Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней - Ксения Кривошеина

Монахиня Мария на протяжении всей жизни по-разному подписывала свои произведения: Лиза Пиленко, Е. Ю. Кузьмина-Караваева, Е. Скобцова, Юрий Данилов, Ю. Д. и Д. Юрьев, ММ и, под самый конец, мать Мария. Что же скрывалось за этим перечнем подписей, как не поиск себя, личности, которая всей своей парадоксальностью до сих пор вызывает споры не только в художественной среде, но и в церковной. Может быть, лишь в 2004 году, когда она была названа святой матерью Марией (Скобцовой), наконец окончательно оформилась эта личность? И сегодня ее детское восклицание «… и вот я умерла» вдруг неожиданно прозвучало заключительным аккордом.

Ее стихи изобилуют строками неудачными, корявыми, а порой и наивными. Богословские эссе грешат незаконченностью мысли, длиннотами, отступлениями, но они – целостное отражение того времени и ясности постановки вопросов, на которые искала ответы русская философская мысль. Литературовед К. Мочульский[2], лично знавший м. Марию, говорил, «что она пишет стихи запоем и никогда не отделывает их», а Г. Раевский[3] добавил: «Почти не отделывает». Но точнее всего определил ее стихи Евгений Богат[4]: «… разве дело в том, насколько искусно огранены те или иные ее строки? Стихи матери Марии – нечто большее, чем стихи в обычном понимании. Она писала их не для публикаций, а потому что должна была выразить душевную боль, поиск, порой безысходность». Действительно, в ее стихах есть не только пророчество, но и пожирающее пламя, и зажженная свеча перед образом, и любовь к Богу и людям. Так и ее живописные работы, которые в равной степени грешат техническим несовершенством, притягивают к себе. В чем же секрет? Почему чем больше читаешь ее тексты, рассматриваешь вышивки, иконы, присущие им наивность и дилетантство отходят на второй план?… Может, потому, что в них трепет и молитва матери Марии? Может, поэтому безоговорочно прощаешь и эклектичность стиля, и неровность исполнения.

Всю жизнь мать Мария безо всякого сожаления раздавала свои работы, и эта щедрость помогла сохранить часть ее произведений. В лагере она мечтала, если выживет, «вернуться в Россию, посетить могилу Гаяны и потом бродить по дорогам». Ее мечта действительно сбылась, она вернулась домой: музей в Анапе, работы в Русском музее, в музее А. Ахматовой; ее произведения издаются, ей посвящены конференции и выставки, сняты фильмы, многочисленные публикации в интернете. В мировой сети на всех языках можно прочитать о матери Марии (Скобцовой). Ее жизнь, расколотая надвое, теперь не имеет границ!

Она была наследницей европейской культуры, а потому и в эмиграции, продолжая любить Россию, в равной степени восхищалась Францией. Точно так же и ее произведения нашли приют не только в России, но и в Европе: гобелены в Англии, собрание вышивок и икон в Париже, в храме на ул. Лекурб (в двух шагах от ул. Лурмель, где она основала свою церковь и приют и где гестапо арестовало ее сына Юру), рукописи и рисунки в Колумбийском университете в США… Многие из работ затерялись или были уничтожены, какие-то попали в частные коллекции. Вполне вероятно, что их владельцы даже не знают, кто автор; мать Мария чаще всего их не подписывала. Исключение – несколько карандашных портретов умирающей дочки Настеньки, датированные по часам.

Ее деятельность всегда вызывала у одних интерес и восхищение, у других – осуждение и недовольство. Она была просто женщиной: грешила, несколько раз выходила замуж, и дети ее – все от разных мужей; она влюблялась, курила, была активной эсеркой, нажила массу недоброжелателей, ко всему прочему была поэтом и художником… и вдруг приняла постриг и стала монахиней в миру. Монахиней тоже странной, нетрадиционной, о чем сокрушался митрополит Евлогий (Георгиевский), хотя сам благословил ее на этот подвиг. Он быстро понял, что монашеский путь матери Марии – не в монастырских стенах, не в келье, а в активном делании добра, в миссионерской деятельности. Да, тогда русский эмигрант нуждался не только в слове и молитве доброго пастыря, но и в практической, ежедневной, физической помощи от церкви. С тех времен прошли десятилетия, начался новый век, но и сегодня нам так не хватает доброты, протянутой руки и поддержки. Сколько среди нас сомневающихся, невоцерковленных, не нашедших путь в храм, оробевших, а оттого многим из нас недостает такой земной защитницы, какая была в лице матери Марии.

Да, она была странной монахиней, которая вызывала много нареканий и недовольства в церковной среде, и до сих пор эти споры не утихают. Но не будем забывать, что она была дочерью своего времени, той Европы и России, которая чаяла катастроф и взрывов, чуяла и предрекала безысходность. Ее вера в Господа была и неугасимой лампадой, и теплом, согревавшим одиноких людей и питавшим ее творчество.

