

— Жаль! Я не думал, что ты такой плохой патриот... Но может быть, ты примешь партию нелегальной литературы на своей квартире?

— Это тоже исключено. Такая операция обречена на провал. Сам подумай, смогут ли перемещаться тюки и свертки из моей комнатушки незаметно для бдительного ока квартирной хозяйки? Она не замедлит сообщить об этом околоточному. А что касается моего патриотизма, то я тебе вот что скажу: каждый человек должен быть полезен обществу на том поприще, к которому он более всего способен. Я — художник. И постараюсь, чтобы картины мои имели патриотическое звучание.

Они расстались крайне недовольные друг другом. Сергей поспешил домой, купив по дороге добротную пару обуви и кое-что на ужин, с тем, чтобы пораньше лечь спать и рано утром бежать на работу.

На следующий день, без труда найдя вход со двора в княжеский особняк, Сергей встретил Петра Степановича, который отвел его в зимний сад. Место уже было заботливо обустроено: кроме рабочего стола и шкафчика для химикалий и инструментов Сергею поставили небольшой буфет и столик для еды.

— А вот тут кувшинчик ручки помыть, коли испачкаетесь, — хлопотал добрый старик. — А тут я вам кушеточку велел поставить: вдруг ножки стоять устанут, можно и прилечь. И передвигать-то немного пришлось.

Муралов остался очень доволен своей маленькой мастерской и от души поблагодарил Петра Степановича.

— Если что надо будет, вот колокольчик, позвоните, все представят в лучшем виде. — Сказав это, дворецкий удалился, оставив Муралова осматривать новую обитель.

Утро было ясное, солнечное, сад залит светом.

Портрет, над которым Сергею предстояло работать, лежал на рабочем столе. Яркое утреннее освещение выявило урон, который беспощадное время нанесло полотну. Картина потемнела настолько, что общий фон выглядел почти черным. Детали одежды и убранства невозможно было разглядеть. Явственно выступали только лицо женщины и ее руки. Поверхность сплошь была покрыта сетью трещин. Манера письма у того далекого неизвестного мастера-самоучки была особая, незнакомая Сергею. Вместо мазка он рисовал крапинками, точками, которые, сливаясь, образовывали гладкий, бархатный фон. Молодой художник пристально вглядывался в то, что еще можно было разглядеть.

На полотне изображена была женщина в расцвете лет, в той поре, когда еще немного — и начнется увядание. Но сейчас все в ней цвело, дышало, пело. Черные, блестящие как две влажные маслины глаза, слегка удлиненные, а также шафрановый цвет кожи выдавали восточное происхождение. Гладкие темные волосы были туго зачесаны назад. Лицо слегка запрокинуто от тяжести волос на затылке, это угадывалось по самой позе женщины. Она как бы смотрела на зрителя сверху вниз, полуприкрыв глаза-маслины. Этот взгляд придавал ее липу величавое и в то же время задумчивое выражение.

Женщина на портрете была счастлива. Это можно было распознать по свечению, которое источала каждая клеточка ее липа. Ореол счастья окружал эту женщину, радость сияла в ее глазах, в подрагивающих, казалось, крыльях носа, в тронутых улыбкой губах. Ее губы звали, жаждали поцелуя, пили и дарили любовь.

Его внимание было отвлечено проворным стуком каблучков, и в дверном проеме показалась кудрявая головка. Муралов тотчас узнал девушку с портрета — младшую княжну Запрудскую.

— Можно к вам? — искательно спросила она.

— Княжна, вы меня смущаете. Это ваш сад, я здесь только временный квартирант. Это я должен просить у вас разрешения не покидать помещение при вашем появлении.

— Но папа сказал, что теперь здесь ваша мастерская, — возразила она.

— Я здесь занимаю только маленький уголок. Так что сад ваш, княжна.

При этих его словах воздушное существо впорхнуло в зимний сад.

— Меня зовут Ольга.

— Сергей Муралов, художник-реставратор, — представился он.

— Папа сказал, что вы у нас будете работать долго: много портретов надо отреставрировать.

— О, это было бы очень кстати. Вы принесли мне отличную новость, княжна.

— А что вы сейчас делаете?

— Представьте, я занят очень важным делом. Я думаю.

— А разве это так необходимо?

— Видите ли, ваш батюшка решил упростить мою задачу для начала, поручив отреставрировать портрет, написанный старинным художником-самоучкой. Но получилось совсем наоборот — задача сильно усложнилась. Манера письма и используемые материалы настолько отличны от классических, что все, чему меня учили, здесь не пригодится. Придется действовать методом проб и ошибок — побольше проб, поменьше ошибок. Очень жаль, если из-за неумелого вмешательства будет испорчено такое замечательное полотно.

