Эсхатология - Александр Ясинский

Поворочавшись, он вновь уснул в сиянии звезд, которые были давно мертвы, но люди не ведали этого, а посему не оплакивали, а ночь съедала сама себя, и все было удивительно спокойно и мирно, и наступил рассвет.

Скорбные поля погребений остались позади. Теперь они вступали в населенные людьми и зверьем края, а вскоре показалась и наметившаяся дорога. Как верный признак того, что они на правильном пути из предрассветной мороси начали возникать столбы и колоны, где в былые времена огни указывали путь странникам. И до самых пригород ничего не случилось, только какой-то оборванец, из множества тех, что обычно плетутся за караваном ища поживы, пал замертво от голода, произошло сие ровно в полдень, когда солнце, наконец, проглянуло через дождливую завесу. Но этот малозначительный инцидент не привлек достойного внимания.

Древние пригороды, вымершие посады. Здесь никто не селился. Поросшие вьюном оползающие серые пятиэтажные коробки, за ними непосредственно начинал расти город: заброшенные траншеи, бункера из промерзших бревен, дома из дерева и добротного кирпича. К обочине дороги робко потянулись первые встречающие, стайки толстопузых ребятишек, одетых легко и пестро, по-весеннему, мужики в плащах и ватниках, старухи в лохмотьях требовательно выпрашивающие подачку хриплыми каркающими голосами, любопытствующие таращились из окон. Не было видно девушек, и практически женщин – князь создал себе темную и прескверную репутацию. По каким-то меркам приглянувшихся крестьянок хватали прямо на улице и тащили в хоромы, где подвергали бессовестному медицинскому осмотру. После чего бедняжка бесследно исчезала, чаще, конечно, их отпускали с миром, но это было то еще удовольствие, побывать в лапах презренных эскулапов и быть опозоренной на всю оставшуюся жизнь. Из тех что пропадали бесследно вернулась лишь одна – веселая толстушка содержательница кабака на площади Трех Замученных Собак. Вернулась, лишившись прекрасных своих волос, оскальпированная и тихо скорбно мычащая, ибо те, что в тереме отрезали ей язык.

Сидя в задрапированном шкурами паланкине Сандр размышлял на тему того, как должен будет вести себя в присутствии умирающего, как достойно вступить на трудную и ответственную стезю управления. Буйволояк тяжело ступал под аккомпанемент несмелых приветствий, воняя мокрой шерстью и навозом. Так же тяжело и мучительно ворочались мысли в голове юного князя. Ему не давала покоя та таинственная незнакомка, ее образ постоянно затмевал планы, путал заученные тексты речей, создавая абракадабру из слов. Нужно было, во что бы то ни стало разыскать ее, но Констант получив задание лишь помалкивал, его низкорослый ослик мелькал то там, то тут, старик заводил разговоры с купцами, наемниками, охранявшими караван, но так и не соизволил подъехать к молодому господину, более того, пару раз Сандр ловил его недоуменный, а то и озабоченный взгляд.

На центральной площади они отделились от процессии, которая последовал к рынку, где более-менее значимым персонам предстояло привести себя в порядок с дороги, а после явиться с дарами и приветствиями ко двору. Терем являл собой просторное прямоугольное трехэтажное здание, с облупившейся маковкой, прочное и суровое. Толстые стены родового гнезда древоградских князей хранили следы непогод, щербины от стрел и каменных ядер, окна первого этажа заложены надежной кладкой. Поднимаясь по змеившимся сетью трещин каменным ступеням, Сандра неприятно кольнуло выражение плохо скрываемого высокомерия на суровых лицах почетной стражи, выстроившейся плотным строем по обе стороны подъема. С капюшонов капали нескончаемые дождевые слезы, видно не мало времени караул простоял без смены, но в глазах читался энтузиазм и азартное предвкушение. Предчувствие овладело княжичем, заставив болезненно сжаться живот. Весь на нервах он порывисто вошел, вернее, вбежал в приемный зал, отталкивая слуг пытавшихся раздеть и всячески угодить усталому хозяину.

Предчувствие не подвело его, да что там предчувствие, он просто слишком поздно обратил внимание на все недвусмысленные знаки, поведение людей, обстановку торжественности и едва сдерживаемого взрыва. Там где должно было располагаться деревянному креслу, стояла ржавая железная бочка. А в бочке покоилась забальзамированное и пересыпанное солью тело князя. Судя по всему, случилось это еще несколько дней назад.

Сандр устало опустился на колени, прислонился лбом к стенке бочки, обхватил ее руками, все напряжение внезапно ушло, оставив пустоту, на дне которой лежала нежданная скорбь.

