Человек эпохи Возрождения - Максим Осипов

Сорок минут назад ушел Рафаэль — они опять больше слушали музыку, чем играли, — заниматься в последние две недели не было ни времени, ни желания — сначала Рафаэль, напевая, покачиваясь, сыграл что-то старое, довольно красивое, в общем — куда ни шло, но потом — он сам просил познакомить его с современными авторами, они поставили записи — и у него возникло убеждение, что ему просто морочат голову. Два с половиной месяца — столько он занимается музыкой — конечно, не очень большой срок, но кое-какой опыт уже у него имеется — он слышал и венских классиков, и Шостаковича, и знал, например, что Штраусов было два, и что любить Иоганна Штрауса — дурной тон, а на Чайковского можно смотреть и так, и эдак, тут каждый решает сам. Еще он узнал, — Рафаэль любит сплетничать, — что Пуленк — гомосексуалист, а Шостакович — не еврей, и что три четверти — трехдольный размер, а шесть восьмых вопреки очевидности — двух. Но то, что он слышал сегодня, — как фамилия этой женщины? — такое — нравиться, доставлять радость, а зачем еще существует искусство? — нет, не может.

Не лучше обстоит дело и со священной историей, с самой популярной в мире книгой, этим сгустком человеческой мудрости. Масса немотивированного насилия — и кто-то будет его осуждать за ворон? — брат убивает брата, отцу велено резать сына, без объяснений — пойди и убей, истребляются народы — что плохого они сделали? Сеул — Евгений Львович его поправляет — Саул — да, за что он наказан? За гуманное отношение к пленным? Человечество все же очень продвинулось по сравнению с древностью. Я никого не угнетаю. А, простите, потоп? Нет, он вежливый человек, он не станет никому ничего высказывать, он даже собирается изучить все до конца и самым внимательным образом, хоть и трудно, конечно, читать огромную, перегруженную подробностями книгу, в которой совсем нету юмора. Он таки пожаловался в прошлый раз, и Евгений Львович обещал сегодня кое-что рассказать, но, видно, не судьба, да и что этот милый печальный человек, сильно, видимо, выпивающий, понимает в юморе? Сегодня в любом случае не до юмора, сегодня звонила Лора.

А вороны, чтоб уж покончить с воронами, — это злые, грязные, помоечные птицы, разносчики инфекций. Они нападают на детей, клюют их в головы. Возле консерватории живет ворона, которая курит. Выхватывает у людей изо рта горящие сигареты и курит. Это не россказни — он сам ее видел, в день, когда познакомился с Лорой. Их и свела — ворона.

Он помнит: теплый вечер субботы, вот он выходит из кафе, — группа хохочущих ребят у памятника, ребята смотрят на ворону, в клюве у той сигарета, он идет в сторону, как он узнал потом — Рахманиновского зала, проследить путь вороны, но внимание его отвлечено худой девицей с длинными ногами и волосами. Девица брюнетка. Брюнетки, считается, в его вкусе.

— Музыку послушать не хотите, молодой человек? — спрашивает девица, она стоит у стеклянных дверей — ноги крест-накрест — курит.

Только если она составит ему компанию. Только в этом случае. Что… дают, исполняют, как правильно? Не признаваться же, что раньше не был в консерватории. — Девица кивает на афишу. Крупно: ФРАНСИС ПУЛЕНК, “Человеческий голос”. И еще крупней: ЛОРА ШЕР, сопрано. — Так она составит ему компанию? — Девица довольно откровенно его оглядывает.

— Естественно. — Бросает окурок, идет вперед.

Курточку надо сдать в гардероб. Девица уходит по мраморной лестнице вверх. Успевает разглядеть ее со спины. Ничего. Через минуту и он уже в зале. Где его спутница? Ее не видно, хотя людей мало и сидят они редко. На сцене — молодая миловидная женщина в красном платье, рыжая, с очень белой кожей. Это Лора.

 

Красное платье, черная телефонная трубка с длинным проводом. Алло, алло, мадам… “Лирическая трагедия — прочтет он в энциклопедии Рафаэля, — произведение высокого гуманизма и драматической силы”. Произведение написано для сопрано с оркестром, здесь исполняется под рояль. О, Боже, пусть он позвонит мне!.. Помимо пения присутствуют элементы театра: Лора довольно ловко передвигается по сцене, задействует стул, подставку для нот — пульт. Провод оборачивает вокруг шеи. Алло, дорогой, это ты? Ты так добр, что снова позвонил? Стул черный, пульт красный, белая Лора с рыжими волосами. Он впечатлен, очень.

Прости мне эту слабость! Лора обращается то к пианисту, то к телефонной трубке, но более всего — в зал. Рассказывает, как отравилась. — Ну что ж, я знаю, что смешна! — умоляет не ночевать в том отеле, где они обычно останавливались, когда посещали Марсель.

Люблю, люблю, люблю! Последнее “люблю” Лора почти шепчет, смотрит прямо на него. Или показалось?

Он быстро идет домой, берет первую попавшуюся вазу, с тряпочкой, на которой та стоит, потом — в цветочный на углу:

— Белых, красных! Следите только, чтоб нечетное число!

