Гусиное перо - Тамара Чинарева

Еще одна деталь смущала милиционера — почему кража пришлась на день рождения? Скорее всего, совпадение, но все же…

— Любая вещь в доме нужна… — сокрушалась баба Клава. — Димка канючил по весне: «Баба, все равно он не работает, отдай в школу…» А у меня вон у масленки край откололся и то бросить жалко! К вещам ведь привыкаешь, как к людям…

Пантюшкин крался по избе, оглядывая каждый сантиметр пола. Вдруг на глаза ему попался подозрительный предмет — красная расческа.

— Ваша? — спросил Желтоножкиных Пантюшкин.

— Наша! — бросился к расческе Дима.

— Глаза-то разуй! — рявкнула баба Клава. — Какая же твоя? У тебя железная с хвостиком, у меня гребенка…

«Улика!» — мелькнуло в милиционеровой голове.

Видно, расческой пользовались недолго. Зубья целы, цена хорошо видна — сорок копеек. На одной стороне. А на другой! Ахнул Пантюшкин, увидев на другой стороне выцарапанное гвоздем слово «Боря».

«Боря», — мысленно повторил Пантюшкин и замелькали в памяти лица гусихинских мужиков. И особенно ярко в этом калейдоскопе возникло лицо школьного истопника Бори Бабулича. Да тут как раз Димка за рукав Пантюшкина тронул:

— Дядь Моть…

Но бабка Димку одернула, и тот умолк.

— А нет ли у вас врагов в поселке? — спросил Пантюшкин Клаву Желтоножкину.

Баба Клава даже обиделась:

— Скажешь тоже, Моть… Ты же знаешь, люди меня уважают. Век в Гусихе прожила, мухи не обидела… Хотя… Затаил на меня обиду один человек…

— Назовите его.

— Пусть Димка выйдет… — сказала Клава Желтоножкина, и когда внук исчез за дверью, наклонилась к самому уху Пантюшкина. — Васянька Плотников, сторож. Я когда в девках была, он ко мне сватался. До сих пор злится, что замуж за него не пошла…

Неприятно это Пантюшкину стало. Васянька Плотников приходился дальним родственником его жене Кларисе. И ничего хорошего, если он хоть как-то замешан в этом деле с телевизором, конечно, нет.

Какой бы дальний родственник ни был, а тень на доброе имя Пантюшкина может упасть.

Крепко озадаченный вышел милиционер на крыльцо. И вдруг на глаза ему попался странный белый след. Будто шагал по крыльцу снежный человек. До того белыми и огромными были отпечатки. И рисунок странный, как у автомобильной покрышки. В жизни таких отпечатков не приходилось видеть Матвею Фомичу.

— Минутку… — поднял он указательный палец, обернувшись к Клаве Желтоножкиной, которая шла следом.

Отпечатки заинтересовали и Димку. Он подскочил и повис на перилах крыльца.

Пантюшкин лупу достал и на след нацелил.

«Точно… Рисунок автомобильной шины. И производства, видать, не нашего…» — Пантюшкин задумался над маркой автомобиля и тут ему под ноги хлынул поток воды. Запахла укропом и смородиной. След снежного человека исчез.

— Медведь неповоротливый! — воскликнула баба Клава. — Такой рассол пропал. И хрен там был, и солодка, и смородиновый листок!

— Нечаянно я… — сказал Димка. — Нечего рассол посреди дороги ставить…

Мокрое крыльцо тронули лучи утреннего солнца. От ступенек пошел пар.

Пантюшкин с отчаянием посмотрел на прилипшие к доскам смородиновые листья и перевел взгляд на дорожку. Дед Ваня заканчивал ее мести. Следы безнадежно исчезли.

Глава 5. Патефон в голове

Матвей Фомич ел макароны спагетти. Их привезли в Гусиху из самой Италии в длинных нарядных пачках. Жители Гусихи разобрали макароны в один момент и теперь ели их, втягивая и присвистывая. Некоторые роняли на пол и удивлялись:

— И чего хорошего находят в них итальянцы? То ли дело вермишель…

Пантюшкин еще вчера разделял общее мнение. Спагетти — праздная еда. Для тех, кому время некуда девать. А рабочему человеку заглатывать по утрам длиннющие макаронины — морока.

Сегодня Пантюшкин был мнения иного. Спагетти помогали ему думать. С каждой съеденной макарониной в голове возникала новая мысль.

На столе перед Матвеем Фомичем лежала улика. Найденная на месте преступления красная расческа. Пантюшкин смотрел на нее и размышлял над образом подозрительного человека — Бори Бабулича, школьного истопника. Для этого были причины.

