Становой хребет (сборник) - Лев Абрамович Кассиль

сказал старичок в железнодорожной форме не оборачиваясь.

– Виноват, мы, кажется, по ходу пьесы, – обиделся красноармеец.

– Шиллер ваших примечаний не требует, – сказал старичок.

И Вадьке показалось, что старик заступился за папу. У Вадьки еще теплилась надежда: может быть, еще не все знают, кто играет этого мерзкого генерала. Но в антракте красноармеец в соседней ложе спросил женщину:

– Президент-то кто?

– Гайранский, – сказала женщина, заглянув в программу, – заслуженный.

– Широко известный, – добавил старичок.

– Ну и тип! – проговорил красноармеец.

– Что вы хотите, абсолютизм, – сказал старичок. Дальше было еще хуже. Сегодня Вадька уже ждал, когда же наконец закроют занавес, когда кончится эта ужасная пьеса. Но занавес не закрывался. Все было распахнуто на позор. Позор освещали сверху и снизу. Сережа-осветитель тыкал своим лучом прямо в лицо президенту, да еще ставил цветное стекло. Какой-то зеленоватый, как рыбий жир, свет лился на сцену, и совсем было противно глядеть на папу. И хотя Вадька еще не мог разобраться во всем, что происходило на сцене, но он видел, как мучаются девушка Луиза и красивый офицер Фердинанд. Все были за них, все их жалели, и все ненавидели генерала-президента. Но Вадька не мог предать отца. Он все ждал, он все еще надеялся, что президент вдруг выйдет к самому краю сцены и скажет:

– А я все шутил, что злой… Я на самом деле вовсе добрый. Я просто пугал только. Пожалуйста, женитесь друг на дружке сколько хотите.

Но президент не раскаивался и в конце второго акта вторгся на сцену с полицией. Театр замер. На сцене Луиза упала в обморок. Нянька Дуся вся помертвела, слезы потекли в ее открытый рот; военные в соседней ложе громко задышали и отвернулись друг от друга. Только старичок-железнодорожник еще кое-как держался. А у Вадьки вдруг потекло из глаз: от почувствовал, что сейчас произойдет что-то ужасное. И ужасное произошло. Когда Фердинанд выхватил шпагу и, поранив полицейских, направил острие на президента, Вадька вдруг почувствовал, что он хотел бы, чтоб Фердинанд ударил отца. Но отец выставил вперед нарядный живот и сказал: «Посмотрим, тронет ли мою грудь эта шпага!» И Фердинанд не смог, не смог ударить отца… И выходило, что Фердинанд фон Вальтер был более верный сын, чем Вадим Гайранский. Тогда Фердинанд сказал, что он вместе с невестой пойдет на казнь. Театр ужаснулся. «Тем забавнее будет спектакль», – ответил отец к негодованию зала и Вадьки. Фердинанд сказал тогда, что он бросит шпагу к ногам невесты. Отец обругал и шпагу. Фердинанд тогда один хотел заколоть невесту и уже занес над ней клинок. Дуся ахнула на весь театр. Но и это не тронуло отца. «Так я расскажу по всей столице о том, как попадают в президенты!» – вскричал тогда Фердинанд, и отец страшно испугался, весь задрожал, и велел полицейским освободить Луизу, и сам побежал со сцены.

И все вскочили и захлопали. Красноармейцы в соседней ложе хлопали так громко, что с лепных гипсовых украшений посыпалась пыль. И даже старичок-железнодорожник хлопал вместе со всеми, хлопал добросовестно, мелко и часто, почти не разводя ладоней. Всех, всех примирила ненависть к Вадькиному отцу – президенту. Мальчик заметил вдруг, что он сам аплодирует. Он с размаху стиснул ладони и сел, ни на кого не глядя.

– Хватит тебе, – сказал он Дусе, которая, перегнувшись через барьер, вызывала Фердинанда, – я хочу домой.

– Что ты, разве не интересно? – удивилась Дуся. – Разве папу-то не интересно посмотреть, – сказал Сережа-осветитель, – тут что будет дальше?..

Кончилась пьеса совсем скверно. Фердинанд вредным порошком отравил Луизу, которая ни в чем не была виновата. Но президент наговорил про нее, что она против… Фердинанд тоже попробовал, горько ли, и отравился. Под самый конец прибежал отец-президент. Он стал ползать на коленях и кричать: «Сын мой! Фердинанд! Неужто ни взгляда твоему убитому отцу?!» Но Фердинанд не прощал его. Он и глядеть на него не хотел. «Ага, так тебе и надо», – подумал Вадька. «Неужто ни одного взгляда мне в утешение?» – сказал отец и заплакал. И тут Фердинанд сжалился, попрощался с ним за руку, а сам скорее умер. «Он простил меня! – воскликнул президент. – Теперь я в вашей власти», И занавес быстро закрылся, запахнув свои взметнувшиеся полы.

Дуся спешила домой. Но Вадька от всех переживаний и от позднего часа совсем раскис. И Сережа, потушив свой прожектор, понес его домой на руках. Дома Вадька никак не мог заснуть. Он ворочался, всхлипывал, а потом долго лежал с открытыми глазами и прислушивался: не идет ли папа? Он ждал мести, страшился этой встречи. Ему казалось, что все кончено, он никогда не сможет теперь любить отца, который так осрамил себя на людях.

…Гайранский пытался утешить сынишку. Но мальчик отчужденно молчал и отстранял его руку.

– Папочка, не играй больше этого, – сказал он, – ну, не надо. Я тебя прошу… А то тебя все терпеть будут не мог… не моги…

– Терпеть не мочь, – подсказал Гайранский, видя, что мальчик не может справиться со словом.

– Не мочь, – повторил Вадька.

– Да почему?

– Очень уж ты был отвратительный.

– Вот тебе раз! Это же роль такая, чудак ты.

– А зачем ты такую роль себе выбрал?.. Все против тебя были. За тебя никто не был. Ни один человек. Когда дядя Коля тебя хотел шпагой фехтовать, так я и то за него был… Вот до чего ты меня довел совсем. Папа, не играй больше этого. Там один был красноармеец, он даже сказал, что ты тип.

– Так это значит, я именно хорошо играл, – сказал Гайранский, – я же должен был играть… ну… злодея – словом, плохого человека.

– Ты очень плохого играл, – согласился Вадька.

– Вот ты, например, – сказал Гайранский, – вот ты, например, во дворе играешь в войну с Катькой и Ленькой…

– Я с Катькой больше не играю, – сказал Вадька, – она мне вчера в рот песок высыпала, целый куличик.

– Ну хорошо… Но с Ленькой играешь?

– Играю.

– Ну, и я слышал, – продолжал Гайранский, – я слышал, как вы играете, будто за сараем белые и вы их бьете. А ведь за сараем же нет никаких белых? Это же неправда.

– Нет, правда, – сказал Вадька.

– Как правда? – опешил Гайранский.

– А там крапива, мы ее правда топчем, ее не жалко. Мы ее истребляем. Мы как будто истребители.

– Ага, вот видишь, «как будто». На самом же деле вы не истребителя.

– Сравнял! – сказал Вадька и даже головой покачал. – Так это же красные, наши истребители, а ты представлял, что против нас. И мы одни сами, а ты при всех.