Странники - Макс Сысоев

      Домик был тёмен, сер. Стены его покрывал густой мох, крыша стучала под дождём. Единственный домик среди Руин. Не будь так дождливо, его бы осветили последние кванты сегодняшнего заката.

      Света живёт на старом перекрёстке. Она отпирает дубовую дверь, и из домика пахнет сухостью. Мёдом, кошками, грибами, печкой, досками, смолой. А с улицы пахнет ржавчиной, дождём, лесом, ночью. Света играет на этом контрасте, она пленяет им промокших людей. Света и есть уютная и весёлая, её сердце похоже на большую горячую сдобную плюшку.

      — Держи халат, — говорит мне Света, и по мановению её немного колдовской руки зажигается печка. Лучей из топки достаточно, чтобы не спотыкаться на ровном месте и продолжать отдыхать от света мониторов.

      — Э-хе-хе, — отвечаю я, стаскивая с себя верхнюю одежду и потирая ушибленные ноги. — Хороший домик. И я теперь знаю, сколько раз можно спотыкнуться на одной железнодорожной стрелке.

      — И сколько?

      — До черта. А вообще, пять. Это много.

      Света улыбается. Надо наговорить ещё глупостей, и всё будет хорошо.

      — Знаешь, Света, я так устал, — говорю я вместо этого новую незваную правду. — Я целый день ничего не делал, а устал ну прямо как царь Сизиф.

      Я не должен уставать. Спутник Светы должен всегда пребывать в состоянии экзальтации, генерировать бред, смеяться над собой и над ней. Я пришёл сюда из постиндустриальной эпохи, из царства Потребления, где властвовала Сфера Услуг, где превыше всего ставилось Развлечение. Я как никто другой должен уметь развлекать.

      — Ерунда, — смеётся Света. — Все устали. Никто не стесняется. Мой дом сделан специально, чтобы в нём отдыхать. Смотри!

      Она толкает меня, и я падаю на невидимую в темноте кровать. Что-то шевелится рядом со мной, и я понимаю, что обоняние не подвело: в домике живёт кошка. Я потревожил её, и она обнюхивает моё лицо мокрым носом.

      Сумрак в доме меняется. Я замечаю, что на стенах, на коврах, на мебели, — везде изображены кошки, большие и маленькие, сидящие, свернувшиеся, летящие, лежащие. Их контуры и глаза светятся зелёным и голубым. Кошки оживают, меняют позы, начинают не спеша перемещаться по периметру комнаты по часовой стрелке. Глобальное завораживающее движение заставляет мою голову кружиться, и я закрываю глаза. Однако тусклая сине-зелёная спираль и здесь не желает покидать моего окоёма, гипнотизируя, расслабляя разум, тормозя мысли и вызывая сладостное предчувствие. Я решаю подсмотреть одним глазом за Светой.

      Та достаёт заготовленный неведомо когда лист со свежевылепленными плюшками и ставит его в печку, а сама садится рядом со мной. Я понимаю, что ничего не понимаю в женщинах, что все мои кичливые попытки представить Вам её мысли достойны лишь разговоров за пивом, и что Света рядом.

      — Что молчишь? — спрашивает она, кладя себе на грудь кошку реальную, а взором пребывая рядом с кошками-рисунками. — Думаешь о чём-то?

      — О корпускулярно-волновой природе времени, — говорю я. Молчание — золото. В постиндустриальную эпоху, где надо было Развлекать, изрекая чушь, меня то и дело спрашивали «что ты молчишь?» таким же тоном, как и «что это у тебя ширинка расстёгнута?» в контексте попыток выяснить, не страдаю ли я, случаем, эксгибиционизмом. И чтобы не отвечать правдивое, но жалкое «да ни о чём не думаю», я отвечал «о корпускулярно-волновой природе времени». Я и вправду иногда о ней задумываюсь, просто так, в качестве гимнастики ума.

      — О корпускулярно-волновой природе? А как это?

      Вновь, вновь я сказал чушь, претендующую на умность.

      — Ты слышала о Зеноне Элейском?

      — Нет. Кто это?

      — Древнегреческий философ такой. Слышала об Ахилле и черепахе?

      — Забудь ты про черепаху! Я пригласила тебя сюда, чтобы ты не думал ни о чём. Ни. О. Чём. Понимаешь?

       — Понимаю. Только, боюсь, если я не буду думать ни о чём, то во мне вообще ничего хорошего не останется.

      Света надолго затихла. Она соображала, что не давало мне делать что-то такое, на что она рассчитывала.

      — О тебе говорят, будто ты не обычный человек, — сказала она, поразмыслив. 

      — Правильно говорят, — гордо согласился я. — Я необычен. Я динамичная, органично развитая личность.

      — Нет, про тебя говорили другое. Про тебя говорили, что ты из прошлого.

      — Антон по морде не получал давно...