Со смертью дочери Гаяны вплоть до начала войны она все чаще в своих стихах говорит о смерти. Ее грезы наяву о собственной гибели, исчезновении от огня оказались пророческими. Будто недели и часы, которые она проведет в лагере Равенсбрюк через пару лет, были уже заранее описаны ею в рисунках и поэмах. Не дожив до победы двух месяцев, она погибла в печах концлагеря Равенсбрюк.

Существует несколько версий ее гибели. По одной из них, накануне Пасхи, 31 марта 1945 года, монахиня Мария вошла в газовую камеру вместо другой женщины.

* * *

Мой тесть Игорь Александрович Кривошеин скончался в 1987 году. После его ухода в мир иной остался довольно большой архив. И эти чемоданы писем, фотографий и папки с историческими документами, которые прожили тоже «четыре трети жизни Кривошеиных», мне достались в наследство, их я и принялась разбирать.

Игорь Александрович был единственным и первым репатриантом из Парижа, который после выхода из Дахау в 1945 году, а затем из Тайшетского лагеря в 1954-м стал активно рассказывать о м. Марии, его молитвами и стараниями во многом состоялось ее «проявление» в бывшем Советском Союзе.

По мере того как я перелистывала записи в тетрадях и вчитывалась в старые вырезки из газет, выстраивался новый образ Игоря Александровича. А самое главное, я совершенно внезапно окунулась в жизнь и судьбу матери Марии (Скобцовой). Она вошла в мой мир неожиданно, обожгла, с ней стало жить интересно, но крайне неудобно: она волновала и ввергала в совершенно неожиданные обстоятельства, возникало множество вопросов. Именно так в 1987 году я с ней познакомилась. Потом я задумала написать ее изображение, затем появился мой сайт и книга о ее творчестве «Красота спасающая», предисловие к которой написал митрополит Смоленский Кирилл (нынешний Патриарх Московский и всея Руси), а послесловие – профессор Жорж Нива. Позже я работала с архивами Колумбийского университета, и постепенно она свела меня в жизни с интересными людьми, одинаково увлеченными этой замечательной личностью, для которых мое дело (начатое Игорем Александровичем) стало их делом.

В 2000 году я задумала устроить выставку работ м. Марии в Русском музее. Мне предстоял огромный труд. Нужно было найти, собрать воедино максимальное количество ее полотен, разбросанных по миру, и привезти в Питер. На пути этом меня ждало много разочарований, но и радостей!

Для осуществления замысла я получила благословение двух архиепископов, помог мне и митрополит Смоленский Кирилл, написавший предисловие к моей книге.

Я договорилась с архиепископом Сергием (Коноваловым)[5], настоятелем собора Св. Александра Невского на ул. Дарю в Париже, что приду к нему. Он очень помог мне с этой выставкой и обещал найти и передать для нее три иконы м Марии. Трудность заключалась в том, что иконы куда-то затерялись и никак не удавалось их обнаружить. В храме их не было, я обзвонила многих настоятелей, прошла по парижским церквям 15-го округа. Все безрезультатно.

Иконы исчезли. Надо сказать, что с работами м Марии всегда много сюрпризов. Достаточно вспомнить, что после ее гибели, в сороковых годах, в храме на ул. Лурмель были закрашены коричневой масляной краской ее фрески, а гобелен «Тайная вечеря» убрали с глаз долой.

Но я не унывала, а продолжала поиски. Я попросила владыку Сергия еще раз пройти по комнатам подворья, подняться на этажи, заглянуть в разные чуланы, спуститься в крипту. Ничего! И уже отчаявшись, остановившись у какой-то покосившейся полуоткрытой двери, за которой было навалено старье и ломаная мебель, я сказала: «Ну не здесь же мы будем искать?» А владыка устало ответил: «Посмотрим на всякий случай». Мы увидели старую, допотопную деревянную стремянку, прислоненную к большому дубовому шкафу, который простирался под самый потолок. И что-то меня как бы толкнуло, и я сказала: «Владыка, простите сердечно, но не могли бы вы немного подстраховать меня, попридержать эту лестницу, а то, боюсь, я с нее рухну» – и полезла наверх. Шкаф был весь в пыли. Когда я поднялась на последнюю ступеньку под потолок и заглянула в темноту, то увидела три деревянных ящика в паутине. Открыла их и ахнула: на меня смотрели образ Господень, Богородица «Умиление» и святитель Филипп, митрополит Московский. «Вот они! Я нашла!» – «Ну и слава Богу! Ксения Игоревна, берите их к себе домой, почистите и, пока готовится выставка, держите у себя», – произнес владыка Сергий.