Где он может найти исполнительницу? — В артистической. Туда, до конца и наверх. Он не знает, как у них — у артистов, у музыкантов — принято. Вероятно, как и в любом деле: если тебе что-то надо, пойди и возьми. Раньше всех.

С цветами он, кажется, перестарался. Лора, одетая уже обычным образом — свитер, джинсы, — более удивлена, чем обрадована.

— Мерси. — Когда Лора говорит, а не поет, то голос у нее низкий, чуть хриплый. И слишком маленький, как ему кажется, для певицы рот.

— Ну что, Лорка! — восклицает из угла артистической курящая брюнетка. — Хорошего я олигарха тебе привела?

Над достатком в его кругу потешаться не принято, но тут другой круг.

— Устали? — сочувствует он Лоре. Вблизи на лице ее, несмотря на молодой возраст, уже заметны следы старения. Морщинки вокруг глаз, черточки. Истинный возраст устанавливают именно по таким маленьким признакам. Сколько ей? Лет двадцать восемь — тридцать.

Брюнетка разглядывает вазу и, не стесняясь его присутствием, кричит:

— Лорка, да это ж гермеска!

— Только салфетка. Фирма “Hermes” — это прежде всего текстиль, они не производят цветочных ваз, — поясняет он. — Кстати, правильно говорить не “Гермес”, а именно так — “Эрме€”, название французское.

— Век живи — век учись, — притворно удивляется брюнетка. А как называется его фирма? И чем занимается? Она хотела бы знать, кому перепоручает заботу о Лоре.

Как у них быстро все! Фирма называется “Тринити”.

— “Тринити”! — восклицает брюнетка. — Лорик, ты слышала? “Тринити”!

— Дело в том, что вначале нас было трое. А занимаемся мы…

— Наемными убийствами, да? — подсказывает брюнетка.

Лора: он должен извинить ее подругу, она успела выпить вина. Конечно, можно не реагировать.

Заглядывает дядька какой-то с поцелуями, поздравлениями.

— Ты живая? Нет? Можно приложиться к мощам? — Обнимает Лору, слишком, кажется, откровенно.

Еще глупый высокий парень: очень жизненно, у меня, говорит, сейчас, не поверишь, такая же байда, с девушкой расстаюсь. Уходят, все уходят. Они — всё, одни. Интересные в целом люди, он не встречал таких. Она позволит себя проводить? На машине, машина рядом. — Да, спасибо, он очень добр. Не совсем еще вышла из роли.

Села, глаза прикрыла, волосы — по краям подголовника из бежевой кожи. Машина не производит впечатления на Лору, та не делает по ее поводу ни единого замечания.

— Устали? — снова спрашивает он.

Да, естественно, волнение, сцена. Аспирантам почти никогда не дают сольный вечер.

— А музыканты всегда волнуются перед концертом?

— Конечно. Что за вопрос? — Лора удивлена.

— Зачем волноваться? Летчик, допустим, или хирург — они не волнуются так перед своей работой. Хотя речь там идет о жизни, а тут… — Кажется, он догадывается: — Тут — о славе, поэтому?

Лора смеется:

— Нет.

Нет, отвечает Лора, если б сегодня я неудачно спела, то никто бы не умер… Но оказалось бы, что я не певица, понятно? Так что там, конечно, о жизни, а тут — о смысле жизни, о содержании, теперь понятно? — Честно говоря, не очень… — Вот, приехали. — Она живет тут? Это что? — Общежитие консерватории. — Так Лора не замужем?

— Как теперь говорят: все сложно.

Он был бы рад продолжить разговор…

— О том, насколько все сложно?

— Нет, о содержании, о смысле. — Он сбит с толку, смущен.

— Как это было? — Он ведь ни слова ей не сказал про концерт.

Если честно, то ему трудно судить. Так как он впервые присутствует на концерте.

— Ничью участь, — произносит Лора, — чистосердечные признания не облегчали.

Откуда такая уверенность?

 

У Лоры очень белая кожа. Насколько он понимает, ей следует реже бывать на солнце. Так что в Землю Обетованную он ее не зовет, и в Грецию, и в Италию. Не съездить ли им в Норвегию?

— Это было бы мило, — отвечает она уклончиво.

Грузинский ресторанчик, прогулка у Новодевичьего. Он каждый раз дарит ей что-нибудь дорогое, гермески всякие, по выражению ее черноволосой подруги. Движение души, он ничего не ожидает в ответ, кто помешает ему быть добрым? Между ними происходят разговоры: что же именно сложно? — Она не станет всего рассказывать. Пианист, дирижер, композитор, автор философских книг, творческая личность — тот, с кем она пела Пуленка, — он не помнит? И хорошо, что нет. — Философских, надо же! — Да, философских, музыковедческих, эротических, в высшем смысле, он понимает? Пишет оперу из жизни царской семьи. Лора исполнит в ней партию Матильды Кшесинской. Готово два акта. — А своя семья у творческой личности есть? — Не одна. Вот уж где сложно, так сложно! Зачем спрашивать? Не ее это тайна, не только ее. — Надо будет выяснить, что за тип, — думает он без ненависти. Ревновать — глупо. Глупо и оскорбительно. Вечное наше стремление — кем-нибудь обладать. Всякий человек — не средство, а цель, — утверждает Евгений Львович.