Александр Маккуин. Кровь под кожей - Эндрю Уилсон

Менкес, побывавшая на показах всех коллекций Маккуина, вспомнила свой последний разговор с дизайнером, который состоялся в Милане в январе 2010 года. «Но ведь кости прекрасны, если их художественно расположить!» – воскликнул он, стараясь объяснить, почему «сшитые на заказ костюмы… сделанные на заказ обои и полы как будто взяты из склепа». По словам Менкес, не следовало и удивляться его позднейшим увлечениям смертью, так как «предвестники смерти и разрушения появляются во всех его выдающихся коллекциях». Перед тем как уйти, Менкес процитировала слова Маккуина, которые он когда-то сказал ей о себе; как ни странно, дизайнер говорил о себе в прошедшем времени, как будто уже умер: «Гнев в моем творчестве отражал страх, беспокойство и тревогу в личной жизни. Со стороны кажется, будто я стараюсь примириться с тем, кем я был в жизни. Речь всегда шла о душе… Мое творчество отражает мою биографию как человека». Хотя Менкес призвала собравшихся поминать Маккуина словами из стихотворения Китса «Ода к греческой вазе»: «Красота есть правда, правда – красота – смертным одно лишь это надо знать», – друзьям и родственникам трудно было забыть, как умер сорокалетний дизайнер.[25]11 февраля 2010 года, накануне похорон матери, он покончил с собой в своей квартире в лондонском квартале Мейфэр.

Меррей Артур, бойфренд Ли в 1996–1998 годах, был подавлен горем и когда узнал о смерти Маккуина, и во время заупокойной службы. «Помню, я не мог опустить голову… Я должен был все время смотреть перед собой, потому что знал: если я опущу голову, хлынут слезы, и я задохнусь».[26] Как и многие присутствующие, он признался, что особенно тяжело ему было слушать Бьорк, которая вживую исполнила Gloomy Sunday: «Мрачное воскресенье я провожу с тенями. / Мое сердце и я решили со всем этим покончить».

Бьорк, в «легкой серо-коричневой юбке, с парчовыми крыльями»,[27] напоминала одно из тех гибридных созданий, которых так любил Маккуин: полуженщина-полуптица, раненый Ариэль, который поет где-то в темных глубинах фантазии.

Стихи к песне написал венгр Ласло Явор; одно время Gloomy Sunday (Szomorú vasárnap) называли «Венгерской песней самоубийц». Стихи, видимо, отражали и ту внутреннюю пытку, которая мучила Маккуина, и отчаяние, которое испытывают «те, кого он оставил»; многие близкие друзья и родственники Маккуина признавались, что после его смерти также испытывали склонность свести счеты с жизнью. «Мрачное воскресенье» можно считать посмертной данью дизайнера его подруге и наставнице Изабелле Блоу, которая страдала депрессией и покончила с собой в мае 2007 года, выпив гербицид. После смерти Изабеллы Маккуину все время хотелось связаться с ней в ином мире. Он тратил сотни фунтов на медиумов и экстрасенсов в попытке поговорить с ней. «Ли был одержим мыслью о жизни после смерти, – сказал Арчи Рид, который познакомился с Ли в 1989 году и через десять лет стал его бойфрендом. – У меня сложилось впечатление, что они с Иззи буквально рвались к смерти».[28]

Изабеллу и Ли, аристократку с лицом средневековой святой и сына таксиста из Ист-Энда, полного, с зубами, похожими, по словам Блоу, «на Стоунхендж», связывали сложные отношения.[29] Их дружба была основана на любви к преобразующей силе моды, ее способности изменять внешность и привычный образ мыслей тех, кто кажется себе уродом, не таким, как все, – и для тех, кто не в ладах с миром. Они оба понимали, что мода – не только поверхностное явление. «Для меня метаморфоза немного похожа на пластическую операцию, только не такая радикальная, – говорил Маккуин в 2007 году. – Я пытаюсь добиться того же результата с помощью моих вещей. Но в конечном счете я работаю для того, чтобы преобразить не столько тело, сколько склад ума».[30] В конечном счете мода не спасла ни Изабеллу, ни Ли; более того, многие считают, что именно фешен-индустрия внесла свой вклад в их гибель. По словам Маккуина, Изабелла «неоднократно говорила, что мода ее убивает». Правда, затем он добавлял: «Она еще допускала, что убить можно по-разному».[31] То же самое можно сказать и о самом Маккуине.

После молитв, прочитанных Филипом Трейси, преподобным Джейсоном Ренделлом, племянником дизайнера Гэри Джеймсом Маккуином и Джонатаном Аккеройдом, исполнительным директором компании Alexander McQueen, Лондонский евангельский хор исполнил гимн «Может быть, Бог пытается что-то тебе сказать». Друзья и родственники встали для благословения. «Идите с миром, – напутствовал их каноник, – хорошего держитесь; никому не воздавайте злом за зло». Затем по проходу прошел одинокий волынщик Доналд Линдсей в сшитом Маккуином килте. Он повел процессию к выходу под звуки мелодии из фильма «Храброе сердце». После того как все вышли, к нему присоединились еще двадцать волынщиков в килтах. «Все напоминало какой-нибудь его показ, – вспоминает Эндрю Гроувз. – Мы ругались – надо же было подобрать музыку, которая нажимала на все кнопки и дергала за все струны!»[32]

Маккуина нельзя было назвать интеллектуалом; его официальное образование, мягко говоря, грешило пробелами. Однако он обладал врожденной способностью пробуждать нужные эмоции и манипулировать ими. «Не хочу великосветского приема с коктейлями; предпочитаю, чтобы на выходе с моих показов зрителей рвало, – сказал он однажды. – Люблю крайности!»[33] Его взгляды отличались оригинальностью. «Он был единственным в своем роде, и прощание стало идеальным – оно пробуждало радость и горечь», – сказала Сара Джессика Паркер после церемонии.[34] Кейт Мосс сказала просто: «Я любила его». По словам Шона Лина, Маккуин «понятия не имел, сколько народу его любит».[35] Однако нашлись и такие, кто испытывал разочарование. Некоторые чувствовали себя преданными и сердились на него. Иногда такие эмоции захлестывали именно тех, кто любил его всем сердцем. «Он – тот, кому я бы, наверное, простила все, – призналась Аннабелл Нейлсон, которая вместе с некоторыми его друзьями участвовала в организации церемонии. – Наверное, людям непростым больше прощается».[36] По его же собственному признанию, Маккуин был «романтиком-шизофреником», который часто сражался с самим собой.[37]

Творчество никогда не было для Маккуина трудным делом – он говорил, что может придумать коллекцию всего за два дня, – потому что темой всегда служила его душа, ранимая и не стесненная условностями. «Мои коллекции всегда автобиографичны, – говорил он в 2002 году, – они тесно связаны с моей сексуальной ориентацией и мирят меня с тем, какой я. Своими коллекциями я как будто изгоняю дьявола. Они связаны с моим детством, с тем, что я думаю о жизни, и с тем, как меня научили думать о жизни».[38] Его творчество, по словам Джудит Терман из «Нью-йоркера», можно рассматривать как «своего рода исповедальную лирику». «Психотерапевты, которые имеют дело с детьми, часто пользуются игрой в куклы как средством для того, чтобы добиться от них рассказов об их жизни и о чувствах, – пишет Терман. – Создается впечатление, что своеобразная игра в куклы с переодеванием была таким средством для Маккуина».[39]

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});