Свет - Рейвен Кеннеди

же не знаем, насколько оно изменчиво.

– Оно застыло, – возражаю я, шурша туфлями по скользкому золоту. Мы встаем на верхней ступеньке и видим, что двери свисают с петель, как выбитые и кривые зубы.

– Оно и до того застывало, – парирует он. – И смотри, чем это обернулось.

– Именно это и собираюсь сделать.

Когда я вхожу в замок, слышу вздох Ману, но, оказавшись внутри, замедляю шаг. Пламя в настенных бра гаснет и снова вспыхивает, словно тоже волнуется и приходит в себя после атаки.

В передней[1] раздается эхо наших шагов. Мы с Ману немного отстаем от Кеона, пока не подходим к бальной зале. И, встав в дверях, замираем.

Я моргаю, пытаясь привыкнуть к окутавшей залу темноте. К темноте и к золоту, которое мерцает затаенным предупреждением. Прежде зала освещалась пламенем из канделябров и настенных бра, и здесь было светло, как днем. Но теперь все окутано тенью. Единственный источник света – еще горящие железные печи в углу, и заметны они стали только сейчас, когда бальная зала опустела. Она даже отдаленно не похожа на ту, что была раньше. Словно все помещение сделано из воска, и к нему кто-то поднес горящую свечу. Стены кажутся наполовину оплавленными, а золото, стекающее по стенам, застыло. С потолка тоже свисают капли, больше похожие на сосульки, концы которых направлены на нас. С позолоченных колонн слетела позолота, весь золотой орнамент оплавился.

Пол представляет собой покрытую рябью развалину: где-то превратился в глыбу, вздувшись недвижимыми фигурами, из-за которых я прихожу в крайнее недоумение. Справа от меня видно очертание поднятой вверх и застывшей в таком положении руки. Возле помоста лежит, свернувшись, позолоченное тело. А под мезонином застыла волна, словно балкон оплавился и расплескался брызгами на пол – теперь там можно было увидеть чью-то ногу.

– Боги…

Слова Ману, произнесенные шепотом, побуждают к действию. Ноги сами несут меня через залу. Я настороженно перевожу взгляд с одного золотого пятна на другое. А когда прохожу дальше, от стен доносится жуткий стон. От пола. От потолка. Словно старое здание дает трещины и со скрипом проседает, но вот только этот звук намного страшнее. Он зловещий. Кажется, будто золото – это призрак, который сетует из-за нашего присутствия и грозит преследовать в кошмарах.

Я замираю, чувствуя, как кровь в висках стучит еще сильнее, чем до этого. Ману хватает меня за руку.

– Кайла, нужно убираться отсюда.

Стон со вздохом прекращается, и зала снова погружается в тишину.

Вырвав руку из его хватки, я продолжаю поиски.

– Я хочу посмотреть.

Кеон показывает вперед и говорит:

– Взгляните туда.

Посмотрев в ту сторону, куда он указал, я несусь вперед к самой дальней стене. К выпуклому пятну, которое теперь портит все убранство.

– О великие боги…

Это он.

Корона с его головы исчезла. Возможно, выплавилась в золото, которое теперь покрывает все его тело. Мидаса словно заточили в саму стену, словно она пыталась втянуть его в себя и поглотить сполна. На его лице отражено отчаяние. В широко раскрытых глазах застыли страх и потрясение.

Царь Мидас теперь всего лишь мертвец, заключенный в драгоценную гробницу.

Золото снова стонет, будто заявляя о своих правах.

– Нет…

Услышав женский голос, мы оборачиваемся и видим, как Мист, пошатываясь, идет вперед и с ужасом смотрит на Мидаса.

– Мой царь… – Она падает на колени, схватившись за живот, и в желтоватой, раскуроченной зале ее плач разносится эхом. – Это она. Она с ним это сделала.

– Но как? – шепчет Кеон, пока мы смотрим, как она рыдает. – Как такое возможно?

Я вспоминаю все слухи и толки, что до меня доходили. Смотрю на лицо Мидаса и размышляю. Прислушиваюсь. Перебираю нити давней паутины из слов, что я собрала – теперь они маятником раскачиваются в моих воспоминаниях.

Монархи не распространяются о своей магии. Это важно. Они знают, когда нужно продемонстрировать силу, и знают, когда ее нужно скрыть. Порой лучше обставить все так, чтобы люди вас недооценили. А иногда правители становятся известными благодаря такой неограниченной силе, и подданные либо почитают их, либо страшатся. А иногда и то и другое.

Мидас позолотил обеденный стол – впервые это произошло у меня на глазах. А еще для сегодняшнего празднества позолотил этот бальный зал. Два совершенных зрелища.

И все же сегодня золото вело себя так, словно вовсе не Мидас им управлял. Потому что так и было.

У меня нет ни тени сомнений, что сила золотого прикосновения была настоящей. И Мидас ни одного живого человека, кроме Аурен, не превращал в золото. Наверняка как раз по этой причине.

Я полагала, что главная ее тайна – это связь с командиром вражеской армии. Думала, что позолоченная фаворитка была для Мидаса всего лишь любимой наложницей для постельных утех.

И ошиблась во всем.

А я не выносила, когда допускала промахи.

Мидас превратил ее в яркий трофей, которым так часто кичился. У мужчин частенько бывают навязчивые идеи – особенно когда дело касается женщин. И азарт, который они демонстрируют по отношению к объектам своей одержимости, всегда балансирует на грани безрассудной страсти и ненависти. Один проступок – и господин ополчится на своего драгоценного питомца.

Однако, возможно, в этом случае… именно питомец ополчился на своего господина.

Страх, окутавший сознание, медленно оседает в желудке. Если Аурен и впрямь может украсть силу, тогда что случится, если она попытается украсть мою? Что, если ей это удалось?

Я клацаю и скрежещу зубами. Но впадать в панику не собираюсь – нужно понять, как обернуть ситуацию в свою пользу. Потому как если леди Аурен попытается украсть мою силу, то я ее уничтожу.

При виде затвердевшего металла я подкрепляю и свои безостановочно кружащие суждения. Мидас заключен в золото так, словно кузнец специально отлил для этого форму.

Я решила, что он бесполезен мне мертвым, однако, быть может, ошиблась. Возможно, мне остается лишь воспользоваться тем, во что его выковали.

Как оружием.

– Когда он ее позолотил, видимо, часть его силы перешла к ней, – тихо говорю я. – И он бы не хотел, чтобы кто-нибудь об этом узнал.

Мидас был скрытным во всем, но такое? Это совсем иной вид опаснейших тайн на свете. Поэтому он держал ее при себе? Потому что натаскал воровать чужую силу, чтобы пользоваться ею в своих интересах?

– Это плохо, – замечает Кеон.

– Кайла, – начинает брат. – А если это не случайность? Вдруг это и есть ее магия? Вдруг она отнимала силу, когда ее применяли на ней? Ты?..

– Применяла, – резко кивнув, говорю я, чувствуя,