Видом своим Бабулич давно вызывал подозрение Пантюшкина. Черные очки и вязаная шапка «Адидас» даже в теплую погоду — вот что придавало подозрительность Бориному виду. Одежда тоже особого доверия не вызывала. Вытертые до пролысин джинсы и рубашка черного цвета. Вроде и подходящая одежда для истопника, но зато в прорези кармана виднеется золотая цепочка от часов. Есть в этом какая-то тайна. Но самое странное — это как Боря разговаривал. Один раз Пантюшкин пришел в баню и занял за Борей очередь в кассу. Пантюшкин спросил у кассирши:

— Почем нынче веники?

А вместо нее Бабулич ответил:

— Тридцать экю…

Потом, когда мужики разошлись в парилке, начали хлестаться вениками и шуметь. Бабулич, лежавший на верхней полке, натянул на уши лыжную шапку и сказал возмущенно:

— Что вы тут устроили за жигу и прочий кордебалет? Думать мешаете!

Мужики не поняли про кордебалет и замерли от непонимания с вениками в руках. Уже тогда кто-то заметил:

— Подозрительный человек, этот Бабулич…

В самом деле, о чем уж таком можно думать в парилке?

Но всего этого было мало, чтобы подозревать истопника в краже телевизора. Переехал он в Гусиху не так давно, жил замкнуто, но мало ли на свете Борь, которые носят в карманах красные расчески? Могли расческу нарочно подбросить, чтобы подозрения отвести и следствие запутать. Мог преступник и из другого города приехать. Хотя ехать на поезде за старым телевизором глупо.

В этот момент голова Матвея Пантюшкина напоминала патефон. Как разные мелодии проигрывались в ней разные версии.

«Гиря от часов оторвалась ровно в полночь… Значит, преступник нес телевизор по поселку именно в это время и его, несмотря на поздний час, все-таки мог кто-нибудь увидеть… Надо написать объявление».

Супруга Клариса старалась Пантюшкина в такие ответственные моменты не беспокоить. Он этого не любил. Она и сейчас бы вмешиваться не стала, если бы Пантюшкин не ушел в себя. Он даже не заметил, как съел все макароны и теперь тыкал вилкой в пустую тарелку. Вот поэтому Клариса и вмешалась:

— Моть, а я думаю, не Зимуха ли это, а? Помнишь, мы его задержали в гараже, он шины выкатывал?

— Зимуха… — усмехнулся Матвей Фомич. — Он давно в Гусихе не живет… А потом что тут у нас брать-то?

— А сберкасса!

— Там сигнализация.

— А восковой завод. Там свечки. Для свечек — самый сезон. Дачи. Электричества на дачах нет, по вечерам дачники жгут свечки. Он их в поезде в момент продаст и озолотеет. А телевизор — для отвода глаз…

Матвей Фомич не любил, когда жена была умнее его. Потому он Кларисину версию не принял. Отодвинул ее в сторону, громыхнув стулом. И нарочно ничего не сказал. Фуражку форменную надел и в дверь шагнул, под притолокой пригнувшись.

Только спиной пробурчал:

— В магазин я! — А чтоб Клариса не подумала, что он за кремом для бритья или еще за чем по хозяйству, добавил: — На очную ставку…

Так он это сказал, что Клариса поняла сразу: ее Мотя — умнейший мужик и на все у него свое мнение имеется.

Но душа ее была спокойна. У крыльца, возле нижней ступеньки, топор лежал. Матвей Фомич, с крыльца спускаясь, через топор перешагнул.

Клариса такую примету знала — если через топор перешагнешь, то обойдут тебя все несчастья.

Глава 6. Продавщица Люська

В Гусихе было два промтоварных магазина. Старый и новый. Пантюшкин решил поехать в новый. Там более людно. Он оставил мотоцикл возле магазина и подошел к двери. Покосился на потрепанное объявление: «Продается молодой поросенок. Видеть в любое время…» и прикрепил повыше свое, строгое:

«Граждан, заметивших что-либо подозрительное в ночь на 20-е июля, прошу зайти в отделение. Участковый инспектор Пантюшкин».

У объявления сразу же столпилось несколько женщин, и одна ухватила было Матвея Фомича за рукав, а другие чуть не набросились с расспросами, но он вовремя исчез в магазине.

У прилавка, где торговали пуговицами, нитками и расческами, не было ни одного покупателя. Самое подходящее время для откровенного разговора с продавщицей.

— К нам такой товар не завозили… — коротко сказала продавщица, повертев в руках красную расческу. — Во всяком случае при мне…

Пантюшкин подумал, что лучше бы преступник обронил на месте преступления пуговицу. Пуговица, она хоть и круглая, а многое говорит о человеке.

«Или этот Боря приезжий или он купил расческу в старом магазине…» — огорченно подумал Пантюшкин, усаживаясь на мотоцикл. С этой мыслью, что «лучше б вор оказался своим, гусихинским, чужого-то ищи-свищи», поехал он в старый магазин.