Действующие лица (сборник) - Вячеслав Лейкин

«Баламутило, мучило, пучило…»

Баламутило, мучило, пучило,Клокотало, корёжило, жгло,Остогрызло, обрыдло, наскучилоТо, чем жил он, что так ему шло.В голове свиристело и пукало,Барабанило в левом боку,А возлюбленной пухлое пугалоГромоздило «ко-ко» на «ку-ку».Вылез некто мохнатый из телека,Сел напротив и начал линять.– Что за чушь! – он подумал. – Истерика.Надо, видимо, что-то менять.Сей же миг устремясь к равновесию,Корректируя душу свою,Для начала сменил он профессию,Поменял трудовую семью.За стеной доремикали режуще,Ниже резались в крик в домино.Поразмыслив, сменил он убежищеИ район поменял заодно.Где добром, где прибегнув к насилию,Где продуманно, где на авось,Он друзей поменял и фамилию,Даже брата сменить удалось.Из возлюбленной выделал чучелоИ прислушался. Нет, не ушло:Баламутило, мучило, пучило,Клокотало, корёжило, жгло.

Дачное утро

Карабкается утро по стволам,Скользит по фиолетовым обрывам,Спешит и в настроении игривомУстраивает праздничный бедлам.

На грядке появляется старик.Он поощряет луковые всходы.Набором бодрых цифр бюро погодыДублирует восход и птичий крик.

Залив едва волнуется. ПесокТомительно исходит лёгким паром.В двенадцать открывающимся баромМанит благоустроенный мысок.

Ребёнок ловит бабушку сачком,Голубоглазый бомж бутылки ищет.А позади кафе трещит и свищетСоловушка над мусорным бачком.

25 мая 1976

Осень

Листопад, листожор, листобой,Завтра золото станет золой.То же самое будет с тобой,С головой твоей, шумной и злой.

Намагниченным рваным угломПеремётные птицы уйдут.Бей им вслед обветшалым челом —Сдан редут, и огарок задут.

Это край – омертвение жил,Склеротический клёкот в груди,И досада – неправильно жил,И засада, куда ни пойди.

Это пепел на дне очага,Нищеты продувная сума.В створках век оплывут жемчугаИ зачахнут. И будет зима.

Снегопад, снеговей, снегостой,Голубые летейские льды.Даль чернеет, и берег пустой,И следы. Слава богу, следы.

Песенка шута

Обогреваю белый свет,Смеюсь, обозреваяТо липы цвет, то рыбий след,То потроха трамвая.Когда компания сыта,Она предпочитаетНе лиру – бубенцы шута,Шута вам не хватает.Я вместо ужина стучуЗубами по железу,Затем по лунному лучуНа четвереньках лезу.Вас огорчает темнота.А я твержу: – Светает!Не верьте, смейтесь. Но шута,Шута вам не хватает.Меня корят, что я не горд,Что взял в Пегасы клячу,А я дурачусь круглый годИ всех вокруг дурачу.Камзол мой драный нищетаКуплетами латает.А вы торопите: шута,Шута вам не хватает.Но я ужасно устаюОт этой глупой роли.Возможно, нынче я даюПоследние гастроли.Бежит вода из решета,Снег на губах не тает,И вдруг поймете вы: шута,Шута вам не хватает.

24 ноября 1975

Стихи к юбилею

Мужчины в двадцать – петухи,Казарменная прыть:Подраться, поорать стихи,Курей поперекрыть.Мужчины в тридцать – рысаки:Труха из-под копыт,Покуда ставки высоки,Покуда кровь кипит.Мужчины в сорок лет – орлы:Предельна высота,Но достаёт верней стрелыПредательство крота.А в пятьдесят мужчины – львы:Мудры, видны собой.Конечно, кое-что увы,Но кое-что трубой.Помехи, плюхи – чепуха,Совмещены покаНеукротимость петухаС упрямством рысака.С незащищённостью орлаНевозмутимость льва…Живи, пока идут дела,Пока душа жива.А отвернёт Фортуна грудь,Бери её с торца,И до конца мужчиной будь,До звёздного кольца!