— А как вы догадались, что я княжна Запрудская?

— Очень просто. Художник, написавший ваш портрет, замечательно поймал сходство.

— Да, это удачный портрет. Его написал молодой талантливый художник Танеев. Папа хотел заказать ему еще один мой портрет, но он уехал на стажировку в Италию и не смог вернуться из-за войны.

Княжна исчезла так же внезапно, как появилась, пожаловавшись на то, что замерзла, и пообещав вскоре вернуться.

Глава 2. ЕЩЕ ОДИН ПОРТРЕТ

Работа двигалась медленно, но успешно. Сергей увлеченно работал над портретом, когда услышал знакомый стук каблучков.

— Входите, княжна! — крикнул он, не дожидаясь ее вопроса.

— Папа сказал, что вы не только реставратор, а настоящий художник. Он сказал, что хочет купить у вас несколько картин.

— Спасибо, княжна, за добрую весть. Это было бы славно. Для меня это огромная удача.

В этот раз она оделась теплее, видимо, рассчитывая оставаться в мастерской подольше. Ольга уселась на лесенке, используемой при опрыскивании высоких растений, и принялась болтать, рассказывая ему о своих недавно прошедших институтских годах.

Сергей молча слушал ее, а потом попросил:

— Вы не могли бы рассказать мне об этой даме, изображенной на портрете?

— Охотно, — сказала она. — Только я знаю совсем немного — то, что мельком слышала из разговоров моих родителей. Это моя прапрабабка Пелагея Осиповна. Собственно это русское имя она получила при крещении перед венчанием. Имени, которое она получила при рождении, я не знаю, вернее — знала, да забыла. Фамилия ее — Вельская, это старинный княжеский род.

Вот что рассказала Ольга Сергею:

— Она родилась в Индии, в семье богатого и влиятельного раджи и была его младшей дочерью. Отец обожал ее — свою умницу и красавицу. По тем временам она получила изрядное образование: в совершенстве знала несколько языков, в том числе французский, была отличной пианисткой, изучала историю своей страны и стран Европы и даже немного разбиралась в математике и в астрономии. Ей было шестнадцать лет, когда на одном из светских раутов судьба свела ее с русским дипломатом князем Петром Павловичем Вельским. Князь был уже не молод. Ему было далеко за тридцать, и он недавно похоронил супругу. Взаимное чувство вспыхнуло мгновенно. Неизвестно, как им в тех условиях удалось сблизиться и объясниться. Но это случилось. Не видя никакой возможности получить согласие родителей невесты на их брак, они сделали попытку бежать в Петербург. Но что-то не сложилось. То ли кто-то из слуг проговорился или предал их, то ли кто-то выследил беглецов, но их сняли с корабля и отправили — его в тюрьму, а ее во дворец отца. Их ожидала ужасная судьба. Его — суд, ее — пожизненное заточение в хоромах отца.

Но в этой трагической ситуации победила могучая сила любви. Девушка отказалась принимать пищу и медленно угасала в отцовском дворце. Когда жизнь уже покидала ее, отец не выдержал и сдался. Он сказал: «Я не хочу твоей смерти, живи, как знаешь, люби кого хочешь. Но знай: я никогда не захочу видеть ни тебя, ни твое потомство. Я никогда не захочу слышать ни о тебе, ни о твоих детях. У меня не просто нет дочери, — у меня ее никогда не было. Для меня ты не умерла. Для меня ты не родилась». Несмотря на страшный приговор отца, это было спасение. Мать, обливаясь слезами, на прощание вручила дочери талисман — огромный голубоватый бриллиант, вправленный в золотое кружево. Она сказала: «Это не наследство. Его нельзя ни продать, ни подарить. Это оберег, который будет охранять тебя, твоих детей и детей твоих детей. Я, как младшая дочь в семье, получила его от своей матери, которая тоже была младшей в семье, а та от своей. Так что история этого талисмана уходит в глубь веков. Говорят, его нашли наши предки в одной из древних гробниц. Храни его как зеницу ока и передай своей младшей дочери. Это залог счастья и благополучия твоей семьи. Если же случится так, что боги не дадут тебе дочерей, отдай алмаз в храм главной богини той религии, которую ты будешь исповедовать в той, далекой стороне. Прощай, родная, я буду молиться о тебе и верить, что ты счастлива».