      — Мне можно было и не рассказывать. Я чувствовала, что ночью, после которой тебя нашли, творилось нечто страшное. Мне снились кошмары. Мне приснилось, что ты пришёл к нам не один. И не такой добрый, каким мы тебя видим, — говорила Света.

      — И точно. Я опасен. Я неадекватен. Меня нужно срочно изолировать от общества. Особенно, от маленьких девочек.

      Света переложила кошку на меня, ушла ненадолго на второй этаж и возвратилась с волшебной палочкой, похожей на бенгальский огонь, только не такой яркой.

       — Сейчас я узнаю, что тебя гнетёт, — произнесла она, касаясь моего лба самым пламенем на конце палочки. — Тебе больно. Ты не знаешь, что и почему у тебя болит, и это не даёт тебе расслабиться. Я помогу тебе. Хорошо?

      Вздыхаю. Никому не сказал я о боли, даже Вам. Никого не вдохновляют вздохи людей по поводу болезней, а с другой стороны, все любят пожаловаться, усугубляя общественную неприязнь к жалобам. Но коль скоро заговорили мы о немощах и недугах, признаюсь: в моём организме периодически изъявляет желание отвалится нечто вроде печени. Я говорю себе, что ничего, авось не подохну, но  в двадцать втором веке, отравившись токсичными веществами, коих хватает в любом заброшенном городе с развитой промышленностью, или подвергшись воздействию остаточного жёсткого излучения, подохнуть весьма вероятно.

      — Я целительница. Ты можешь не бояться меня.

      — Я и не боюсь.

      Неуверенно кивнув в ответ на моё заявление, Света спросила, что я ел, пока жил в лесу. Я ответил, что жил в лесу всего-то часов девять и кушал только яблоки. Света осведомилась, продольные на них были полоски или поперечные. Я не помнил, а помнил только, что росли они в нашем квартале.

      — Поздравляю, они были ядовитые, — обрадовала меня целительница. — Но ты не умрёшь, раз до сих пор бегаешь. Главное, знай на будущее: яблоки с поперечными полосками изменены генетически. Мы специально высаживаем их, чтобы они перерабатывали яд из почвы, где она сильно загрязнена.

      — Фу ты, чёрт, а у меня аж сердце в пятки ушло, — я ударил ногами друг о друга. — Эй ты, вылезай из пяток!

      Света сварила мне магическое зелье, заставила, обжигаясь, выпить. Шептала:

      — Слушай меня внимательно, и я научу тебя тому, что могут делать только те люди, у которых нет ничего за душой.

      — Ничего? — я приподнял брови.

      — Вещей. Если отвлекаться от самого себя на вещи, то то, что нужно тебе сейчас, не получится никогда. А теперь ляг на спину. Закрой глаза.

      — Ты будешь колдовать?

      — Нет. Колдовать будешь ты.

***

      Relax продолжается — но сменяется направление отдыха. Вместе с душой должно отдохнуть и телу. Предлагаю чуть-чуть побыть интровертами.

      Вселенная, с какой стороны ни глянь, совершенна, но мы не видим совершенства нигде. Даже в самих себе. «Тело» и «душа». В том значении, в каком мы употребляем эти слова, их не существует. Ни того, ни другого нет. Есть мы. Цельные и нераздельные люди. Так говорил голос Светы и сине-зелёная круговерть под закрытыми веками, и запах пекущихся плюшек.

      — Ты неплохо экипирован для приключений. Но ты об этом не знаешь.

      У нас в пальцах есть кости. Чувствуем ли мы их? Приятно ли нам от того, что они там есть? Странные вопросы, не правда ли? Но это потому, что мы ничтожно мало времени уделяем самим себе. 

      У меня были вещи. Я видел их каждый день, каждый день пользовался ими. Я чистил их тряпочкой от пыли, стирал их, радовался, когда старое сменялось новым, дешёвое — дорогим, модное — ещё более модным. На дырявый носок я смотрел чаще, чем на свои ноги. Но что важнее?

       — Так жалко уделять своё время вещам. Помнить их устройство, назначение. На какой они лежат полке, в какой коробочке. Жалко...

       Нам кажется, что мы думаем головой. Это не так. Мы пронизаны паутиной чувствительных связей, сложных и совершенных, абсолютно безошибочных. Связи эти проектировались и отлаживались сотни миллионов лет существования жизни — а при ином раскладе нас бы и не было. То, что мы называем сознанием, по тончайшей цепочке нервных клеток может проникнуть в самые отдалённые уголки организма. Может быть, Вы совершали трансконтинентальное путешествие. Но пробовали ли Вы отдохнуть на выходных в кончике собственного безымянного пальца? Пробовали почувствовать основание ногтя, пульсацию капилляров, тепло — ровно 36,6 С0?  Может быть, Вы тушили горящие дома. Но пытались ли Вы погасить собственную головную боль?