Неизвестно сколько простоял он так, никто не мешал ему, наконец, он почувствовал первые ростки успокоение, даже облегчения, что все решилось само собой, и теперь можно плыть по течению событий. Где-то в глубине души зарождалось опьяняющее чувство восторга, гордости от осознания того, что теперь он больше не княжич, а князь. Древоградский князь! Странно вообще, что он расстроился! Наверно, это было просто усталость и стресс последних часов. Долгая скорбь над почившим – по существу вызов иллюзорности бытия, оскорбление, брошенное в невозмутимый лик Грезящего бога. А тут еще такая удача, из грязи – в князи! Чего изволите, князь, не соблаговолите, князь. Почти князь, поправил он себя, осталось одно, по сути формальное, но от этого отнюдь не маловажное мероприятие, но в благополучном исходе его он был заранее уверен, даже не задумывался, не придавал тому значения, соратники и слуги отца помогут советом, поддержат плечами, не он первый и не он последний кто следовал пути этому, так было заведено испокон веков.

Он понял, что продрог. Вместительный камин, располагавшийся за креслом, всегда жарко натопленный, теперь не работал, разинув почерневший беззубый рот. Сандр поднялся и обернулся. В зал вошел запыхавшийся Констант, плотно притворив двери, подошел к бочке, заглянул внутрь. Вздохнув, закрыл глаза, а когда открыл, в них не было и тени вечной насмешки, искорки лукавства или озорства, только почтительность.

– Итак …князь? – промолвил он, отвешивая легкий поклон.

В приемной палате было многолюдно, однако Сандру, на памяти которого еще были свежи картины другой обстановки, она показалась чужой, осиротевшей и разграбленной. Сандр с тоской вспомнил, какое безудержное веселье и разгул царили здесь в золотые деньки детства, когда вместе с отцом они залихватски палили из открытых окон по окрестным крестьянам, наряженным в косматые шкуры, с рогатинами наперевес изображавших разбойников, покудова музейные экспонаты один за другим не пришли в негодность. Массивные комоды, эти суровые вместилища удивительного собрания кабинета курьезов, содержать который почитал за должное каждый мало-мальски уважающий себя князек, прозрачные витрины, с заспиртованными в стеклянных колбах всевозможными уродцами, пиршественные столы – все исчезло.

Закопченные факелами голые стены зияли унылыми пятнами снятых охотничьих трофеев.

Констант цепко ухватил его за локоть, гася готовую сорваться вспышку законного возмущения. Сандр огляделся: присутствовала практически вся верхушка знати, важные бородатые бояре, упитанные главы купеческих гильдий, суровые военачальники. Особой группкой выделялись послы, среди которых Сандр с возрастающим интересом заметил высокого поджарого мужчину обритого наголо, с печатью сурового аскетизма на недовольном челе. В присутствии столь нежданно объявившегося высокого наставника, местное древоградское жречество из числа просветленных, наспех облачилось в предписанные учением оранжевые туники, мятые, видимо извлеченные в великой спешке из пыльных сундуков. Сандр не смог сдержать улыбку при виде их посиневших от холода ступней, обутых лишь в узкие сандалии, лентяи и обжоры сейчас напоминали дрожащих и переминающихся на пронизывающем ветру домашних гусаков.

Перехватив улыбку юноши, худой нахмурился еще больше, и без того длинная шея его вытянулась пуще прежнего, но тут Сандра объявили, и по лицу его удивительным образом разлилось спокойствие и умиротворение, смывая гримасу недовольства. Все вежливо склонились. Сандр важно, как подобает без пяти минут князю, проследовал на середину палаты, где к своему раздражению обнаружил еще одну навязчивую деталь культа.

На низком деревянном столике восседал скрестив ноги блестящий толстопузый и толстощекий бронзовый божок. Грезящий отрешенно полуприкрыл глаза, в уголках губ блуждала тень блаженной улыбки познавшего абсолютную истину, мочки ушей оттянуты к плечам. Воздух вокруг безнадежно испорчен множеством ароматических палочек воткнутых в горшки с песком.

Последовал сухой и формальный обмен приветствиями, Сандр откровенно скучал и временами чихал, когда навязчивый приторный аромат щипал ноздри. Все это время тощий жрец не менял выражения лица, оставаясь точной копией своего божка, однако взгляд его, изучающий и внимательный, буравил Сандра, а цепкие пальцы шустро перебирали четки с наполированными до зеркальными блеска металлическими гайками. Когда же до него дошла очередь, он шагнул вперед и произнес сухим голосом похожим на треск гнилой ткани: