Бессовестное время - Александр Калинин-Русаков

Дед Иван, к примеру, очень гордился медным краном, вывернутым из одной такой. Всем, кто приходил к нему в баню помыться, он с гордостью демонстрировал великолепный сияющий кран, очевидно, с Тобольского пивзавода. Это что… Один раз по реке несло баню. Сруб целиком, даже труба торчит. Осталось лишь мужику с веником выйти и крикнуть: «А ну, наддай, браток!..» Было шумно.

– Видишь – там чернеет. Да нет, смотри – туда, смотри, смотри…

Вдруг все замолчали… По середине реки несло сторожевую вышку.

Откуда она взялась, где её смыло? Вероятнее всего, в Аремзянах на сортировке леса. Только показалось всем, что это не лёд хрустит, а их косточки, по которым катится сатанинская эпоха. Три года прошло после 53-го, а боль никак не хотела утихать. Все сникли, только кто-то сквозь зубы процедил:

– Будь ты проклята…

Капитан резко развернулся и ушёл домой. Вскоре он вернулся с кавалерийским карабином. Такие остались ещё от гражданской войны и хранились у многих в надёжных схронах «на всякий случай». Быстро передёрнув затвор, он вскинул ствол и, не останавливаясь, начал стрелять по вышке. Сухо хлестали выстрелы, щепки летели от дощатого ограждения, на краю которого зловещим крючком торчала скоба от прожектора. Вороньё взлетело разом, загалдело, покрыло небо чёрной тучей. А Капитан всё стрелял и стрелял, пока не кончились патроны…

Лица людей, ещё недавно тёплые, со светящимися глазами, вдруг превратились в неподвижные чёрно-белые фотографии. Ни один мускул не дрогнул на их лицах, только глаза вдруг стали неживыми, да костяшки побелели на сжатых кулаках…

Домой возвращались молча, понимая, что границы их свободы всё равно заключены в треугольнике из трёх рек. Всем хотелось дожить до того времени, когда можно будет сесть на пароход и ехать куда душе угодно, только чтобы в кармане был документ получше, чем справка на вольное поселение. Чтобы воля твоя была не там, где укажут, а там, где захочется.

Вчера из района опять комиссия приезжала. По дворам ходили люди, похожие на продразвёрстчиков, переписывали домашний скот, включая кур. Погоревал народ, поговорил меж собой о том, что скоро, похоже, опять всё отнимать будут, только даже волны в море – и те когда-то затихают. А людское горе если и взбунтует в душе, то поплещется да и затихнет до тех пор, пока кто-нибудь не тронет и не разбередит его снова.

* * *

В однообразии дней случались события самые обыкновенные, житейские. Сегодня, например, на поселении обсуждали произошедшее накануне… В одном из домов буза произошла. Тихая, на первый взгляд, домашняя, только выплеснулась к вечеру на улицу. Колька бегал от дома к дому с ножом и хотел непременно кого-нибудь зарезать, лучше всех сразу. Перепил, видно. Бывает. Тем временем, окончательно осмелев, он уже принялся ломиться в дом к тёще, поскольку жертвоприношение хотел начать именно с неё. Кольку знали все. Знали, что сидел по нехорошей статье, и ждать от него можно было всё что угодно. Засов тёщу вряд ли спас бы. Вынес Колька уже дверь в сени и уже начал ломиться в дом. Беда была бы, это точно. Остановила всё Ксения Семёновна – Сашкина мать. Зашла она тихонько за калитку, потом в сени. В соседних домах стёкла на окошках от любопытствующих аж запотели. Неизвестно, что она ему говорила, только через некоторое время вышла, отбросила нож в сторону и закрыла калитку. Следом вышел Колька. Штаны грязные, майка рваная, босой, по снегу. Он шёл по улице, горланил пьяную песню, только, странное дело, не матерился, успокоился, по-видимому.

На другой день милицейские власти из района понаехали, дело хотели возбудить, Ксению Семёновну вызвали как свидетеля, а она возьми да спроси:

– Какой нож? Не было никакого ножа, показалось кому-то.

Неуёмный был у Кольки характер. Второй раз его собрались посадить за то, что рыбинспектора через прогон пропустил. Дело было на реке. Промышлял народ рыбку, да не простую, а нельму, муксуна, стерлядку, а то и самого осетра. Около реки мужик никогда не пропадёт, если он мужик, конечно. Только рыбу особо ловить не давали. Для того рыбнадзор имелся. Рыбнадзор на реке – это тебе не шутки, у него тоже наганчики имелись, да и под статейку могли спокойно подвести. Все порядочные районные рыбнадзоры, перед тем, как идти в рейд, тихонечко так, деликатно шепнут нужному человеку, чтобы ждали в деревнях гостей, и порядок. В нужное время мужики все по домам, снасти спрятаны. А чтобы всё взаправду, оставят несколько старых ловушек. Кому положено, их найдут. Работа проделана, обнаружено то и то, в таком-то количестве. Отрапортуют начальству, и все довольны. Они ведь тоже люди и понимали, что без реки люди не выживут, голодать начнут. Только появился у них новенький. Нахрапистый такой, ушлый, а сам конфискованной рыбой через свояка приторговывал. Его даже в инспекции побаивались, инспектора водку с ним пить опасались. А уж мужикам от него совсем житья не было… Только выйдут на реку, снасти выберут, а он тут как тут. И что характерно, очень уж любил пистолетиком размахивать. Однажды мужиков с реки под конвоем привёл, как арестантов. Одно слово, беда от него, сил нет.

Поймал он тем вечером Кольку с Петрухой на реке. Сам в беговых салазках, налегке. Конь хороший, сбруя добрая.

– Стоять! – команда для мужиков знакомая. Ну и пошёл налим под корягу. Сосчитал он всю рыбку, снасти в кучу побросал, опись, как положено, протокольчик. Получите, не балуйте, подпишите и так далее.

– Да пойми ты, дома есть нечего, – начал Колька по-хорошему.

Но инспектор уже разошёлся.

– Рыбу конфискую, снасти тоже! Все вы тут хапуги. Только и смотрите, как трудовой народ обобрать да самим нажиться.

Наган достал, размахивать начал. Колька тем временем дорогу ему к нарте с рыбой взял да и перегородил. А тот аж визжит:

– Отойди, скотина, именем закона! Всех в карцере сгною! Вши тифозные!

Словечки всем хорошо знакомы, чувствуется, откуда такая закалка.

А сам с наганом так и прёт на них. Тут Колька ему фигу под нос-то и сунул. Попробуй, мол, пройти, посмотрим, как получится… Тогда инспектор, не задумываясь, хрясть рукояткой нагана Кольке по виску. Колька сразу даже не дёрнулся, промолчал, наклонился не торопясь, кровь снежком утёр, потом разогнулся, посмотрел в упор на обидчика, да цоп его в охапку.

– Петруха, вяжи ему ноги…

Петруха быстренько стреножил его и с удовлетворением хмыкнул.

– Готов…

Прогон из лунок ещё не вынули. Прогон – это веревка, продёрнутая подо льдом, чтобы перетягивать снасти из лунки в лунку.

– Вяжи его за ноги к прогону покрепче, – не унимался Колька.

Да так подо льдом любезного, аккуратненько, чтобы не сорвался, и перетянули. Лунка от лунки недалеко были, десятка два шагов, к тому же мороза в тот день не было, градусов двадцать пять, не более. Весна, можно сказать, после вчерашних сорока. Рыбинспектор, естественно, охладился, стал гораздо спокойнее и больше уже не шумел. Колька с Петрухой его под белы рученьки в салазки, шубой заботливо накрыли, наганчик в карман шубы положили. А перед тем, как отправить погреться, Колька наклонился к нему и что-то очень доходчиво и быстро объяснил, а потом переспросил:

– Всё понял, гражданин начальник?

– П-понял, п-понял, – стуча зубами не то от холода, не то от страха, ответил тот.

– Тогда давай повеселей, второй дом от дороги видишь. Там отогреют, если хорошо попросишь.

Может, кто и видел чего, может, рыбы рассказали, как подо льдом встречались с рыбнадзором, только про случай этот вскоре стало известно всем. Ожидали, что Кольку с Петрухой непременно заметут. Время шло, а органы не шевелились, заявление в милицию не поступало. А потом – бац! – и уволился этот самый инспектор. Интересно знать, какое такое волшебное слово сказал ему тогда Колька?

Однако ближе к осени Кольку всё равно посадили. Насобирал он на току, под веялкой, мешок отсева для поросёнка, понёс вечерком да и попался. Районные проводили рейд по сохранности зерна. Отсев он и есть отсев – шелуха, больное зерно, мятое. Те, кто работал на току, обычно брали, ничего. Только в этот раз дело дошло до суда. Отсев превратился в сортовую пшеницу, а Колька – в подсудимого, причём конкретного. Дали ему немного, три года. При отце народов за мешок зерна, как он проходил по делу, стрельнуть могли, а это так, пионерлагерь. Кольку на зоне звали не иначе как Рыбнадзор. В авторитете ходил.

* * *

Ребячья жизнь, тем временем, текла по своим неписаным законам. Так же, как и все, они бегали смотреть ледоход. Потом сломя голову неслись в клуб, чтобы узнать, привёз ли дядя Толя, киномеханик, кино? А если привёз, то как называется фильм, и не сломался ли движок, который крутит динаму. Кино привозили редко, ломалось оно часто, однако народу в клубе набивалось «под завязку». Не то, что сидеть – стоять было негде. Мальчишек дядя Толя пропускал без денег. Это означало, что их лежачие места располагаются на полу, перед экраном.