Простая история

История эта не нова,

Так было во все времена…

Г. Гейне

Они полюбили друг друга, как водится, с первого взгляда.В известных затеях прошло примерно четыре месяца.На пятом он узнаёт, что она на пятом. Угрозу чадаВоспринимает словно в чаду. Потягивает повеситься.

Потому что он был ещё молодой, но ещё порядочный,А у порядочных ежели что – принято было жениться.Но подобная перспектива ему не казалась радужной,Проще, пожалуй, покаяться и, как следствие, извиниться…

Немного привычной игры, живого воображеньица,И всё, и готово: бойкий стишок ложится в пухлую папку.Но вы увлеклись, вам хочется знать, женится или не женится,Вам жаль бедолагу: молод, горяч, ну, перегнул палку.

Всё в полном ажуре: рука испрошена, кинжал попритёрлик ножнам…Её положению и собственной чести вот именно потакая…Положение, впрочем, оказалось не столь интересными даже попросту ложным.Это бывает. На нервной почве. А она у нас вся такая.

1972

Лукоморье

Деревянный Буратино, оловянный Дровосек,И соломенный Страшила, и хрустальный башмачок.Кто-то всех переумаял, кто-то мается за всех,Скачет в сумерках по кругу вечный Беленький Бычок.

Пахнет мёдом Белоснежка, чахнет худенький Кащей,Вновь старушку Гдежекружку на побаски повело,Наплели, нагородили, наскребли из-под мощей,Бац, а мы уже не дети. А не верить тяжело.

Справа база, слева баня, посреди пивной ларёк,Кувыркнувшись на прощанье, солнце скрылось за углом.Мне навстречу ковыляет дрессированный хорёк,В небе бабушка порхает, управляясь помелом.

Там козёл на курьих ножках, здесь молочная река.Пеший Леший сушит лапти на кисельном берегу…То ли в бога, то ли в душу семенит моя тоска,Пью, кую, кукую, каюсь – уберечься не могу.

1972

Импрессия

Небо, покрытое тучами, – всё-таки небо.Дворцы, пропахшие щами, – всё же дворцы.Унылый самоубийца с лицом пожилого ФебаКо всем пристаёт с вопросом:– Кому тут отдать концы?

Пальто, покрытое пятнами, всё-таки нечто.Бульвар, усеянный лужами, всё-таки путь.– Ложись, – говорю, – и жди.– Да некуда лечь-то.– Тогда, – говорю, – ступай.– Ещё, – говорю, – побудь.

Деньги, которых нет, всё же воспоминание.Хочешь, возьми кредит. Хочешь, в кулак свисти.– Сгинь, – говорю, – уйди.Имей, наконец, понимание.Зачем мне твои концы?Своих никак не свести.

1970

Раздражённому читателю

«…А вместо дубины дубовая лира, —Читатель вздохнул и добавил тревожно: —С таким, как у вас, ощущением мираНе только писать – и дышать невозможно.

Судите, планета на грани распада,Познанье и правда в руках изувера,Сегодня, поймите, особенно надо,Чтоб нас окрыляли надежда и вера.

Не ретроскулёж, не пустые молебны,Не сонные оды, не вялые глоссы.Сегодня искусства должны быть служебны.Явите нам Слово, ведь мы безголосы…»

А мне-то мерещился спазм восхищенья:Мол, музыка крови, мол, эхо эпохи.И я погрузился в свои ощущенья,Пытаясь понять, почему они плохи…

В грядущем кривляется призрак былого —Мигнёт, и затмится, и снова поманит.Ну где я найду это самое Слово?А тот, кто найдёт, непременно обманет.

Пусть горло им садит пророческий клёкот,Глазницы сжигает священная влага.Планета в порядке, и автор далёк отЖеланья пыланья на общее благо…

В природе апрель. Наполняемся светом,И млеем, и блеем, и вот уже следомК нам в сени врывается птица с приветом —Пора со двора по Данаям и Ледам.

Позорно шалея, плыву по аллее,Березы кусая за горькие почки.А запахи прыщут – куды бакалее,И всюду голодных юнцов заморочки.

И музыка праздна, и Муза капризна,И чаячьи клики, и заячьи блики, —Так нешто вдомек мне твоя укоризна,Мой верный читатель, как совесть, безликий.

И мне не судья ни потомок, ни предок —Я каждой строкою сей статус упрочу.А быть катаклизму, авось напоследокТебя посмешу, похмелю, поморочу.

Апрель 1984

Полевой сезон

Год шестьдесят четвёртый. Салехард

Не то чтобы четырёхстопный ямбМне надоел, как некогда поэту,Но сам размер предполагает штамп.Вкушать литературную диетуПод мерное потрескиванье лампЛегко и даже весело. Но этуОказию затеять самому —Помилуй бог. Ни сердцу, ни уму.

Вот почему в очередной присестХочу, не мародёрствуя лукаво,Отставить в угол добровольный крестИ ощутить волнующее правоНа позу, на амбицию, на жест,На прихоть рассуждать легко и здравоО пустяках, на автодифирамб,На недоступный пятистопный ямб.

Почистив перья, водрузив пенсне,Начнём невдруг вывязыванье петельПричудливо и плавно, как во сне,Вплетая то порок, то добродетель.Однако речь пойдёт не обо мне,А лишь о том, чему я был свидетель.Тряхнём колоду. На одной из картГод шестьдесят четвёртый. Салехард.

Когда бы о себе, совсем инойПошёл бы слог. Вися, как кот на шторе,На кукольной основе нитяной,Иль гоголем гуляя на просторе,Я б начал так: в системе нефтянойВ одной геологической конторе,С гастритом чередуя геморрой,Служил наш жизнерадостный герой.

Иронии дремучую змеюОн безуспешно скрещивал с Пегасом.Вставал между семью и восемью.Ложился между полночью и часом.Слегка терроризировал семью,Считавшую героя пустоплясом.А впрочем, был наш кадр и бодр, и щедр.И цвёл на ниве освоенья недр.

Две трети года он влачил свой крестПо адресу Литейный, тридцать девять,Входя в тот запараженный подъезд,По свалке у которого содеятьСумел Некрасов за один присестСтрок триста размышлений и посеятьРазумное и вечное зерноВ общественном сознании. Оно

Сплодоносило позже, чтобы датьВсем равные возможности. Короче,Две трети года тишь да благодатьВ конторе на Литейном. Дни и ночиЛетят, неразличимы. СовладатьКогда уже совсем не станет мочиС морокой безысходности, тогдаВдруг наступает летняя страда.

И ты, как кот, стремишься на газон,Как птица, распускаешь хвост фазаний,И ты поёшь и свищешь, как Кобзон,И всюду повод ищешь для лобзаний,И наступает полевой сезон,И миллион бессмысленных терзанийТебе не в кайф. И, предвкушая фарт,Ты едешь в чудный город Салехард.

А там собранье милых сердцу морд,И вечный день, и спирт за шесть с полтиной.И вот тебя уносит гидроборт,И ты летишь и тешишься картинойОплывшей прорвы. Комариных ордЕщё не ощущая и утинойВ зубах ещё не чувствуя ноги,Уже ты бог. И в голове круги.

Долги, разборки, сплетни – на потом,Покуда дурака не отваляю.Всё в настоящем. Прошлое – фантом.А там все вены вам поотворяю.Но, впрочем, речь не обо мне, о том,Чему я был свидетель. Повторяю,Входя в повествовательный азарт:Год шестьдесят четвёртый. Салехард.

Полевой сезон